Филипп Эрланже - Диана де Пуатье Страница 9

Он говорил так много и так пылко, что, по крайней мере, в тот момент можно было поверить в его искренность.

— Ах! — вскричал Бурбон. — Чего же ты от меня хочешь? Они все у меня забрали, у меня больше ничего нет, они хотят, чтобы я закончил свои дни в нищете и позоре!

Они упали друг другу в объятья и зарыдали.

— Кузен, — сказал, наконец, коннетабль, — не будем больше говорить об этом, я отрекаюсь от своего плана… Поклянись мне снова, что не расскажешь об этом никому, а я клянусь, что больше тебе не придется думать об этом постыдном безумстве.35

Возможно, Бурбон просто хотел ввести в заблуждение своего наперсника, чтобы тот отбросил всякие сомнения. Может быть, его другу достаточно было уехать, чтобы Бурбон изменил свои намерения. Как бы то ни было, он подписал договор, который открывал дорогу в четыре раза более мощному вторжению во Францию, и отправил послания тем людям, на чью поддержку он надеялся.

Так, 12 августа Сен-Валье принял у себя Пелу ле Жёна и Симона, называемого Бриу. Эти люди, как ему позже пришлось рассказать на процессе, удовлетворились тем, что напомнили ему о клятве, хотя в действительности все обстояло совершенно другим образом: Бурбон поставил своего кузена в безвыходное положение. Оказавшись перед выбором между лояльностью и долгом феодала, Жан де Пуатье, по традиции, принял сторону своего сюзерена.

В это время другой посланец по имени Ларси собирался подвергнуть испытанию верность двух нормандских дворян, Матиньона и д'Аргужа. Вникнув в детали заговора, Матиньон и д'Аргуж, несмотря на свои обязательства перед принцем, пришли в ужас. Это было уже не то время, когда жадные до наживы и приключений вассалы с безразличием относились к судьбе своей страны, лежащей в разрухе.

Обеспокоенные задачей никого не предать в открытую, два нормандца нашли странное решение проблемы, которое позволило бы им облегчить свою совесть. Они исповедовались и разрешили священнику поступить с их признаниями на его усмотрение. Священник тут же побежал к Великому Сенешалю и все ему рассказал.

Людовик де Брезе не подозревал о том, что его тесть играл какую-то роль в зловещем замысле коннетабля. Оправившись от первого потрясения, он ощутил радость от того, что стал хранителем такого секрета. Разве теперь не в его руках были судьба государства, жизнь короля, ведь Матиньон сказал, что заговорщики собирались свергнуть его и затем предать смерти (хотя Бурбон и был против убийства)? Он мог стать спасителем Франции, покрытым почестями, славой, усыпанным золотом! Это стало бы апофеозом его несколько блеклой карьеры.

Король, ничего не подозревая об опасности, нависшей над ним, подготавливал новый поход через Альпы. Он уехал из Парижа, объявил свою мать регентшей, а Бурбона — королевским наместником. На самом деле он рассчитывал отправиться в Мулен, навестить коннетабля, по отношению к которому он, как казалось, сменил гнев на милость, и увезти его с собой в Италию. В то время как он направлялся в Мулен, гонец Великого Сенешаля летел во весь опор к Луизе Савойской. Она также не заставила себя ждать и помчалась к своему сыну. В Ниверне Франциску стало известно о предательстве:

«Один из самых значительных людей королевского происхождения собирался совершить государственную измену и даже посягнуть на жизнь короля».

Уже пересекали Франш-Конте немецкие ландскнехты, нанятые Бурбоном, английская армия производила высадку в Кале, испанцы подходили к границе. К счастью, коннетабль попросил своих союзников замедлить движение до тех пор, пока королевская армия не окажется в Альпах. Он же, в ожидании, притворялся больным.

Франциск нанес ему визит, засыпал его вопросами. Вместо того, чтобы защищаться, Бурбон заявил, что хотел узнать о намерениях императора и раскрыть их королю. Франциск сделал вид, что поддался на эту уловку. Он был очень любезен, пообещал, что процесс не причинит большого вреда кузену, которого он очень любит и назначает командующим передовым отрядом. Пусть Карл едет вместе с ним, они смогут вспомнить славную битву при Мариньяно! Коннетабль сослался на то, что слишком страдает и не может двигаться, но письменно заверил короля в том, что повинуется, как только почувствует себя здоровым. На этом они расстались.

Бурбон притворился, что уезжает, доехал до Ла Палисс, затем вернулся в Шантель, сопровождаемый бесконечными и бесполезными мольбами королевского оруженосца. Седьмого сентября испанцы вошли в Гасконь, немцы в Шампань. В ночь с 9-го на 10-е коннетабль, узнав о том, что королевский отряд из четырех тысяч человек готовится окружить Шантель, сбежал с одним человеком по имени Помперан.

Совершив романтическую одиссею, он, наконец, достиг имперских земель, где встретил посланника Франциска, даровавшего ему полную амнистию. Он ответил:

«Слишком поздно».

Этот мятежник наивно ждал, когда же верные ему люди поднимут восстание. Он «опоздал на шестьдесят лет». Войны уже не становились следствием феодальных распрей. Теперь столкновения происходили между нациями.

Со времени своей последней встречи с коннетаблем Франциск I обосновался в Лионе. Сен-Валье ежедневно ходил к нему на поклон, и каждый раз его принимали наилучшим образом. Все это время шли поиски доказательств его виновности. А 5 сентября король отдал приказ маршалу де Шабанну осадить Шантель. Вечером он пригласил Жана де Пуатье на ужин. По возвращении домой граф был очень неприятно удивлен появлением господина д'Обиньи, который объявил об его аресте; та же участь постигла еще семерых дворян: Эймара де При, Франсуа Декара, Пьера Попильона, Сен-Бонне, Жильбера Ги, называвшегося Бодманш, Бриона и Дегера. Не пощадили и служителей церкви: к епископам Отена и Пюи также нанесли визит лучники. Сен-Валье привели к королю, с которым он только что распрощался, но его взору предстал совершенно другой человек. Дав волю долго сдерживаемому гневу, великан чуть не убил пленника собственными руками, в чем ему с огромным трудом помешали.

На следующий день королевские уполномоченные — канцлер Жан Бринон, Рене Савойский, главный распорядитель двора, и маршал де Шабанн — вместе с докладчиком в королевском совете Гильомом Люлье приступили к первому допросу. Сен-Валье отрицал все, кроме своей всем известной дружбы с коннетаблем. Его отвезли в Тарар, затем в Лош, причем нисколько с ним не церемонились. Его слуга Реньо де Ла Дюше написал в письме девице Тернуар, одной из служащих замка Ане:

«Если Вы хотите знать, хорошо ли обращаются с моим господином, то могу Вам поклясться, что с тех пор как его передали в руки господина д'Обиньи, с ним обходятся так плохо, как никогда не обходились ни с одним бедняком, и не было дня, чтобы ему не пришлось плакать навзрыд. И я очень боюсь, что если Господь не изменит этого положения, мой хозяин долго не протянет, потому что, как мне кажется, он с каждым днем худеет все больше и больше, и уже сейчас он такой худой, что Вы бы пожалели его, если бы увидели. Кроме того, чтобы еще больше его подбодрить, они поместили его на самый верх главной башни, туда, куда сажают преступников, и я Вам клянусь, когда он это услышал, его сердце чуть не разорвалось».

Какой крах! Жан де Пуатье, полный мужества на войне, совершенно не мог противостоять неудаче. То он рассыпался в ругательствах, то рыдал и умолял. У него снова началась лихорадка, кроме того, бесконечный кашель окончательно лишил его сна. К нему пригласили доктора де Тура, который объявил, что жизнь графа в опасности.

Сначала граф думал лишь о том, как бы доказать свою невиновность, свое неведение. Он даже «вызвал на дуэль» тех, кто осмелился утверждать, что он знал о заговоре. Затем он призвал на помощь своих родных, друзей и, само собой разумеется, своего зятя.

Для Великого Сенешаля это было жестоким ударом. Он не только не пожинал плодов королевской благодарности, но к тому же видел, как накренилась башня его благосостояния. В то время семейные связи были так крепки, что один оступившийся представитель рода неотвратимо тянул за собой остальных.

Диана, несомненно, была потрясена. Нет никаких причин предполагать, что ей недоставало дочерних нежности и послушания. Но бесчестие и скандал должны были довести до предела скорбь молодой женщины, придававшей огромное значение процветанию своей семьи и собственной «славе». Будет ли отныне покрыта позором та, что сумела внушить невольное уважение королю, известному своими ненасытными желаниями?

В нашем распоряжении письма, которые Сен-Валье послал своим детям.

Людовику де Брезе:

«Господину Великому Сенешалю.

Господин мой сын,

Я думаю, Вы достаточно осведомлены о моей участи; то, что король арестовал меня без всякой на то причины, я считаю наказанием, посланным мне свыше, так как господин Коннетабль скрылся; то, что он приказал доставить меня сюда, в замок Лош, как гнусного предателя, доставило мне смертельную обиду. Я молю Бога, чтобы Он наделил меня терпением и открыл королю глаза на тот стыд, который он заставляет меня терпеть; и если Ему так угодно, разум подсказывает мне, что я должен смириться; так как Вы человек, которого я люблю больше всех на свете и которому доверяю больше, чем кому бы то ни было, я пожелал сообщить Вам о своем несчастье, чтобы Вы прониклись ко мне жалостью и захотели спасти меня от той беды, в которой я нахожусь; и, если это возможно, чтобы Вы пришли сюда поговорить со мной, чтобы мы вместе смогли решить, что нужно дальше делать. Боюсь, что Вы не сможете прийти сюда; и если Вы не сможете, я умоляю Вас, во имя Господа, прислать ко мне Вашу жену; она сможет поехать в Блуа и попросить Мадам36 разрешить навестить меня, ничего более не объясняя, тогда мы с ней решим, что она скажет Мадам; также прошу Вас написать о моем деле королю и Мадам так, как Вы умеете это делать, и умоляю, пришлите ко мне господина де Лизьё. У меня сердце разрывается, и я не знаю, что еще Вам сказать. Я прошу Вас, будьте так любезны, сообщите мне новости о Вас. Я молю Бога, сын мой, чтобы Он послал Вам все, чего Вы пожелаете.