Павел Лукницкий - Ленинград действует. Книга 3 Страница 104

— Как же? Самое ценное — партбилет!

— Копаю, копаю, никак не могу даже угол тот найти!

— В гестапо вызывали?

— Нет…

— Немцы знали, что инвалид?

— Я справку имел, что я нетрудоспособен, инвалид.

— Уничтожали инвалидов?

— Пока нет.

— А вот старик Котт! Совершенно не виновен. Жил у какой-то домохозяйки, скандалила. Он не пошел в общежитие, а ночевал у нее. И донесла, будто бы он поджег дом. Повесили, три дня висел!

— По Сиверской? — говорит Старков. — Было много людей, которых теперь уже нет. Предавали!.. Копытовская, есть такая хозяйка. Будто трех партизан предала. Мне рассказывала Карачинская, надо с ней поговорить. На Госпитальной, дом тридцать один, в баненке живет…

— Ты не о других, о себе говори! С какого года член партии?

— Член партии с тысяча девятьсот двадцать девятого года!

— Как же так? Жил, работал, история партии учила о фашизме, и вот фашизм ворвался к нам, борьба не на жизнь, а на смерть, и вдруг вы… Что вы, не могли взять винтовку? Почему это вы отсиделись в обозе?.. О партизанах знали?

— Я знал, что Беляев есть. А здесь я и партизан боялся подложных. Каждый мог выдать меня… А жизнь свою жалко было, думаю, что пользы сделаю… Если б задание мне дали!

— Вы третьего июля, как и весь народ, задание получили: создавать невыносимые условия для оккупантов, так, чтобы земля горела под их ногами. Мало было этого задания?

— Ну, пускай я буду виноват… Когда в лесу был с командирами в сорок первом… Шпалы они имели и ромбы, и кормил я их, и молоком поил… Две недели вместе сидели… И фамилия моя записана у них была, чтоб, значит, в партизаны вместе… Мысли-то у меня были, думал: вот придем в Гатчину…

— Мыслями не воюют, а делами! Нет, не нашли вы себе места в этой большой борьбе. Вы думали, как бы получше жить!

— Это никогда я не думал! Пришли бы русские, расстреляли бы!

— Многих мы расстреляли, да? Даже полицаев не расстреливали! Вы лучше скажите, что фашисты в Сиверской делали?

— В Сиверской больнице были закопаны психиатрические больные, которых фашисты уничтожили в ноябре месяце тысяча девятьсот сорок третьего года. Я это точно знаю потому, что специальный отряд гестапо, при пятнадцати русских пленных смертниках, раскопал яму, недавно, где зарыты больные, после чего трупы сложили в сарай, сожгли. И этих пятнадцать пленных живьем сожгли… Это может подтвердить и Кузмин, работает в «Заготкоже» в настоящее время…

При отступлении гитлеровцев, последние дни, в деревне Заозерье, Орлинского сельсовета, сожгли русских раненых, человек восемьдесят, загнав в пустое помещение. Зажгли! Что могут подтвердить оставшиеся в деревне…

— А вот вы безучастным оставались!

— Я инвалид.

— Я тоже освобожденный, — в первый раз повысил голос Зубов, — а вот пошел в тыл противника. И вот он — Афанасьев Владимир Гаврилович — под Вязьмой, под Ржевом командир роты, дважды раненный, инвалид второй группы, а работает!.. Малодушие, товарищ Старков!

— Нет, не мог я работать. По болезни!

— Ладно… Приходи одиннадцатого, разберем дело!

Зубов умолкает. Пауза длится. Потом:

— В Сиверской жил?

— Да.

— Мебели там много еще бесхозной?

— Там власти два дня не было. Потом сторожей поставили.

— На сколько подписались на заем?

— На корову — тысячу рублей и еще пятьсот рублей. И по работе на триста.

Зубов расспрашивает о материальном положении Старкова. Тот отвечает, что купил у Ивановой на Сиверской дом при немцах за двадцать три тысячи рублей, что корова давала в день пятьсот рублей дохода — давала в сутки по восемнадцать литров молока, и продавал он его по сорок рублей за литр. И на хлеб менял…

Разговор прерывается, потому что в комнату к Зубову просится инженер Шлихт. Зубов говорит Старкову:

— Ну ладно, пока идите! Еще будет время поговорить!

Старков уходит. А Зубов взглянул на часы.

— Вот пришел. А мне уходить надо! — говорит Зубов. — Этот Шлихт — русский, девятьсот второго года рождения, живет в Гатчине на улице Герцена, работает сейчас на железной дороге. Тоже член партии. Оставался здесь при немцах, работал на пекарне фабрики «Коммунар», у немцев. Его дело будет разбираться завтра. Я вызвал его — он принес материал о семнадцати испанцах-коммунистах, из республиканцев. Шлихт втайне от всех вел дневник… Извините, есть срочное дело!

Просит меня подождать:

— Почитайте пока; если вам нужно, перепишите — и дает мне напечатанный на машинке акт. Пригласив в свою рабочую комнату Шлихта, уходит, а я читаю акт и делаю из него выписки.

Итак — «Акт о злодеяниях, совершенных немецко-фашистскими захватчиками в г. Гатчина, и о принесенном ими ущербе гражданам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР.

10 апреля 1944 г. специальная комиссия в составе Зубова Андрея Макаровича, Игнатьева Дмитрия Анисимовича (и других перечисленных поименно. — П. Л.) составила…»

В акте четыре раздела. Первый раздел — о разрушениях в городе. Второй раздел я переписываю с середины:

«…Уничтожена ценнейшая библиотека Павла I, выброшена в прилегающий ко дворцу ров. Мраморные ценные скульптуры уничтожены, железная ограда с дворцового парка снята, ценные художественные вещи сожжены, снят и увезен в Германию художественный паркет, а сам дворец при отступлении сожжен, старинные архитектурные дома, расположенные в дворцовом парке, разобраны на дрова и сожжены, так же взорваны в парке архитектурные мосты, варварским путем уничтожены древонасаждения города и городские дворцовые парки, где вырублены на дрова тысячи дорогостоящих деревьев».

Раздел третий (переписываю наиболее характерное дословно):

«Зверский режим с первых же дней. Надписи: «Вход русским воспрещен» (в домах, где жили немцы), «Вход только для немцев» (в местах общественного пользования). Населению запрещено пользоваться электричеством, население использовалось вместо лошадей — впрягали в телеги и возили лес, кирпич, воду, а гитлеровцы с кнутами садились в телегу и избивали еле движущихся, истощенных голодом людей, очевидцем чего являются Назарова Анна, Лисенкова Анастасия, Демченко Ирина и др.

…За период оккупации истребили 5316 мирных граждан, из них повесили 1325 человек на базарной площади, по проспекту 25 Октября и в других местах города ежедневно вешали по нескольку человек с позорными вывесками: «Русский жулик повешен за воровство», вешали по всякому подозрению.

Расстреляли 860 человек мирного населения…

…Сожгли 60 мирных граждан.

Истощением, избиением и отравлением истреблен 3071 мирный гражданин.

В гражданском лагере, в Торфопоселке, где содержалось 250 человек, ежедневно умирало до десяти человек, а на их место привозили новых. В этот лагерь заключали за копку картофеля на своем огороде, за неподчинение немцам. Все заключенные носили на груди клеймо «К». В лагере содержались и дети от 10 лет, старики, женщины…»

(В акте следует перечисление ужасов лагеря.)

«…Публичные порки женщин плетьми. Насиловали малолетних на глазах матерей, грабили скот и имущество… (и т. п.)

…Ради забавы около городской бойни фашисты бросали в грязную лужу гнилое мясо, а после выгоняли в эту лужу женщин, которые по горло в грязи должны были доставать брошенное мясо, а фашисты глумились над ними и их фотографировали, что делалось на глазах очевидца Камыниной.

Угнали в рабство 9000 детей, мужчин, женщин. Так, 25 октября 1943 года отобрали 350 русских девушек и угнали».

В четвертом разделе акта сказано:

«…Повесили 200 военнопленных, расстреляли 650, сожгли 1500, истребили путем истощения и пыток 17 210, а всего 19 560 человек».

Приводятся примеры издевательств: в «лагере смерти», расположенном на аэродроме, охранники разбрасывали заминированные буханки хлеба, — подбиравшие гибли от мин (очевидцы — Смекалов и Чижас).

«…В лагере, устроенном на территории граммофонной фабрики, в деревянном бараке сожжено 400 пленных.

В столовой телефонной фабрики находились около 1000 человек раненых пленных и гражданского населения. Фашисты закрыли столовую, облили керосином и подожгли, вся тысяча сгорела (очевидцы — Михайлов и Николаев).

В Гатчинском парке в 1942 году расстреляли 15 пленных, а в ров гатчинского парка ежедневно из лагерей вывозили от 80 до 100 трупов пленных.

Лагерь пленных, расположенный на улице Хохлова, где было 170 человек, был сожжен 24 ноября вместе с пленными.

В лагерях — «карусель», то есть пленных выстраивали в круг и заставляли их ходить по кругу в одном направлении, при морозе 15–20 градусов. Ходили непрерывно, по 6–8 часов. Слабые падали и умирали, выдерживавших отправляли неизвестно куда (очевидцы — Смекалова и Чижас).

Виновники: Командующий 18-й немецкой армией, Начальник 3-го отдела штаба Дулага № 154, гауптман Крамер, Следователь 3-го отдела штаба Дулага № 154, лейтенант Вегхорн, Заместитель коменданта майор Пфистер, Начальник районной комендатуры Шперлинг, Начальник гатчинской городской полиции Рыжов, Комиссар полиции Райхс, Начальник гражданских лагерей Торфопоселка Имель»…