Анатолий Лейкин - Портрет механика Кулибина Страница 12

- Эй, каторжные! - рявкнул с расшивы кормщик. - Снимай хомуты! Айда к якорю тянуться!

Многие вздохнули с облегчением. Однако Кудряш напомнил мне:

- Напрасно радуются! Сейчас самое трудное начнется!

Расшива стала на якорь. Нас перевезли туда на лодках, дали полчаса на то, чтобы сменить одежду и пообедать. Мало у кого из вольных оказалась смена белья, не говоря уже об оброчных. Скрывшись в трюм от дождя, мы разделись, выжали мокрую одежду и снова облачились в нее. Даже кашевары не смогли порадовать нас горячей пищей. Осетров запретил разводить костер на борту расшивы, и на обед они смогли приготовить только муру: покрошили в квас хлеб, добавили толокно, соль и льняное масло.

Хлебали муру неохотно, ругали непогоду и хозяина.

- Завозчики в поле! - оборвал разговоры кормщик.

Восемь бурлаков приняли в лодку шестипудовый ходовой якорь, выгребли против течения на сто двадцать саженей*, размотав всю огромную бухту каната, привязанного к нему, подняли его на руки и осторожно спустили за борт.

_______________

* С а ж е н ь - старая мера длины, равная 213 сантиметрам.

И тут же на расшиве стали с грохотом и лязгом выбирать цепь станового якоря. А мы уже прилаживали свои лямки к канату завезенного якоря и впрягались в них.

На сей раз стали мы почти вплотную друг к другу, двинулись от носа расшивы к корме. Кудряш был прав - идти по ровным доскам палубы оказалось гораздо труднее, чем по берегу. Упереться выставленной вперед ногой было не во что, из-за тесноты приходилось мельчить шаги, сокращать их вдвое, а требовал каждый из них больших усилий.

Но больше всего утомляло однообразие движений. За минуту хода от носа к корме некогда было посмотреть по сторонам, подумать о чем-то. Перед глазами маячили лишь затылок соседа и слегка покачивающаяся палуба. Проходили всего лишь пятнадцать саженей, упирались в корму, шли назад и снова начинали все сначала. Расшива не должна была останавливаться ни на минуту. Как только мы близко подтягивались к ходовому якорю, вперед уже завозили подпускной. Между сменой канатов тоже не получалось передышки...

- Ходим, будто лошади по кругу! - заметил Кудряш. - Слышал я, пробовали их как-то поставить на наше место, да не вышло - не выдюжили они.

- Бурлаки, ясно, двужильнее! - тут же откликнулся Соленый. Особливо, когда к якорю тянемся! Только нечем тут, по совести, гордиться! Лучше бы как-то облегчить наш тяжкий труд!

- Механик Кулибин, братцы, - обернулся Ерофеич, - уже придумал такую машину. Как мельница, она у воды силу берет и к якорю подтягивается!

- Ну, чего встали, поворачивайся!

Окрик кормщика вернул нас к действительности:

- Эй, Соленый, ходи веселей, тут тебе не на варне! А у тебя, курносый, ноги, что ли, отсохли? Живей, живей выбирай, не задерживай!

Через два часа, когда кончился скалистый берег, мы снова сошли на землю. Никто уже не обращал внимания на мелкий надоедливый дождь. Правда, незадолго до Кстовой поляны пришлось идти по самой кромке крутого берега по-над яром, откуда страшно было даже смотреть вниз, и дважды перебредать по самое горло широкие протоки. К счастью, все обошлось благополучно. На высоком берегу ни у кого не закружилась голова, а низкорослые бурлаки умели плавать и не нахлебались в протоках воды.

7

Сразу после ужина, когда бурлаки расположились вокруг большого костра обогреться и посушить лапти и онучи, я продолжил начавшийся на борту расшивы разговор:

- Никанор Ерофеич, вот ты сказал, что кулибинская расшива, как мельница, у воды силу берет. А как же без плотины колеса крутятся?

- В самом деле, как? - поддержали меня еще несколько бурлаков.

- Так это же очень просто, братцы, - опередил Ерофеича Кудряш. - Души утопленников колеса вертят, а нечистые канат выбирают!

Встретили шутку дружным смехом, однако Ерофеич поднял руку и сразу же остановил веселье.

- Точно знаешь?

- Слышал.

- Я так и понял, что с чужого голоса поешь. Обиралам-купцам, вроде Осетровых, твои слова очень по сердцу пришлись бы!

- Это почему же?

- Не нравится им, что Кулибин о бурлаках печется. Вот они про него всякие небылицы и плетут.

- Тогда сам ответь.

- И отвечу. Я ведь Кулибина лично знаю.

- Откуда?

- Четыре года назад помогал ему машину опробовать.

- Выходит, вблизи ее видел?

- Не только видел, но и прочувствовал, что к чему. Колеса, ребята, механик особые придумал. Улавливают они всю силу стремления, как, к примеру, парус улавливает ветер.

- Чудно! Как же все-таки без плотины-то?

- Как ветряк кружится, видели?

- Так то от ветра!

- А здесь - от воды! Я же говорю, особливые колеса механик придумал! Получается, будто мельница плывет по воде. Только не зерно мелет и не бревна на доски перетирает, а подтягивает расшиву с полным грузом к якорю.

- И нашу расшиву потянула бы та машина?

- Очень даже просто!

- И нам бы ничего делать не осталось?

- Почему же? Якоря завозить все равно пришлось бы. Ну и за самой машиной следить.

- Вот бы, - воскликнул Кудряш, - хоть однажды в жизни в свое удовольствие побурлачить!

- Якоря завозить, - поддержал его Соленый, - одно удовольствие, по сравнению с остальным. Это ведь совсем не то, что в упряжке с непомерным грузом шагать!

- В глазах темно, - будто прорвало других бурлаков, - грудь саднит, дыхание спирает, икры судорогой сводит, ноги еле переставляешь!..

- Дождь, как нынче, до нитки промочит, ветер до костей проберет!

- А то и вовсе курячья слепота нападет от усталости, света белого невзвидишь!

- Надобно еще поглядеть, - засомневался кто-то, - каково выгребать с якорем против течения полный день!

- Так не подряд же, - напомнили недоверчивому, - а с передышками, пятнадцать минут гребешь, полчаса отдыхаешь!

- Все одно, мозоли набьешь!

- А ты что же, Савелий, надеялся, что машина все за тебя делать станет? Без труда, бают, и рыбку не возьмешь из пруда!

- А ты меня не учи, Кудряш, молод еще!

Ерофеич поднял руку, успокаивая спорщиков.

- Завозить якоря тоже тяжелый труд, - рассудил он, - упрощать не надобно, ребята. По себе знаю. Пока опыты проводили, набил-таки себе мозоли. Однако со временем может и в нем надобность отпасть...

- Да разве такое возможно? - удивился Соленый.

- Конечно. Механик и об этом подумал. Якорные станции он предлагает по всей Волге установить. А канаты от них к поплавкам привязывать. Тогда и якоря завозить не нужно, успевай лишь канат к навоям прицеплять!

- Коли так хороша машина, - прогудел Подкова, - почему же после первой пробы никто из судовщиков ее на расшиву не поставил?

- То вопрос, ребята, непростой. Одно сказать, четыре года назад машина еще не совсем пригодна к путине была. Места много занимала, из-за нее мачту с парусом пришлось убрать, да и в скорости бурлацкому ходу уступала. То судовщиков и не устроило.

- Ныне, - не выдержал Егор, - оба препятствия механик устранил. Вместо четырех только два колеса оставил, привод к навоям сильно упростил. Так что парусу машина теперь не мешает. Притом ход судна намного ускорился и увеличился подъем клади.

- А ты, парень, откуда знаешь? - удивился Кудряш.

- Я Кулибину земляк, - уклончиво ответил Егор, - машиной его давно интересуюсь. Да вы и сами ее увидите, как Подновье станем проходить.

- Ты вроде еще что-то хотел сказать, Ерофеич, - напомнил "дядьке" Соленый.

- Есть еще главная причина, по какой богатые судовщики, как черт от ладана, воротят нос от кулибинской машины.

- Какая же?

- Наживаться она им помешает на бурлацком труде! Потому сами не желают ей воспользоваться и другим не дают...

Ерофеич и Егор пробудили у бурлаков интерес к водоходной машине, и они еще долго обсуждали ее. А я дал знак Степану, и мы отошли в сторону.

8

Я объяснил побратиму, как он должен действовать завтра, а Степан передал мне полгорсти черники, которую нашел по дороге. К нам подошел Соленый.

- Ловко мы вчера с тобой местами поменялись, - подмигнул он мне. Приятель твой, верно, ничего и не заметил!

- Как не так! - усмехнулся Степан. - Я лошадей в темноте различаю, не то что человека! И чужой дух ночью сразу учуял. Соль из тебя, брат, еще не вся выветрилась. За что на варницы-то попал?

- За долги. Хотите послушать? Я ведь раньше гончарным рукомеслом промышлял. Глина у меня пела в руках! Кувшины и горшки мои заказчики в поставец, рядом с другой посудой, ставили для красоты! До поры до времени жил не тужил. Женился, дети пошли. Избу пятистенную срубил для большой семьи. Для того в долги немалые, правда, пришлось войти, но я того не испугался. Поднатужусь, думал, все сполна выплачу. Ан не получилось, не мог заранее предвидеть, что лихоманка меня на долгое время скрутит. Одно время совсем худо стало, на тот свет едва не отправился. Как узнали о том кредиторы, сразу слетелись, как коршуны. Платежи отсрочить не согласились, по судам меня затаскали! Ну а каково бедному с богатыми тягаться, сами знаете! Избу пришлось продать и все имущество - все равно не расквитался с ними. Жена и детишки по миру пошли, а я в долговую тюрьму сел. А как здоровье маленько поправилось, очутился в Балахне, на варницах. Света белого там невзвидел! По шестнадцать часов в чаду и дыме едучем пребывал! А заработанные гроши кредиторам отправляли. Руки в первый же месяц соль разъела, и оказался я для своего гончарного ремесла не годен. А еще через полгода бежать решился, чтобы окончательно не погибнуть.