Игорь Князький - Тиберий: третий Цезарь, второй Август… Страница 13

«Но среди потока этих успехов, в расцвете лет и сил он неожиданно решил отойти от дел и удалиться как можно дальше. Быть может, его толкнуло на это отвращение к жене, которую он не мог обвинить, ни отвергнуть, но не мог и больше терпеть; быть может — желание не возбуждать неприязни в Риме своей неблагополучностью и удалением укрепить, а то и увеличить свое влияние к тому времени, когда государству могли бы понадобиться его заслуги. А по мнению некоторых, он, видя подросших внуков Августа, добровольно уступил им место и положение второго человека в государстве, занимаемое им так долго: в этом он следовал примеру Марка Агриппы, который с приближением Марка Марцелла к государственным делам удалился в Митилену, чтобы присутствием своим не мешать его делам и не умалять его значения. Впоследствии Тиберий сам указывал на эту причину. Но тогда он просил отпустить его, ссылаясь лишь на усталость от государственных дел и на необходимость отдохновения от трудов. Ни просьбы матери, умолявшей его остаться, ни жалобы отчима сенату на то, что он его покидает, не поколебали его; а встретив еще более решительное сопротивление, он на четыре дня отказался от пищи».{91}

Поступок Тиберия не мог не изумить Рим. Отказ от продолжения столь блистательной военной и весьма перспективной политической карьеры с точки зрения мироощущения римлян — дело невероятное. Честолюбие в Риме всегда почиталось достоинством. Времена Цинцината, отрывающегося от пахоты для командования войском и по отражении неприятеля к плугу своему возвращающегося, остались в далеком-далеком прошлом и для римлян эпохи Августа выглядели лишь преданием времен, безвозвратно ушедших. В первую очередь Тиберий поразил своим решением Августа. Правитель империи лишался самого лучшего военачальника и толкового помощника в делах государственных. Семейная драма Тиберия Августа на тот момент волновала мало. Он ведь выдал за него Юлию не семейного счастья их ради, но дабы подчеркнуть вхождение Тиберия в семью принцепса. В глазах Августа Тиберий выглядел, как человек неразумный и неблагодарный. А его уход от дел военных и гражданских вообще представлялся очевидным нанесением ущерба государству. Потому-то и не удержался Август от жалоб на неблагодарного пасынка сенаторам. Здесь надо помнить человеческую натуру Августа. Он никак не был тем, для кого жалобы, стенания дело обычное. Это ведь проявление слабости, а слабым-то Август не был никогда. Видать, крепко задел его своим поступком Тиберий.

Решимость самого Тиберия уйти от дел военных и державных была сильна невероятно. Он не только не остановился перед нанесением очевидной обиды Августу, он пренебрег мольбами матери. Ливия умоляла сына остаться в Риме, прекрасно понимая, чем его отъезд может обернуться. Нам, знающим дальнейший ход событий, может представляться, что возвращение Тиберия в Рим, восстановление в прежнем статусе и блистательная перспектива стать во главе империи по смерти Августа, были в любом случае предопределены. Но ведь это совсем не так. События могли пойти иным чередом, недоброжелателей в Риме у него хватало, потому могло оказаться, что возвращаться Тиберию не пришлось бы. Справедливо будет сказать, что поступок его был и решительным, и не лишенным безрассудства, и просто крайне рискованным, лишающим его надежд на успешное будущее. И уж менее всего в нем стоит искать умильное великодушие в отношении молодых Цезарей, коим, видите ли, не хотел он быть помехой в их светлом будущем наследников Августа. Позднее, конечно, в свое оправдание он именно эту причину будет указывать, да еще и покойного тестя Агриппу в качестве образца приплетет… но в момент решительного отъезда не о великодушии он думал, да и любить детей нелюбимой супруги от предыдущего мужа было ему не за что. Эту причину своего отъезда из Рима Тиберий позднее сочинит для истории. Веллей Патеркул, его преданный поклонник, в своем историческом труде, во времена уже Тиберия — правителя Рима написанном, добросовестно такую версию и изложит: «В скором времени Тиберий Нерон благодаря двум консулатам, стольким же проведённым триумфам и совместной трибунской власти сравнялся с Августом, стал самым выдающимся из граждан, кроме одного (и то потому, что так хотел), величайшим военачальникам, значительнейшим в славе и удаче, воистину вторым светочем и главою государства. Когда Гай Цезарь одел мужскую тогу, а Луций уже созрел для нее, он в силу некоей удивительной, невероятной непередаваемой почтительности, причины которой едва ли были понятны, попросил у тестя и отчима отдыха от непрестанных трудов, — на самом деле он скрыл причину своего намерения — собственным блистательным положением не препятствовать возвышению юношей в начале их пути».{92}

Эта трактовка причины отъезда из Рима Тиберия безнадежно далека от жестких реалий действительных событий, толкнувших второго человека империи на добровольное изгнание. Нельзя забывать, что изгнание для римлян было жесточайшим наказанием, пусть даже изгнанник оставался в пределах римских владений. А здесь человек идет на это добровольно. Более того, готов уморить себя голодом, если ему воспрепятствуют в осуществлении его намерений. Тиберий голодал четыре дня, пока не сломил сопротивление отчима и матери. Мера, конечно, непростительная, но ведь противостоял он Августу и Ливии, людям незаурядным, с огромной волей и не любящих чужой воле повиноваться. Голодовка свидетельство крайнего обострения отношений Тиберия с отчимом — императором и матерью. И то, что они восстановятся, в те дни явно не было гарантировано и уж тем более предопределено.

Итак, 6 г. до Р.Х. резко переломил судьбу Тиберия. Победитель ретов, винделиков, паннонцев, германцев, триумфатор, консул, трибун, второй человек в империи добровольно покидает столицу и удаляется в изгнание вопреки воле владыки Рима и его супруги, своей матери! Беспрецедентный в римской истории случай. На такое мог решиться только очень сильный и глубоко оскорбленный человек. Было ли непосредственным толчком письмо Юлии Августу, порочащее Тиберия, продиктованное ей Гракхом? Не исключено.{93} Это как-никак объяснение внезапного решения Тиберия.

Но ведь он мог убедиться, что Август не придал письму значения, поскольку настаивал на присутствии Тиберия в столице с сохранением всех его полномочий и признании всех заслуг… Значит, сильно накипело у него на душе. Письмо Гракха-Юлии могло быть тем самым перышком, что сломало спину верблюду, как гласит пословица.

Вырвав у Августа решение на отъезд, Тиберий действовал стремительно: «Добившись наконец позволения уехать, он тотчас отправился в Остию, оставив в Риме жену и сына, не сказав ни слова никому из провожавших и лишь с немногими поцеловавшись на прощание. Из Остии он поплыл вдоль берега Кампании. Здесь он задержался было при известии о нездоровье Августа; но так, как пошли слухи, будто это он медлит, не сбудутся ли самые смелые его надежды, он пустился в море почти что в самую бурю и достиг наконец Родоса. Красота и здоровый воздух этого острова привлекли его еще тогда, когда он бросил здесь якорь на пути из Армении».{94}

Холодное прощание Тиберия с провожавшими в Риме едва ли проявление только свойственной ему замкнутости и даже нелюдимости.

Похоже, недоброжелателей в Риме у него было предостаточно. Этим и объясняются слухи, что он задержался у берегов Кампании в ожидании рокового исхода болезни Августа. Август не отличался могучим здоровьем и болел довольно часто. Возможно, на сей раз болезнь была тяжелее обычного его недомогания. И кто знает, что на самом деле думал о нездоровье императора Тиберий. Вовсе не обязательно полагать, что он вульгарно ожидал смерти Августа. Но ведь, если бы исход болезни владыки Рима оказался печальным, то кто, кроме Тиберия, мог бы взвалить на свои плечи тяжелейший груз управления империей? Ну никак не юный Гай Цезарь, только что одевший взрослую тогу!

Тиберий, достигший тридцати пяти лет и искушенный в делах военных, не чуждый дел гражданских, был в этом случае единственным человеком, способным возглавить империю. Он прекрасно это понимал, а интересы державы римской были ему не безразличны. Потому видеть что-либо дурное в его ожидании известий о ходе болезни Августа не приходится. Не личное здесь превалировало, но государственное мышление.

Приютом добровольного изгнания Тиберий выбрал остров Родос близ берегов Малой Азии. Остров этот, замечательный своей красотой и климатом, имел и незаурядную историю. Родос стал независимым государством в 323 г. до Р.Х., когда, получив известие о смерти Александра Македонского, родосцы изгнали македонский гарнизон. Жители Родоса, прекрасные моряки, умелые и ловкие торговцы, при этом надежные партнеры, скрупулезно соблюдавшие морские и торговые законы, решительные борцы с пиратством, добились процветания своего небольшого по размерам государства. Родос сделался главной защитой морской торговли в Эгейском море и в восточных водах Средиземноморья.{95} Родос обладал и незаурядной военной силой. В 305 г. до Р.Х. родосцы выдержали годичную осаду войск знаменитого военачальника эпохи войн диадохов Деметрия Полиоркета. Не помогли этому покорителю крепостей даже грандиозные гелеполиды — стенобитные машины, обитые железом, каждую из которых раскачивало по тысяче человек. Когда Деметрий был вынужден снять осаду Родоса, то островитянам досталась одна из гелеполид. Из металла этой машины знаменитый скульптор Харит из Линда и соорудил впоследствии знаменитого колосса Родосского, статую бога солнца Гелиоса, признанную одним из семи чудес света.