Игорь Князький - Тиберий: третий Цезарь, второй Август… Страница 14

С римлянами у родосцев сложились непростые отношения. Во время войны Рима с сирийским царством Селевкидов в 192-190 гг. до Р.Х. родосцы поддержали римлян против Антиоха III. За это римляне благодарно позволили Родосу даже расширить свои владения на материке в малоазийской области Карий. Но вот, когда во время Третьей Македонской войны 171-168 гг. до Р.Х. Родос возжелал стать посредником между Римом и Македонией, римляне быстро поставили слишком много о себе возомнившего союзника на место. У Родоса отняли все материковые владения, а центром международной торговли Восточного Средиземноморья объявили остров Делос. Это был сильнейший удар по торговому государству родосцев. Таможенные доходы Родоса за год упали в семь раз. Родос, правда, удостоился в утешение титула «друга и союзника римского народа», но это, по сути, означало его полную зависимость от Рима. Так закончилась родосская независимость.

Теперь этот славный своим прошлым и прекрасный в настоящем остров стал приютом Тиберия. Светоний весьма подробно описал образ жизни Тиберия на Родосе: «Здесь он стал жить как простой гражданин, довольствуясь простым домом и немногим более просторной виллой. Без ликтора и без рассыльного он то и дело прогуливался по гимнасию и с местными греками общался почти, как равный.

Однажды, обдумывая утром занятия наступающего дня, он сказал, что хотел бы посетить всех больных в городе; присутствующие неправильно его поняли, и был издан приказ принести всех больных в городской портик и уложить, глядя по тому, у кого какая болезнь. Пораженный этой неожиданностью, Тиберий долго не знал что делать, и, наконец, обошел всех, перед каждым извиняясь за беспокойство, как бы тот не был убог и безвестен.

Только один раз, не более того, видели, как он проявил свою трибунскую власть. Он был постоянным посетителем философских школ и чтений; и когда между несговорчивыми мудрецами возник жестокий спор, он в него вмешался, но кто-то из спорящих тотчас осыпал его бранью за поддержку противной стороны. Тогда он незаметно удалился домой, а потом, внезапно появившись в сопровождении ликторов, через глашатая призвал спорщика к суду и приказал бросить его в темницу».{96}

Этот эпизод при желании можно счесть символическим. Вот она, нетерпимость к несогласию, которая так расцветет в будущем во время правления Тиберия, вот первая жертва будущего тирана! Но, думается, на самом деле Тиберий здесь не заслуживает порицания. Ведь сократический диалог поклонников философии был нарушен не им, пусть он и незванно вступил в спор. Недовольный спорщик осыпал Тиберия бранью, что явно не соответствовало и духу, и букве философской дискуссии. И самое главное: Тиберий вовсе не злоупотребил своим статусом трибуна. Он в данном случае его защитил. Никому в империи не дозволено безнаказанно оскорблять римлянина столь высокого звания. Если такое позволено, чего стоит вообще вся римская власть? Тиберий-то не ссыльный, он зять императора, трибун наравне с ним. Да, он не злоупотребляет своим званием, он общается с простыми родосцами на равных, он разочарован нелепым холуйством местных греков, из-за которого пострадали несчастные больные… Но он все еще одна из важнейших персон империи, неважно, что не в Риме, а на Родосе. И никому не следует обращать к нему бранные слова. Их вообще не должно произносить. Даже в философском споре.

В целом же поведение Тиберия на Родосе делает ему честь. И местному населению пребывание на острове столь известного в империи человека неудобств не принесло. Для него самого, свободно владеющего греческим языком и влюбленного в эллинскую культуру, пребывание здесь не могло быть в тягость. Это он и показывал, приветливо и почти на равных общаясь с местными жителями.

Так прошло четыре года. И вдруг поступили известия из Рима, прямо Тиберия касающиеся и вновь меняющие его семейное положение.

Оставленная им Юлия не изменила своего легкомысленного поведения, но, наоборот, в любовных похождениях своих дошла до крайности. Уже не один Гракх, но целый сонм громких имен знатных римлян числился в предметах ее страсти. Не были ее похождения и секретом для жителей столицы, что должно было угнетать Августа. Более того, пик ее распутной славы пришелся как раз на время, когда Август освятил в Риме новый форум своего имени с храмом Марса Мстителя и получил славное имя «отец отечества».

«В Риме в тот самый год (2 г. до Р.Х. — И. К.), когда божественный Август при освящении храма Марсу ослепил воображение и зрение римского народа великолепными императорскими играми и навмахиями (тридцать лет назад в консульство Цезаря и Каниния Галла), в его собственном доме разразилось бедствие, о котором стыдно рассказывать и ужасно вспоминать. Ведь его дочь Юлия, полностью пренебрегшая таким отцом и мужем, не упустила ничего из того, что может совершить или с позором претерпеть женщина, и из-за разнузданности и распутства стала измерять величие своего положения возможностью совершать проступки, считая разрешенным все что угодно».{97}

Терпение Августа лопнуло, и он решился покарать позорящую свое имя и достоинство дочь. Надо помнить, что римляне всегда были остры на язык и привыкли высмеивать кого угодно. Не зря же даже во время триумфов солдаты традиционно пели веселые куплеты, безжалостно высмеивающие главных героев торжественного шествия, и римская толпа их с восторгом подхватывала. И здесь, пожалуйста, Август — отец отечества, с дочерью собственной не могущий справиться. Повод для насмешек замечательнейший. А уж если кто пожелает поискать семейные корни такого любострастия Юлии и вспомнит амурные похождения самого Августа… Не зря же говорили, что был он большим любителем молоденьких девушек, каковых ему отовсюду добывала Ливия — мать Тиберия, которая охотно мирилась с телесными изменами мужа, сохраняя во всем остальном сильнейшее на него влияние. Однажды же на театральном представлении народ шумными рукоплесканиями встретил стих: «Смотри, как все покровительствует развратнику!» В словах этих римляне угадали оскорбительный намек на самого Августа, что он не мог не понять.

Августу происходившее с Юлией тем более было обидно, что старался он дочь воспитывать в строгости и благонравии: «Дочь и внучек он воспитывал так, что они умели даже прясть шерсть, он запрещал им все, чего нельзя было сказать или сделать открыто, записав в домашний дневник; и он так оберегал их от встреч с посторонними, что Луция Виниция, юношу знатного и достойного, он письменно упрекнул в нескромности за то, что в Байях он подошел приветствовать его дочь».{98}

Странно, что Август совершенно не задумывался над тем, как на его дочь подействуют навязанные отцом браки. Сначала ее подростком выдали за подростка же Марцелла, потом за явно нелюбимого Агриппу. Вот и стала одолевать ее страсть к красавцу Тиберию, да тут еще и обольстительный Гракх…

Теперь же, когда постыдное поведение Юлии стало общеизвестным, Август пребывал и в ярости, и в растерянности. Карательные меры не заставили себя ждать и коснулись они как самой Юлии, так и осчастливленных ею мужчин: «Квинций Криспин, пытавшийся скрыть свою испорченность под личной суровой надменностью, Аппий Клавдий, Семпроний Гракх, Сципион и другие лица из обоих сословий с менее известными именами понесли наказание как бы за осквернение чьей-либо супруги, хотя они осквернили дочь Цезаря и супругу Нерона. Юлия была сослана на остров, удалена от глаз отечества и родителей, однако ее сопровождавшая мать Скрибония оставалась ее добровольной спутницей в изгнании».{99}

Дочь Августа оказалась на небольшом острове Пандатерия, откуда спустя несколько лет ее перевели в Италию в город Регий на самой южной конечности полуострова. Позор происшедшего Август переносил чрезвычайно тяжело: «… о дочери он доложил в сенате лишь заочно в послании, зачитанном квестором, и после этого долго, терзаясь стыдом, сторонился людей и подумывал даже, не казнить ли ее. По крайней мере, когда около этого времени повесилась одна из ее сообщниц, вольноотпущенница Феба, он сказал, что лучше бы ему быть отцом Фебы. Сосланной Юлии он запретил давать вино и предоставлять малейшие удобства; он не подпускал к ней ни раба, ни свободного без своего ведома и всегда точно узнавал, какого тот роста, возраста, и даже, какие у него телесные приметы или шрамы. Только пять лет спустя он перевел ее с острова на материк и немного смягчил условия ссылки; но о том, чтобы совсем ее простить, бесполезно было его умолять. В ответ на частые и настойчивые просьбы римского народа он только пожелал всему собранию таких же жен и таких же дочерей».{100}

Последняя фраза свидетельствует о том, что Август под ударами судьбы, принесшими неслыханный публичный позор его семье, отнюдь не утратил остроумия. Очень злого, правда.