Лоран Тейс - История Франции. Том 2. Наследие Каролингов Страница 14

Вплоть до конца правления Карла и даже немного после него такая концентрация постов и должностей в руках нескольких людей, тем более что король находился далеко, — такие объединения графств со своей управленческой структурой и феодальной собственностью оставались все еще разрозненными, неустойчивыми, временными. Поначалу король вмешивался в этот процесс, К тому же сами маркизы, за исключением Гасконского и графов в Сердани и Конфлане, недостаточно еще пустили корни в своих новых владениях. Большинство из них, почти все, были по происхождению франками. Конечно же, этнические реалии в политической расстановке сил трудно поддаются определению. Однако в Оверни, например, или в Провансе ясно чувствовалось, что местная аристократия, владеющая землей, имеющая и церковные функции, включая епископские, поставляющая свои кадры на должности в различных областях, — имеет очень солидный вес, и маркиз должен был заручиться ее поддержкой, чтобы сохранить свою власть, оставаясь посредником между этой аристократией и королем, к которому он один имел доступ. Тем более что вассальная зависимость и бенефиции, развитые на севере Луары, отсутствовали на юге. Их не было ни в Оверни, ни в Гаскони, ни в Каталонии или Лангедоке. Отношения все более приобретали формы римского права. В этих краях не так-то просто было стать подданным другого. Сделки заключались между лицами, юридически равными, полюбовно. На деле единственная повинность была та, которую местные власти выполняли перед самим королем, как бы далеко он ни находился. Эти края хранили свои древние особенности, и новоиспеченным маркизам приходилось с ними считаться. Знатные вельможи, по крайней мере преуспевающие из них, прочно внедрялись в это общество только в последующем поколении, между 880 и 900 годами. Завоевание земель, а затем обживание их, материальные и идеологические основания, — во всех этих процессах значительную роль играла Церковь. Собственность больших аббатств служила первейшей приманкой: Сен-Бертен, Сен-Мартен в Туре, Сен-Симфорьен в Отёне, Сен-Жермен в Осере, Сен-Марсьяль в Лиможе, Сен-Илэр в Пуатье, Сен-Жюльен в Бриуде и некоторые другие являлись решающими козырями в игре маркизов. Именно в этот период начало впервые проявляться подчинение церковных структур светским лицам, и в течение двух последних десятилетий века этот процесс усиливался. Со времени правления Людовика Благочестивого духовенство выступало против подчинения и грабежей, слишком свойственных королю, раздававшему богатства Церкви преданным ему людям. В «Хронике аббатства Сен-Берген» Гинкмар явно радуется по поводу смерти Роберта Сильного и Рамнульфа в 866 году. Если они пали в Бриссарте от руки норманнов, слепого орудия Божественной воли, то только потому, что один осмелился присвоить себе Сен-Мартен в Туре, а другой — Сен-Илэр в Пуатье. Свершившееся должно открыть глаза и остальным узурпаторам, включая королевских, которые вели себя не лучше в Сен-Кантен или Сен-Васт.

8. Итоги норманнской агрессии

Несомненно, участившиеся нападения норманнов на церкви, разрушение их и обращение в бегство духовенства значительно подорвали материальные и духовные основы множества монастырей. Феодалы, взяв их под свою защиту, восстановив их, с большей легкостью могли затем завладеть ими. Церкви были первой и наиболее привлекательной добычей, поэтому с них взимались деньги, необходимые для того, чтобы откупиться от варваров. Все эти поборы тоже обедняли Церковь, если еще учесть, что они происходили регулярно в течение полувека. Еще в 882 году, как сообщает «Хроника аббатства Сен-Бертен», король Карл Толстый купил добровольный уход норманнов, позаимствовав «несколько тысяч фунтов серебром и золотом из казны Сент-Этьен в Меце и других церквей». Разумеется, такие изъятия церковных богатств делали саму Церковь все более уязвимой.

Относительное разделение королевства в интересах крупной аристократии ослабляло государственную власть, а всеобщее замешательство, грабежи и набеги норманнов не столько из-за их жестокости, сколько из-за длительности и повторяемости — нанесли ощутимый удар каролингской системе, остававшейся от Карла Великого. Конкретное воздействие этого удара определить довольно сложно, и историографические дискуссии по этому поводу еще продолжаются. Но даже из-за нескольких мощных ударов западное королевство не было сломлено до конца. К примеру, в эту же эпоху переживает расцвет интеллектуальная и художественная деятельность. Продолжала функционировать экономика. В Сен-Бертен, Сен-Реми в Реймсе около 860 года были установлены последние большие полиптихи — наподобие тех, которые находились в Сен-Жермен-де-Пре сорока годами раньше. Крестьяне были привязаны к земле и редко покидали ее — только в случае опасности. Конечно же, в крупные области стекалось больше всего рабочей силы.

Воспользовавшись паникой и неразберихой, зависимые крестьяне могли оставить родные места и найти себе работу не на столь принудительных условиях, тогда как владельцы обезлюдевших земель набирали себе новых крестьян на условиях оброка и более легких повинностей. Ослабление государственного давления, смягчение эксплуатации крестьян говорили в пользу норманнов и их присутствия. Но подобная тенденция к освобождению, если она действительно и имела место, на самом деле была едва заметной. Как провести границу между передвижениями, вызванными внешней агрессией, и бегством от хозяина, столь же древним, как и само рабство?

Были ли под угрозой коммуникации? Разумеется, как отмечают Луп Феррьерский и другие авторы, на дорогах было опасно. Путешественники рисковали и своей жизнью, и поклажей. Но разве когда-нибудь дороги были безопасными? Путешествие по воде действительно становилось ненадежным и к тому же дорогостоящим. Некоторые порты — Дорштадт, Кентовик — первыми подвергались разграблению и уже не оправлялись после таких ударов. Однако торговля не исчезала. Пистенский капитулярий 864 года уделял большое внимание экономическим и финансовым вопросам. Естественно, распоряжения законодательного и нормативного порядка следует толковать осторожно: отражали ли они реальность, когда говорили о существующих рынках и об их торговле? Или же они стремились, напротив, навязать этой реальности чисто теоретические установки, иные по природе? Король, во всяком случае, подтвердил свою прерогативу в финансовой области, назначив девять мастерских, обладающих монополией на чеканку монет. Пытаясь ввести в обращение более легкие серебряные монеты, ставил ли Карл себе целью развивать торговлю, хотел ли он ускорить это развитие? Так или иначе, ценный металл находился в обращении в силу необходимости при выкачивании денег в пользу норманнов. Но эти планы могли иметь целенаправленный характер: пираты, викинги тоже ведь были потребителями и торговцами, покупающими и продающими; невозможно все время заниматься грабежом. Некоторые отряды скандинавов переходили к оседлому образу жизни, в частности в долинах рек. В Байонне, Нанте, нижней Сене они не только грабили, но и занимались торговлей. Норманнская агрессия, став своего рода ударом дубиной по Франкскому королевству, в отдельных сферах, несомненно, была и ударом хлыста, подстегнувшим к активной деятельности. Перемещения культурных сокровищ по территории государства также оказались плодотворными. Так, Овернь и Бургундия, главные места убежища спасающихся от врагов церковников, получили пользу от притока священных реликвий и рукописей, осевших в местных церквях. Наиболее известный, но не единственный пример — долгое путешествие по стране мощей св. Филибера, покинувших Нуармутье в 836 году и остановившихся в итоге в Турию, после долгого пребывания в Пуату и Белей.

Все это определенно было последствием пребывания викингов. Да и как отличить последствия ущерба, нанесенного внешним врагом, от результатов внутренних раздоров, дележа и беспорядков? «Нормандизм» был хищническим образом действия, свойственным не только норманнским завоевателям. Светская знать королевства была столь же необузданной и столь же безжалостно обрушивалась на бедняков и на церкви, обирая и преследуя их «на норманнский манер», как выражались оскорбленные церковники.

Когда король прислушивался к Богу и советам Церкви, он был в состоянии восстановить мир и порядок. Когда он выполнял возложенную на него миссию, то почет и слава сопутствовали ему: так было с Карлом лысым между 860 и 873 годами, пока он не пренебрег своим долгом в угоду имперским амбициям и итальянскому миражу. Так было и с Людовиком III, его внуком, победившим варваров в Сокуран-Вимё в августе 881 года, а в следующем году — и с его юным братом Карломаном. Оба последних умерли слишком рано, в 20 и 17 лет, оставив после себя королевство, которое их предок Карл Великий даже и не узнал бы. Последний известный нам собор западнофранкских королей в Вере был возглавлен юным Карломаном. Он состоялся в марте 884 года, и принятый на нем капитулярий призвал к борьбе со «злом грабежей и разрушения», «с этим ядом, разлившимся повсюду (…). С этой смертоносной заразой, поражающей тело и душу». «И что удивительного в том, — написано в преамбуле, — что язычники и другие народы вторгаются к нам, расхищают наши богатства, когда каждый из нас сам обирает своего ближайшего соседа?»