Александр Кавтарадзе - Военные специалисты на службе Республики Советов 1917-1920 гг. Страница 14

Положение офицерства усугублялось тем, что в органах, руководивших выборами командного состава в армии, было много лиц с левацкими взглядами. Кроме того, сам процесс демократизации и проведения выборного начала в Действующей армии проводился чрезвычайно быстро, ибо всякая задержка приводила «к резкому обострению отношений между солдатами и офицерами, к усилению развала дисциплины, к самосудам (над командным составом. — А.К.) и дезорганизации»[161]. Это вело к тому, что процесс демократизации нередко проходил в «нежелательных» и «самочинных формах». Так, в частности, приказ № 4 по Западному фронту, подписанный бывшим подполковником В.В. Каменщиковым, «ставя фактически весь командный состав вне закона, ни с правовой, ни с юридической стороны не выдерживает… элементарной критики»[162]; в отношении наказа, принятого делегатами 3-й армии на съезде Западного фронта, отмечалось, что проведение его в жизнь «грозит поголовным бегством всех оставшихся бывших офицеров, врачей, инженеров и других специалистов»[163].

Поэтому, в частности, процесс демократизации старой армии, порядок и форма его проведения, особенно выборное начало, вызвали резкую критику командного состава всех степеней, ибо он считал, что демократизация, наносившая «решительный и сокрушительный удар по всему строю жизни старой армии»[164], в условиях продолжавшейся войны со странами Четверного союза приведет лишь к краху армии, а вместе с ним и к гибели России. Так думала не только та часть генералов и офицеров, которая выступила против Советской власти, но и те, кто впоследствии в числе первых добровольно поступил на службу в Красную Армию. В качестве примера можно привести телеграмму командующего 7-й армии генерала Я.К. Циховича, который в ответ на телеграмму Н.В. Крыленко № 8577 от 1 (14) декабря 1917 г. с требованием руководствоваться положением о демократизации, разосланным ВРК при Ставке, писал, что «армия уже демократизирована до такой степени, что на мировой чаше весов она исчезла и никто с ней не считается». Проводя переустройство армии «на образец невиданный и неслыханный ни в одной из армий», при котором не может быть не затронута «масса правовых вопросов», руководство Наркомвоена пока «совершенно технически» их не разработало. Уничтожение резерва при штабах военных округов «заставляет массу офицеров, покинувших строй не по своей воле, а вследствие полной разрухи армии (неизбрания на соответствующие должности. — А.К.), пойти на улицу просить подаяния». Снятие погон — единственного знака, по которому «можно хоть приблизительно отличить полки многомиллионной армии, превращает ее в серое скопище человеческих тел». В заключение говорилось: считаю эти реформы «гибельными для тех остатков, которые называются армией»[165].

Эта телеграмма была направлена начальнику штаба верховного главнокомандующего М.Д. Бонч-Бруевичу, который спустя дне недели писал, что декреты Совнаркома от 16 (29) декабря 1917 г. «ошеломили меня. Я не понимал, что все это делалось только для того, чтобы вырвать армию из рук реакционного генералитета и офицерства и помешать ей, как это было в пятом году, снова превратиться в орудие подавления революции»[166]. А то, что такая опасность существовала, подтвердили последующие события: там, где контрреволюционному генералитету и офицерству удалось не допустить демократизации, и в частности выборности командного состава, воинские части и соединения становились опорой контрреволюции. Так было с 1-м польским корпусом легионеров под командованием генерала Р.И. Довбор-Мусницкого, чешско-словацким корпусом во главе с генералом И.Н. Шокоровым и др. Поддержка эсеро-меньшевистскими комитетами помощника главнокомандующего армиями Румынского фронта генерала Д.Г. Щербачева позволила ему, подавив силой оружия солдатские выступления, не только сохранить свою власть в армии, но и способствовать формированию с помощью Антанты отрядов для усиления Добровольческой армии на Северном Кавказе (например, формированию в Яссах 3-тысячного отряда Генштаба полковника М.Г. Дроздовского). Поэтому логика подавления классового сопротивления, в первую очередь командных «верхов» армии, логика слома старого буржуазного аппарата, в том числе и военного, заставляла делать «неразумное» с точки зрения старого офицерства, но вполне разумное и необходимое с позиций Советской власти[167].

Как отмечалось выше, слом старой армии поставил русское офицерство в трудное положение. Десятки тысяч бывших офицеров, от генерала до прапорщика, снятых с должностей и не избранных на них солдатами (к тому же поставленных во всех отношениях в равное с ними положение), а также имевших возраст свыше 39 лет, вынуждены были уходить в отставку, или, как тогда говорили, «обращаться в первобытное состояние» (т. е. в то состояние, в котором офицер находился до поступления на военную службу). Кадровые офицеры, как правило, уезжали в места дислокации частей (штабов, учреждений и заведений), в которых они служили и имели казенные квартиры в мирное время и где находились их семьи.

Часть генералов и кадровых офицеров, служивших на высших военных и административных должностях и в привилегированных полках гвардии (особенно в кавалерии), эмигрировали за границу, но в первое время после Октябрьской революции эта часть офицерства по отношению к общей его численности составляла ничтожный процент (в дальнейшем, по мере расширения масштабов гражданской войны, процент эмигрантов значительно возрос).

Что же касается офицеров военного времени, то одни уезжали туда, где работали до призыва в армию и где находились их семьи, а другие, пришедшие в армию со школьной скамьи и окончившие ускоренный курс обучения в военных училищах или школах прапорщиков (не имевшие ни гражданской специальности, пи, как правило, семьи), либо уезжали в места, где жили их родители, и поступали на любую работу в гражданские учреждения, либо вступали в отряды Красной гвардии (меньшая часть), либо, наконец, пополняли ряды белых, буржуазно-националистических и других армий.

Одним из самых сложных и болезненных вопросов в судьбах бывшего кадрового офицерства было пенсионное обеспечение (лишение при увольнении бывших генералов и офицеров выслуженных ими пенсий, эмеритальная часть которой, как отмечалось выше, представляла собой сбережения, вычитавшиеся из денежного содержания офицера). Важно отметить, что в декретах Совнаркома от 16 (29) декабря 1917 г. не содержалось указаний на увольнение командного состава старой армии без пенсий. Но эти декреты и не отменяли положения о лишении пенсий командного состава, содержавшиеся в приказах Н.В. Крыленко, которые получили в силу этого как бы юридическое основание.

Отметим, что для подавляющего большинства офицеров русской армии, не имевших ни гражданской специальности, ни каких-либо источников дохода, кроме жалованья, пенсия была единственным средством существования. По мнению крупного военного специалиста А.А. Свечина, в период слома старой армии и ее офицерского корпуса была «допущена большая ошибка», в результате которой многие тысячи бывших офицеров пополнили армии Алексеева, Деникина, Врангеля и др., — демобилизация «бывших генералов и офицеров без всякого обеспечения». Разумнее было бы создание, как в апреле 1919 г., «резервов чинов при комиссариатах»[168].

А пока вопросы социального обеспечения уволенных из армии без пенсии генералов и офицеров оставались нерешенными, офицерство рассеивалось по всей территории бывшей Российской империи. Наибольшее число офицеров (до 70 тыс.) оказалось в Петрограде и Москве, губернских городах (Киеве, Одессе, Хабаровске, Ташкенте), где были расположены штабы военных округов, а также в местах дислокации в мирное время штабов корпусов, дивизий и т. д. Вопросами трудоустройства этих многих десятков тысяч офицеров никто не занимался, и они готовы были поступить, если позволял возраст, а главное — состояние здоровья, буквально на любую, в том числе и связанную с физическим трудом, работу.

Не бегство «подавляющего большинства» бывших генералов и офицеров на Юг и Восток страны, чтобы начать вооруженную борьбу с Советской властью, и не «репрессии ЧК» по отношению к бывшим офицерам, якобы вынудившие последних покидать Центральную Россию для образования антибольшевистских фронтов, как это писали белоэмигрантские авторы, и в частности бывший Генштаба генерал П.И. Залесский[169], а прежде всего дислокация русской армии в мирное время и изменения ее, происшедшие в годы первой мировой войны, стали первопричиной того, как сложилась судьба того или иного генерала или офицера. В самом деле, начиная с февраля 1918 г., когда Украина и западная часть России оказались оккупированы кайзеровскими и австро-венгерскими войсками, и с лета того же года, когда вследствие мятежа Чехословацкого корпуса возникли в Сибири власть Комуча, а на Юге — деникинщина и т. д., многие бывшие генералы и офицеры, проживавшие на этой территории, оказались в деникинской и позднее колчаковской армиях, в буржуазно-националистических формированиях на Украине, в Прибалтике и т. д. Только часть из них при этом делала сознательный классовый выбор, большинство же поступало на службу, испытывая материальные затруднения или по принуждению. Так, в приказе коменданта города Ельца генерала И.И. Мельникова в августе 1919 г. было сказано: «Приказываю всем офицерам русской армии и добровольцам, не поступившим еще в войска, с необходимым снаряжением явиться не позднее семи часов вечера сего 20-го августа (в здание Русско-Азиатского банка) в мое распоряжение. Неисполнение сего приказа влечет за собой строжайшую ответственность»[170].