Индия и греческий мир - Евгений Викторович Старшов Страница 14

в частности, веру в переселение душ – Лаэрций пишет (VIII, 77): «Душа, – говорит он, – облекается в различные виды животных и растений, – вот его слова: “Был уже некогда отроком я, был и девой когда-то, был и кустом, был и птицей и рыбой морской бессловесной…” – и запрет на употребление мяса и бобов, но в философии частично следуя все же Пармениду (ок. 525 – ок. 470 гг. до н. э.; нам он интересен постольку, поскольку учил о «едином», сиречь том же Брахмане, противопоставляя его «иному» – миру вещей, однако при этом то и другое диалектически взаимосвязано; также интересно вывести порой приписываемую ему формулу о том, что весь мир есть обман, из индийской иллюзорности мира – майи, однако Парменид скорее все же противопоставлял истинный мир ошибочному мнению людей о нем). С именем Эмпедокла обычно связывают упорядочение учения о четырех стихиях – огне, воде, воздухе и земле; пятую – эфир – он устранил как умозрительную, в чем его отличие от индийцев, постоянно упоминающих о разложении тела на пять стихий, напр., в «Рамаяне» – однако интересно, что в тибетской «Книге мертвых» душу усопшего последовательно встречают именно четыре стихии, сопровождающие Совокупность Материи – Будду Вайрочану (вода – Зерцалоподобная Мудрость, Будда Ваджрасаттва; земля – Мудрость Равенства, Будда Ратнасамбхава; огонь – Всеразличающая Мудрость, Будда Амитабха; воздух – Всевыполняющая Мудрость, Будда Амогхасиддхи), ибо пятая – эфир – не проявляется, так как душа умершего еще не достигла совершенства. Он хоть и придал им имена богов – Зевса, Нестиды, Аидонея и Геры соответственно, однако начисто лишил антропоморфности и путано писал, что они – прежде бога, но притом и сами боги; так и весь мир, Сфайрос, для него еще относительно божественен, но тоже уж никак не антропоморфен:

Ибо не имеет оно человеческой головы, украшающей тело,

И из спины не выходят две руки,

У него нет ни ног, ни быстрых колен, ни волосатого члена,

Он только ум, священный и беспредельный,

Обегающий быстрой мыслью весь мир.

Излишне повторно указывать, что так греческая и индийская философии продолжают параллельно продвигаться к ипостазированию божества как мира, все менее антропоморфного, что мы видели и ранее. Что же до стихий, то он приложил к ним принцип Гераклита, указав, что они разъединяются Враждой, но затем соединяются Любовью – и так циклично; в апогее правит всем и побеждает «липкая» Любовь, вожделением сплавляющая все элементы в единый Сфайрос – пока не начинает действовать «огненная» разрушительная Вражда:

Огнь, и вода, и земля, и воздух с безмолвною высью,

И отдельно от них Спор гибельный, равный повсюду,

И меж ними Любовь, что в ширь и в длину равномерна.

Интересную аналогию не только Эмпедокловой цикличности периодов Вражды и Любви, но и «накапливания негатива», приводящую ко вселенской катастрофе, удалось обнаружить и в космологии буддизма. Там сказано, что с вырождением нравов, расцветом эгоизма и взаимной ненависти срок людской жизни укорачивается, они разбредаются по лесам и при первой возможности убивают друг друга. Находится некто, осознающий, что так жить нельзя, и выступает проповедником дружелюбия; нравы улучшаются, срок человеческой жизни увеличивается – и так попеременно. Но когда такие циклы достигают числа 20, накопившаяся дурная карма начинает разрушать миры: первыми разрушаются ады, как самые неустойчивые, ибо в них прекращается рождение, потом наступает цепная реакция, и гибнет вся Вселенная во всеобщем пожаре, поглощающем и дворец Брахмы (об этом см. выше, о смерти Брахмы в завершение его «века»); потом чувствуется дуновение легкого ветерка – и все начинается с самого начала.

Завершая разговор об учении о соединении четырех стихий, нельзя не отметить, что оно натолкнуло великого Гиппократа (ок. 460 – ок. 370 гг. до н. э.) на мысль о сочетании в организме человека четырех начал – крови, слизи (флегмы), желчи и черной желчи (см. его трактат «О природе человека») – либо же он сам до этого додумался, исходя из того, что философские учения не сходятся на преобладании лишь одной стихии, ибо в этих прениях «побеждает то один, то другой, то третий, у кого язык наиболее бойкий и влияющий на толпу» (гл. 1). Достаточно сказать, что фактически через Гиппократа Эмпедоклово учение о четырех стихиях – влагах в человеке, где черная желчь – земля, ибо она суха и холодна, слизь – вода, ибо она холодна и влажна, кровь – воздух, ибо она влажна и горяча, а обычная (желтая) желчь – огонь, ибо она горяча и суха, держалось в медицине и философии всю Античность, Средневековье и Возрождение (аналогии приведены из труда византийского святого Иоанна Дамаскина «Точное изложение православной веры» (II, 12), являющегося частью его фундаментального трактата «Источник знания»).

Интересно, что Эмпедокл – один из первых известных эволюционистов, давший своеобразную теорию естественного отбора через отмирание нежизнеспособных первоорганизмов. Говорили, что, как и Пифагор, он не прочь был поморочить людям головы, выдавая себя за бога, по каковой причине, чувствуя приближающуюся кончину, провозгласил, что скоро вознесется к богам, а сам тайком прыгнул в Этну; однако «божественного вознесения» не получилось, потому что вулкан «выплюнул» одну из его сандалий (как она при этом не сгорела – вопрос к рассказчику, якобы она была медная; почему тогда не расплавилась?), и люди поняли обман. Впрочем, еще Диоген Лаэртский относился к этому скептически (см.: VIII, 69), сообщая о его смерти в Пелопоннесе, и писал, что он вообще был свободолюбив и противник царской власти (там же, 63–64).

Анаксагор (ок. 500 – ок. 428 гг. до н. э.) поставил чистый, несмешанный Ум (Нус) над материей (вполне в духе дальнейшего развеществления Брахмана), но С.Я. Шейнман-Топштейн связывает с индуистским и буддистским учением следующий фрагмент, впрочем, сомнительный: «Смерть доставляет покой старости, не имеющей вовсе сил, и юности, которую окружают скорби, и отроческому возрасту, чтобы он не мучился, не трудился, не строил, не насаживал и не приготовлял для других… и вот я увидел, как прекрасна смерть и достойна того, чтобы ее просили те, которые здесь терзаются и мучаются». С этим мы не можем согласиться. Учитывая «колесо сансары», разве может смерть быть такой панацеей?

Что и говорить, вопрос о смерти столь деликатный и злободневный, что даже индийцы, несмотря на свою твердую веру, сомневались в тех ответах, что давала им религия и философия – вот, например, строки из «Брихадараньяка-упанишады» (III, «Поучения Яджнявалкьи»): «Человек подобен дереву, владыке леса. Его волосы – листья, его кожа – кора снаружи. Кровь, текущая