Павел Федоров - Агафон с Большой Волги Страница 15

- Буду полиграфистом.

- С какого это боку? - усмехнулся Андриян Агафонович.

- Был в районной редакции.

- Наверное, переспал на подшивках газет у Карпа Петровича.

Карп Хрустальный, редактор газеты, был давний приятель Андрияна Агафоновича по совместной охоте и рыбалке.

- Не смейся, батя. Мне даже тот писатель Петр Иванович советовал в литературный институт поступить, - признался Агафон.

- Это за какие же такие таланты?

- Читал мои рассказы и стихи.

- И где же были напечатаны эти шедевры?

- Стих - в стенной газете. А фельетон... - Агафон протянул отцу газету.

- Недурно! - прочитав фельетон, проговорил Андриян Агафонович. В голосе отца слышались гордость и одобрение умной, не лишенной юмора заметки. - Ну, а как же автодорожный институт?

- Времена, батя, меняются. Хочу в полиграфический...

- Тогда дай мне прочитать всю твою писанину. - Отец знал, что переспорить сына можно только на фактах.

Ознакомившись с литературными опытами Агафона, Андриян Агафонович одобрил их и на другой день позвонил Карпу Хрустальному. Так Гошку приняли литературным сотрудником в районную газету.

За ту первую и настоящую в своей жизни работу Агафон ухватился с присущим ему азартом и темпераментом. За пять месяцев он увидел столько, сколько другой не увидит за пять лет. Такова уж газетная работа. Агафон весь свой район излазил вдоль и поперек. Мало того, часто пересекал границы соседних районов и выхватывал из жизни, как ему казалось, самый острый и злободневный материал. После каждой поездки он выкладывал на стол хитрого, оборотистого редактора пачку едких, как ему казалось, и убийственных для плохих хозяйственников заметок и фельетонов. Кого бы ни критиковал Агафон, получалось, слишком ругательно и многословно - словом, пока неумело и сыро. Правда, иногда ему удавалось написать деловую, броскую статью с хорошими мыслями и меткими наблюдениями, но тут на пути стоял редактор газеты Карп Хрустальный. Из статьи на десять страниц он выкраивал заметочку на четыре абзаца. Ловко орудуя редакторскими ножницами, он говорил растерянному корреспонденту:

- Ты самый трудяга, сотрудник, любовь моя! Но твои статьи и фельетончики похожи на не допеченную в золе картошку... Их надо раскусывать железными зубками, да осторожненько, чтобы не сломать... А у меня еще, парнишечка, все зубки пока свои костяные, и я вовсе не хочу их терять, да и не желаю в саже пачкаться... А у тебя, крошка моя, сплошная копоть!

- Все, что я здесь написал, Карп Петрович, истинная правда! возмущался Агафон.

- Это не тот фаянс, дитятко мое! Если все, что ты пишешь, я буду печатать, то меня вызовут туда и скажут, шо дядя редактор шутит... мне вырвут зубки, а из твоих капилляров выпустят всю дурную кровь... У тебя, парень, слишком много этой нездоровой крови.

- А вы беззубый, как и ваша газета. Почитайте, как с этими замазушниками и показушниками расправляются "Известия" и "Комсомольская правда".

- Москва не Калязин, мой птенчик, а Калязин не Москва! - пустословил Хрустальный. - В Москве снял телефонную трубочку да и согласовал. Можно утрясти любую щекотливую темку. А мы же, дружочек, только районный масштаб! Мы не можем кувыркаться через свою голову. Тебе еще просто не хватает политической зрелости.

- Подождите, скоро дозрею и тогда уж докажу! - грозил Агафон и уходил.

Он снова брал командировку, мотался с фотоаппаратом по району, заводил знакомство с механизаторами, иногда целыми днями практиковался водить тракторы и автомашины. Тут очень пригодились трудовые навыки, привитые еще в школе и техникуме. Вождение машин он освоил удивительно быстро и даже во время уборочной подменял возивших на элеватор зерно шоферов. Дружба с шоферами, трактористами, бригадирами, животноводами давала свежие, яркие факты. Карп Хрустальный радовался, подмигивал Агафону, хлопал его по плечу и безжалостно перекраивал своими ножницами положенные на его стол статьи, доводя Агафона до белого каления. А тот все писал и писал, просиживая до рассвета, стучал на машинке сначала одним пальцем, потом двумя, а вскоре овладел этим искусством не хуже заправской машинистки, Послал несколько статей в областную газету. Два самых острейших материала по разоблачению очковтирателей "толкнул" в центральные органы. Но ни из области, ни из центра ответов не было. Парень и понятия не имел, что тогда редакции всех газет, как центральных, так и областных, стихийно были завалены такими материалами.

Однажды Агафон несколько дней ездил по району, проверяя жалобы колхозников на сектантов. Собрав материал, он написал большую статью писал ее вдумчиво и горячо.

Прочитав написанное, Карп Хрустальный покрутил своей лохматой башкой и, беря авторучку, проговорил:

- А вы знаете, черт побери, тут уже что-то есть. Вы скоро, приятель, научитесь печь настоящий картофель... Пойдет материальчик, пойдет!

- Когда? - чувствуя под рубашкой приглушенный стук сердца, спросил Агафон.

- В следующий номер. Только мы его слегка подсократим, аккуратненько выправим и залпом грохнем по мракобесию...

Самописка Карпа Хрустального так быстро и резко забегала по печатным строчкам, что у Агафона от негодования захватило дух. Бережно и чисто отработанный материал стал превращаться в лохмотья. Агафон ерошил волосы. Казалось, что ручка редактора вонзается ему в сердце, которое только что так радостно трепетало... Разгневанный и взлохмаченный, как сам Карп Хрустальный, Агафон вскочил со стула, сграбастал со стола статью и, свернув ее жгутом, сунул в карман.

Редактор, подняв с носа очки, смотрел на взбешенного сотрудника ошалелыми, широко раскрытыми глазами. Спросил тихо и зловеще:

- Это что такое?

- Все, Карп Петрович, все! Если бы вы были немножко помоложе... Гнев Агафона вдруг перешел в неистребимое мальчишеское озорство, удержать которое не было никакой возможности. - Если бы вы были хоть чуточку моложе да посильнее, я бы вас отредактировал и выправил на всю полосу.

Гошка выхватил из кармана жгут смятой бумаги, стукнул им по краю стола и добавил:

- Будьте здоровеньки, товарищ Хрустальный, и скажите спасибо, что я еще сегодня добрый!..

Уже не помня себя, носком огромного ялового сапога Агафон задел стул, где только что сидел, и неловко откинул его чуть ли не до самой стены. Стул с грохотом шлепнулся на пол.

Вот так неожиданно и несуразно закончилась газетная карьера Гошки Чертыковцева.

Была уже осень. Пароход "Селигер", на котором возвращался Агафон, медленно приближался к пристани Большая Волга, шлепая лопастями колес. Дул северо-западный ветер, косо брызгал на палубу дождь. На волжских островках березняк скучно оголился, опустели берега с жалким, скрюченным ивняком, корявой ольхой и лещиной. На серо-свинцовых волнах не было видно крутоносых чаек и черных быстрокрылых стрижей, а только уныло и одиноко покачивались бакены.

Подплывая к пристани, Агафон заметил, что его встречает вся семья. Он еще не знал, что Карп Хрустальный успел позвонить отцу и рассказал о всех художествах сынка. Родитель с батожком в руках ожидал у входа. В сторонке, у забора, кутаясь в теплую оренбургскую шаль, стояла Клавдия Кузьминична, чуть подальше маячил Митька. "Цепочкой выстроились, будто я удирать собираюсь", - с горечью подумал Агафон. Теперь он уже не сомневался, что дома все известно. Это видно было по недобро опущенным отцовским усам и грустно согнувшейся фигуре матери, а братишка сунул в карман кулачки, словно прятал там полученную в школе двойку.

- Ну, пошли, - едва кивнув на приветствие сына, чуть ли не одними губами проговорил Андриян Агафонович.

Мать прижалась к лицу сына холодной щекой, еще плотнее поджала губы и нервно обернула конец платка вокруг шеи. Она пошла рядом, ни о чем пока не спрашивая. Отец размахивал полами синего прорезиненного плаща и, опираясь на суковатый батожок, размашисто шагал впереди - он даже ни разу не оглянулся на свое провинившееся чадо.

- Как же это, Гоша, у тебя получилось? - не выдержав напряженного молчания, спросила Клавдия Кузьминична.

- Ничего особенного не случилось, мама, - ответил Агафон. Ему жаль было мать и хотелось ее успокоить. Хмурая и нарочитая отцовская надменность раздражала и обостряла чувство внутреннего сопротивления. Хотелось возражать, спорить, защищаться.

Шли через старый парк, шурша опавшими мокрыми листьями. Вокруг темной стеной угрюмо выстроились высокие раздетые липы. Парк был пустым, обнаженным, и только на тонконогих рябинах розовыми бусинками пламенели одинокие ягодки.

- Отец, видишь, как распалился, - продолжала Клавдия Кузьминична.

- Даже палку схватил, - заметил Митька.

- Это еще что такое, мама? - Агафон решительно остановился и легко, будто игрушку, перебросил чемодан из одной руки в другую. - Если он... Ты ему скажи, мама! Ты с ним поговори!

- Этого еще не хватало, чтобы с палкой... - сказала Клавдия Кузьминична.