Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки. Страница 15

Хотелось идти медленно. Я знал по опыту: через день-другой оглядишься, привыкнешь, и уже не будет этого щемящего чувства «новой земли».

К самолету бежала девушка и орава мальчишек. Девушка перекинулась словом с летчиком и стояла на речной гальке, пока самолет разбегался, пока превратился в точку над зубьями синего горизонта. Ребятишки-коряки окружили нового человека, сопели, рукавом наводили порядок под носом и стеснялись что-то спросить. Наконец один осмелел:

— Дядя, ты будешь у нас мытыр-тыр?

— Мытыр-тыр?.. — Я ничего не понял.

После узнал: девушка ходит встречать все самолеты. И все понимают в поселке: тоска.

Два года работает воспитателем в интернате и не привыкла. Собирается улетать и радист Алексей Михайлович Черненко с женою. Долго жили. Теперь радиста переводят на новое место.

Поселок не скрывает огорчения — улетают хорошие люди. Больше всех озабочены ребятишки.

Семь лет назад одесский техник приехал монтировать радиостанцию. Первый раз в поселке затарахтел движок. Удивительные и совсем незнакомые звуки. «Мытыр-тыр!» Ребятишки испуганно и восхищенно глядели на пускавшую синие кольца машину и на высокого человека: «Мытыр-тыр!» Так и пошло. Даже взрослые коряки кланялись: «Здравствуйте, Мытыр-тыр».

Это вполне отвечало строю местных фамилий.

Тут человека просто зовут: Гугульнин-камень, Милют-заяц, Кайнын-медведь, Аймик-кулеш…

Веселый человек Мытыр-тыр. Делал блесны, кино показывал, каток расчищал на речке. С ним можно было играть в снежки, кидать длинный аркан-чаут. Сообразительные второклассники не один раз хныкали: «Пусть Мытыр-тыр будет воспитателем в интернате». И вот Мытыр-тыр уезжает. Укладывает чемоданы. Ждет: должен прилететь в поселок новый радист. Меня ребятишки у самолета как раз и приняли за нового Мытыр-тыра…

Поселок Пахачи — оленеводческий. Оленьи табуны гуляют где-то в долине. Пастухи живут в юртах у табунов. А тут, в поселке, школа для ребятишек, маленький клуб, пекарня, магазин, почта, радиостанция. Десять коров в поселке, два трактора, лошадей два десятка, лодки. Буйная река Пахача затопила поселок в прошлом году, люди со скарбом сидели на крышах.

Девушке из Волгограда тут прижиться непросто, тоскует и бегает к каждому самолету.

А Василию Есину именно такое место понравилось. «Я как приехал, чемодан кинул, на ту сторону через реку перемахнул, забрался на гору, вон на ту, что снегом покрыта. Забрался, глянул кругом — и заорал: эге-ге-ге-эээ!.. Патроны, какие были, все от радости кверху пустил. Как это называется… жизненное пространство. И красота какая. Меня отсюда клещами не вытянуть».

* * *

Василий Есин — тринадцатый сын у матери.

Сестра Мария еще до войны уехала на Камчатку. Приезжала в гости, привозила большую, во весь стол, рыбу, но главное — много рассказов было.

Вся деревня ходила послушать про оленей, про то, как рыбу ловят и крабов, как зверей бьют, как дымятся вулканы и как местные люди — коряки умерших сжигают. Отец ерзал на лавке: «Не может такого быть, чтобы сжигали…» Отец умер. Сестра до сих пор на Камчатке. Братья с войны не вернулись, а тринадцатый сын, Василий, как наметил, так и решил: после армии — на Камчатку. Три года живет на Камчатке.

Одна забота — мать осталась без сыновей. Корову продала, тяжело старухе с коровой. Василий зовет на Камчатку, но старуха не очень спешит: «Бог ее знает, эту Камчатку». В письмах про хозяйство спрашивает, про соседей, про жену Василия, «про местность». Василий все аккуратно описывает. «…Ты сейчас, мама, ложишься спать, а у нас уже утро, вон сопка покраснела от солнца…» Пишет Василий, что живет он не в юрте, а в деревянном доме. Стены и печку на рязанский манер красками расписал.

Огород завел. Конечно, земли тут — не пойма Оки, опять же Север — лето короткое. Но отчего не попробовать: что тут может произрастать?

Все семена, которые из Рязани прислали, к делу определил. Аккуратно записывал: когда посеял, когда цвело, сколько чего убрал. Не много родит земля, но картошку можно иметь, репа растет, морковка. Картошки прошлым годом двадцать ведерок собрал. Этой осенью — девять, неважный год получился. Огурцов нет, зато икры посолил бочонок, рыбу и ловить, и коптить научился. Работал сначала трактористом в совхозе и плотничал. А пригляделись: хозяйскую жилу имеет парень — завхозом сделали. Теперь надо заботиться, чтобы в интернате у ребятишек молоко было, чтобы коровам сено было накошено и вовремя свезено, чтобы трактора без горючего не стояли, чтобы дрова разливом не унесло. Конечно, как и прежде, придется и на трактор садиться, и топором работать — то же самое, что и в рязанском селе, науки особой не надо, нужен хозяйский глаз.

Ну и конечно, про семью пишет Василий.

Жена — из местных. Пальмирой зовут. Большую землю только в кино видела. Работает в школе учительницей. В доме хозяйка — лучше не надо.

В письмах сказано про Мытыр-тыра, про нового директора школы, про женщину-пекаря, которая с двумя ребятишками уезжала на материк и вернулась. Самое главное в письмах не удается: почему он тут, на Камчатке, остался? Можно было бы, как другие, заработать деньжонок — и к матери. Поначалу он так и думал: нагляжусь, а там видно будет. Остался вот. Дом чинит, сына ждет. Пробовал рассказать в письмах, какая радость, когда поднимаешься на Шаман-гору. «Самолет ниже тебя летит. Видишь сверху: Пахача извивается, блестит на каменных перекатах.

Видишь тундру: красная и желтая, с зелеными кедрачами, озера — как блюдца, стая гусей ниже тебя пролетает. И сопки… Чувствуешь: ноги осилят и эту сопку, и вон ту дальнюю, белую.

А что там за белой? Может, там и человек не бывал? Наверняка не бывал…» Василий перечитывал и рвал бумагу. Не получалось, как хотелось бы, и писал просто. «И очень края понравились, просторно, земля нехоженая, и красоты всякой много. Хожу на охоту. Пятьдесят километров по сопкам за день — обычное дело. Дичи — во сне столько не видел. А если и одного гуся принесешь — все равно хорошо. Бывает, и ружье не хочется поднимать — не хочется потревожить всего, что видят глаза».

Жена называла его фанатиком. «Час свободный — уже норовит в сопки». Быть бы наверняка разладу, но сумел рязанский парень объяснить камчадалке, что он видит за горою Шаман. Нашел где-то старый журнал. «Вот, гляди: Шолохов на охоту, и жена вместе…» Уговорил хоть раз сходить вместе с ним на охоту, и вот два года уже под воскресенье муж и жена с ружьями уходят из дому.

* * *

— Ешьте. Щи сам варил. Пальмира в первую смену — приходится самому воевать… Сына жду. Понимаете, сына!

— А если дочь?

— В другой раз сын будет. Надо же есинский род утверждать на Камчатке… — Задел, опрокинул на скатерть кастрюлю со щами. — Ох и попадет мне…

* * *

…На Камчатке я не один раз вспоминал веселого и хозяйственного рязанского парня.

На Камчатку много людей приезжает. Один — отслужить срок, другой — за рублем, третий — «поглядеть землю». Приезжают и уезжают. Все время сохраняется равновесие: десять тысяч приехало — десять тысяч уехало. Но есть на Камчатке и старожилы. Привези их в Москву — на третий день запросятся домой, затоскуют.

Я много встречал таких. Замечено: все старожилы, как правило, охотники или заядлые рыболовы, одним словом, люди, для которых природа — не последнее дело в жизни. Конечно, это не дачные вздыхатели над ромашками. У камчатской природы тугие мускулы, с нею лицом к лицу встречаются только сильные. Душою не покривим — оседают на Камчатке и слабые, и неудачники, такие, что и куда-нибудь дальше поехали бы, да некуда дальше. Не этим народом всякая земля славится. Самый нужный человек на Камчатке — Хозяин. Такой хозяин — чтобы дым из трубы, чтобы крепкие руки, чтобы любовь и уважение имел к земле. К земле не очень ласковой, но щедрой и красотою не обделенной.

Василий Есин приживется на этой земле.

Фото автора. 11 февраля 1966 г.

«Легкая рыба»

(Камчатские репортажи)

У нашего самолета прозаический позывной: — «Рыба»! «Рыба»! Где работаешь, «Рыба»?!

Мы называем квадрат. Латаный, закопченный Ли-2, кажется, вот-вот на повороте крылом загребет воду. Ищем рыбу. Круги, круги вдоль побережья. Видно Камчатку. Земля круто, бурыми скалами обрывается в океан. Водяная пыль стоит вдоль берега. Маячат горы в снежных платках. Читаю на штурманской карте названия: Бухта Ложных Вестей, Бухта Сомнения, Мыс, Крещенный Огнем… Тучи прижимают самолет к самой воде. Радист и механик спорят, как «в случае чего» вытаскивать надувной резиновый плот.

— Через дверь?! Ну сказа-ал. В машине сразу же полное брюхо воды…

— Кит под крыльями!..

Слишком быстро идет самолет. Прижимаюсь к иллюминатору, делаю знак командиру. Улыбается: еще увидим… Самолет ищет рыбу. Пять с половиной часов летаем. Перед этим неделю искали. Самолет летит над армадой судов.