Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки. Страница 16

Я даже сосчитать не могу, сколько их.

— Сто пятьдесят в этом районе…

Только один счастливец сумел зацепить рыбу. Вдоль правого борта — зеленовато-белый кошелек невода. Белыми крошками вьются чайки. Они первыми пробуют рыбу. Пенится, серебрится селедка в кошельке у счастливца. Остальные стоят или идут за судном-разведчиком. Нервничают.

— «Рыба»! Как делишки, «Рыба»?

Сто пятьдесят больших и малых судов.

«Рыбный наводчик» Леня Вагин держит голову в большом выпуклом иллюминаторе-блистере. Волны. Если даже и будет селедка, попробуй ее разглядеть. Круг за кругом… Что-то Леня увидел… Сую голову к нему в блистер.

Леня Вагин — «рыбный наводчик».

— Да вот же, вот…

Как будто склянку темно-синих чернил разлили в воде. Стадо селедки! Леня не спешит ударить в колокола — таким же пятном может показаться сверху стадо медуз. Еще пятно!

И еще — длинная чернильная полоса. Можно звать. Мы кружимся над косяком, закусываем и видим из-за морского горизонта, как лошади с белой гривой, несутся корабли-рыболовы. Тут уж не зевай. Скорее придешь, скорее получишь свое, скорее вернешься на базу. Разглядываю палубы кораблей: бегают люди в оранжевых спецовках, желтой кучей лежит на корме кошельковая сеть, шлюпка висит над кормой «в готовности № 1». На каждой палубе белой краской выведен номер. Вот «Четверка» приближается к чернильным пятнам. Она совсем рядом с селедкой, но видеть ее не может. Начинаем наводку.

— «Четверка». «Четверка», вправо — шесть, еще правее!.. Так держать. Шлюпку!!!

Видно: на «Четверке» в ту же секунду падает шлюпка с кормы и тянет за собой желтую полосу сети. Полукруг, полный круг. Сейнер разрезает чернильное пятно надвое, встречается со своей шлюпкой. Уже чайки откуда-то появились над сетью. А мы уже заняты «38-м». Та же операция…

У этого рыбы так много, что видно, как она зеленоватыми струйками течет через верх сети. Ах, не повезло как! Оборвалась сеть…

— Семнадцатый!..

— Двадцать четвертый!..

Еще выше белые гривы. Бешеная скачка. Полторы минуты после команды «Шлюпку!», и опадает за кормой грива. Сейнер тянет к борту добычу. Но это если шел точно, если в ту же секунду после команды выкинул шлюпку, а можно и промахнуться. Вон стоит неудачник. Ему теперь ждать, у кого окажется лишняя рыба, тогда и он «зальет» трюмы.

Двадцать четвертому повезло.

— Шлюпку!.. — Настоящее морское сражение, только без выстрелов и пожаров. Я надеваю параллельную пару наушников. Что делается в эфире!

— «Пржевальский»! «Пржевальский»! Куда ты лезешь!..

— Привет тебе от Васьки Петрачкова. Рыбы? Ну подходи, зальешься…

— Мимо дал…

— «Рыба», спасибо за наводочку, спаси…

— Гони его… Он привык побираться…

— «Чехонь», «Чехонь», да выходи же ты…

— Как у тебя? У меня навалом… Как у тебя?..

— И таких дураков море держит…

— Сам ты дурак…

— Девятый, девятый! Так держать… Шлюпку!

Я не видел более азартной охоты. Рыжеватые волосы наводящего Лени сделались мокрыми, голос охрип. Самолет закладывает страшные виражи. Не только снимать, сидеть не могу.

Лежу на мягком плоту, придавленный перегрузками, и думаю: «А вдруг этот косяк окажется бесконечным?»

— Как ты думаешь, сколько центнеров взяли?

— Тысяч тридцать, пожалуй…

Стараюсь представить себе эту гору селедки.

— Шлюпку! — хрипло кричит в микрофон Ленька.

Все новые и новые корабли спешат к рыбному месту, но пилот поднимает руку с часами: «Только-только успеть вернуться». Восемь часов вертелись.

По одному идут к берегу тяжело осевшие корабли. Берег еле сквозит в синих размывах туч.

Бухта Сомнения, Бухта Ложных Вестей… В наушниках по-прежнему перекличка. Страсти поулеглись, но предмет разговора прежний: пошла селедка. И на берегу уже знают: пошла. Пошла жирная олюторская селедка.

* * *

На берегу говорят: «Надо следить за усами, если Тимин книзу гладит усы — плохо дело. Если в сторону гладит — пошла селедка». Я знал эту шутку и улыбнулся, когда увидел усатого председателя.

— Ну что, пошла?

— Пойти-то пошла…

И второго председателя я застал не очень веселым. Я приехал в самый дальний колхоз на олюторском берегу и услышал те же слова:

— Пойти-то пошла…

Первый раз за десять лет председатель колхоза имени XX партсъезда так озабочен. Он сказал даже: «Вот путину закончим, соберемся — и прямо к Косыгину». Чтобы понять, что к чему, надо знать предысторию.

В 1957 году молодой парень Георгий Бородин, ходивший по Камчатке топографом, попросился председателем в самый отсталый колхоз.

В райкоме пожали плечами: «Попробуй…»

Колхоз и в самом деле был хуже некуда. Вот опись хозяйства в бухгалтерской книге: «Рабочий бык — один. Коров — четыре. Лошадь — одна. Борона — одна. Лодок — шесть. Денег на счету — 72 рубля». И все. Было оленей две тысячи — как раз перед этим годом пали от гололедицы. Шестьдесят землянок грустно дымили на безлюдной речке Апуке. Новый председатель принял хозяйство…

Проследим в тех же бухгалтерских книгах, как обернулись дела в колхозе. Прошел год с небольшим — пять миллионов дохода! Еще год — двадцать один миллион. В 1961 году доход был тридцать пять миллионов. И так год от году…

Конечно, это похоже на сказку. Но я выписал все это из аккуратно переплетенных, строгих документов. Да вот и кипа газет с портретами председателя. Можно до мелочей проследить, каким образом колхоз-бедняк стал великаном и богачом.

Но больше всего удивляла последняя страница в бухгалтерской' книге. Я уже сказал, что застал председателя невеселым и озабоченным.

— Пойти-то пошла… Понимаешь, три месяца люди не получают зарплаты. Гора долгов у колхоза, газеты не на что выписать. Вот вчера пришла бумага с верфи (мы у них корабли заказали). Требуют денег, больших денег. Расходы у нас — по доходам. Расходы большие, а доходы в этом году… Поедем-ка в Усть-Пахачи, поглядишь — легче будет понять…

Усть-Пахачи — местечко в устье реки на берегу океана. Осенью это самое шумное, самое бойкое место на всей Камчатке, а может быть, и на всем Дальнем Востоке. Сотня маленьких и больших кораблей собирается в устье реки Пахачи. Катера, лодки. Запах соленой и свежей рыбы. Запах мокрых сетей и отбросов.

Чайки кричат, мужская ругань, гудки. Дощатые большие, как ангары, засольные сараи тянутся вдоль песчаной косы. Горы соли. Горы бочек. Настоящий горный хребет из бочек и ящиков! А внизу, у самой воды, как будто лото рассыпали из мешочка — бочки уже посоленной селедки.

Сырой ветер треплет полинялые, закопченные флаги на кораблях. На чьей-то палубе медведь рявкает на цепи, кто-то упал за борт — кидают спасательный круг и веревку. На берегу малый в желтой рубахе оседлал бочку, горланит: «А я иду, шагаю по Москве…» И по всей косе — лихорадочная работа. Вспухли жилы рыбных насосов, стучат молотки по днищам бочек, слова пароходных команд и просто крики: «Давай, давай!» Днем при солнце, ночью при фонарях идет рыба из перегруженных трюмов в брезентовые чаны, из чанов — в бочки. Люди меняются, уходят поспать в палатки или дощатые крытые толью времянки и потом снова — к чанам, к рыбным насосам. Восемь тысяч людей собираются к осени на песчаной косе. Большей частью это вербованные из разных мест: из-под Тамбова, Рязани, Горького… К зиме утихают страсти на берегу. Люди вернутся домой в городки и деревни. А сейчас самый-самый азарт — идет селедка.

* * *

Двадцать семь рыбных баз уместилось на песчаной косе. Все камчатские рыбокомбинаты держат на косе свою базу, сахалинцы сюда приходят ловить, с Приморья приходят.

Ловят все, кто только может поймать. Скорее, скорее, без задержки, время дорого… Удобная рыба — селедка. Один раз зацепил — сразу и план, и деньги. Селедку тут называют «легкой рыбой».

Сами рыбаки называют, хотя ловить ее — адский труд. Ловили селедку без оглядки на завтра.

Десять лет Олюторский залив посезонно колотит селедочная лихорадка. И все хорошо было: и деньги, и план, и слава. Но вот получилась заминка, и не заминка даже, а преддверие беды, если рассуждать строго.

Сравнительно легкая и выгодная добыча породила азарт, неосмотрительность — скажем более резкое слово — хищничество. С начала сезона армада судов собиралась в заливе, и начиналась азартная охота. Кто больше захватит.

Чуть ли не половина селедки в этом азарте «сыпалась между пальцами». Зацепил, например, сейнер две тысячи центнеров, а залить в трюм можно сто пятьдесят (с нарушением норм судоходства — двести — триста). Куда остальную?

Позвать бы соседа, ему отдать. Некогда, каждая минута — большие деньги. Вывалил мятую рыбу за борт и ходом на базу. Дошел. А на базе очередь. Простоял — триста центнеров в третий сорт превратились, невыгодно сдавать — за борт! Вот так и сгинули две тысячи из невода. И у другого так, и у третьего. Сегодня, завтра, несколько лет подряд…