Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Немецкий дух Страница 15

Нет никакого сомнения, что такая линия границы отражала реальное соотношение сил, сложившееся между Новгородской Русью и Ливонией с ее западными союзниками в середине XIII века. И все же за четкими контурами политических реалий здесь можно различить очертания тени более древнего, темного мифологического конструкта. Достаточно обратить внимание на тот факт, что немцы (а на севере – шведы) виделись как обитатели иного, чуждого мира, лежавшего только по видимости близко, на самом же деле – психологически, или духовно – где-то там, по ту сторону «вод многих».

Такое наблюдение находит себе опору в том факте, что обе великие битвы, описанные в Житии Александра, произошли на водных рубежах Новгородской земли. Более того, именно на воде произошли самые яркие эпизоды, знаменовавшие победу русских войск. Если говорить о битве на Неве, то можно вспомнить о видении чудного корабля с князьями Борисом и Глебом, явившемся благочестивому Пелгусию перед битвой, о падении Гаврилы Олексича в воду вместе с конем, об ангеле, побивавшем врагов на другом берегу реки Ижоры. Что же касалось битвы с немцами, то ее главные события разыгрались на льду, то есть замерзшей поверхности Чудского озера.

Можно сказать, что вода как бы придавала силы Александру Невскому, помогала ему. Так в образе прагматичного и культурного князя начинают просматриваться черты, принадлежащие гораздо более архаичной мифологической системе. Они слагаются в древний образ полубога – «повелителя вод», охраняющего свои владения на их берегах.

Весьма важной в этом отношении представляется молитва князя перед Ледовым побоищем. Здесь мы читаем как бы запись прямой речи героя. Разумеется, перед нами памятник житийной литературы, по тексту которого не один раз прошлось перо церковного редактора. И все же «знаки воды» буквально переполняют эту короткую речь. Как мы помним, немцы приблизились, стражи о них сообщили, войско пошло навстречу врагам. Тут Александр воздел руки к небу и сказал: «Суди ми, Боже, и разсуди прю мою от языка непреподобна и помози ми, господи, яко же древле Моисию на Амалика и прадеду нашему Ярославу на окааннаго Святополка» (курсив, естественно, наш).

Образы из Священного Писания, вообще говоря, наименее информативны, когда речь идет о реконструкции местных архаических верований. Однако в данном случае упоминание «прения Моисея с Амаликом» весьма показательно. Речь идет, несомненно, о главе семнадцатой библейской книги Исход. В описании самой битвы мало что соотносится с ходом Ледового побоища. Как мы помним, войско израильское сражалось с амаликитянами у подножия холма. На нем стоял сам Моисей – и, когда он поднимал руки, Израиль держал верх. Когда же пророк опускал руки – удача изменяла Израилю.

В тексте Жития можно найти формальные отсылки к библейскому рассказу. К примеру, там сказано, что перед молитвой русский военачальник воздел руки к небу. После же описания битвы узнаем, что Бог отдал в руки Александра того, кто сам хотел захватить его в руки. Однако значительно более интересно описание «источения воды», помещенное в тексте той же главы 17, непосредственно перед описанием битвы с Амаликом. В библейском тексте рассказано, как Моисей взял в руки свой жезл, помолился Господу своему, ударил в скалу, и источил из нее воду, чтобы напоить сынов Израилевых. Как видим, тут перед нами встает архаичнейший образ древнего пророка, источавшего воды с помощью Божией.

Далее в молитве Александра назван «прадед наш Ярослав», победивший своего недостойного брата, «окаянного Святополка». Базовый текст для разбора этого места – разумеется, Повесть Временных лет, под годами 1015–1019. Сперва там рассказано о злодейском убийстве братьев Бориса и Глеба. Первый был зарезан на берегу реки Альты, второй – в корабле на реке Смядынь. Тела обоих после того были перенесены от воды на Вышгород, и положены в церкви святого Василия.

Далее в летописи помещен рассказ о походе Ярослава на Святополка, и о трехмесячном стоянии их войск на Днепре. Ярослав пришел с новгородцами; в рассказе это обыграно очень ярко, переданы насмешки воинов Святополка над северянами, умеющими работать с деревом и любящими его. «Вы ведь плотники», – слышат от них новгородцы, – «Поставим вас хоромы наши рубить!» (пер. Д.С.Лихачева).

Между тем, наступили заморозки, у берега образовался лед. На следующее же утро, новгородцы переправились на другой берег Днепра, загнали часть воинов Святополка на лед, который под ними подломился, и одержали убедительную победу. Сам Святополк бежал на Запад, Ярослав же сел на столе Киевском. В этом рассказе, подчеркивающем молодечество новгородцев, положительно следует видеть прообраз легенды о сражении на льду Чудского озера.

Наконец, «в лето 6527», то есть в 1019 году по Рождестве Христовом, противники снова встретились на реке Альте. Ярослав стал на месте, где был убит Борис, воздел руки к небу и горячо помолился. В последовавшем сражении Святополк был окончательно разгромлен.

Как видим, злодейства, совершенные по приказу Святополка, произошли на воде, и вода потом все время как будто мстила ему. Ярослав же, напротив, при каждом приближении к воде приобретает новые силы. Единственное исключение в походах против Святополка – неудачная стычка на Буге. Впрочем, сразу после нее Ярослав бежал на Волхов, собирать силы новгородцев. Летописный рассказ вообще построен так, что новгородцы играют в нем едва ли не решающую роль. Они верно служат князю, но помимо того – дружат с водой, даже, как мы уже отметили, устраивают на ней небольшое «ледовое побоище». Все это возвращает наше внимание к славному потомку Ярослава Мудрого, князю Александру, отстаивавшему с новгородцами неприкосновенность их водных рубежей.

Разумеется, мы и не думаем утверждать что в тексте такого авторитетного памятника нашей церковной литературы, как Житие Александра Невского, закодирован некий языческий миф. Вернее будет предположить, что современники князя осмысляли его деятельность в категориях той картины мира, которая была им знакома с детства, и в некоторых частях была весьма архаична. Между тем, едва ли не наиболее архаичным в наших местах был образ «повелителя вод, рыбы и водных путей»[65]. Перенесение его черт на личность великого защитника новгородских земель можно считать вполне возможным, равно как и отражение в тексте житийной литературы.

Приняв во внимание этот образ, мы можем заметить, что «знаки воды» перестают появляться в тексте Жития, как только автор отводит взгляд от двух великих битв, утвердивших сакральную, западную границу новгородских земель. Не осеняют они похода князя Димитрия Александровича на Юрьев, нет их и в описании отношений самого Александра Невского с монголами.

Вернее, повествование в последнем случае идет следующим образом. Сначала автор рассказывает о «сильном царе», вставшем в «Восточной стране», которому Бог покорил многие народы, «от въстока даже и до запада». Услышав о доблести Александра, царь монголов послал к нему своих людей, с предложением приехать и принять покровительство. Отец князя Александра был между тем был умерщвлен в Орде. Несмотря на то, князь решил ехать, прибыл во Владимир, «и бысть грозен приезд его, и промчеся весть его и до устья Волгы».

Вот здесь-то в последний раз вспенивается и дает блик поверхность воды, ослепляя на минуту читателя, а с ним и «жен моавитских», бегущих к своим детям, чтобы напугать их приездом князя, страшного для недругов. После этого в тексте говорится о домах, городах, землях – но только не водах. А между тем, болота и реки лежат не только на запад от Новгорода (как, впрочем, на север и юг), но также и на восток, и это обстоятельство сыграло отнюдь не последнюю роль в судьбе города – причем именно в те годы, о которых рассказано в Житии.

Действительно, ведь тот самый «царь Восточной страны», внук Чингисхана, жестокий Батый, разбив владимирского князя Юрия Всеволодовича на реке Сити в начале марта 1238 года, поскакал было на Новгород со своей ордой, однако даже не дошел до него. Батый просто завяз по самое седло в наших холодных хлябях, после чего проклял весеннюю распутицу на чистом монгольском языке (возможно, с добавлением крепких половецких выражений) – и дал приказ повернуть коней на сухие южные пастбища, в милые своему сердцу степи. На первый взгляд, вот просто идеальное «время и место» для того, чтобы помянуть добрым словом водные рубежи Новгорода. Однако наш агиограф пропустил эту возможность и здесь.

И, наконец, в заключительной части Жития мы встречаем знаменитое, поразившее воображение современников, сравнение усопшего князя с «солнцем земли Суздальской», утверждающее его светоносный образ.

Остается признать, что «знаки воды» расставлены в тексте Жития Александра Невского, следуя не случайным обстоятельствам, но логике разворачивания архаичнейшего по сути своей сюжета… Черты образа «повелителя вод» встретятся нам в письменности северной Руси еще не раз. Заметны они, в частности, и в сложившемся много столетий спустя образе Медного всадника, покорившего «в начале времен» стихию воды.