Европейская мечта. Переизобретение нации - Алейда Ассман Страница 15

«Asyl» (миграция) – слово чужое из чужого мира, с которым не хочется иметь ничего общего. Но на самом деле это всего лишь перевод немецкого слова «Zuflucht» (прибежище). Слово «прибежище» содержит в себе надежду; оно выражает то, чего хочет каждый человек и в чем каждый нуждается. Оно пришло из далекого прошлого и перекликается с древнейшими текстами нашей культурной памяти. Прибежище – ключевое слово в псалмах. Псалмопевцы – это большей частью те, кто в пути, одиноки и беззащитны в своем бегстве. Основной мотив бесчисленных псалмов – именно взаимосвязь между бегством (Flucht) и прибежищем (Zuflucht), примером чему служат стихи из псалма 30, которые я привожу ниже.

Не нужно быть ни иудеем, ни христианином, ни вообще религиозным человеком, чтобы почувствовать ранимость, уязвимость человеческого существа, что слышится в этих стихах; практическими и правовыми ответами на них сегодня стали наша эмпатия и права человека.

Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня;

Ибо Ты каменная гора моя и ограда моя; ради имени Твоего води меня и управляй мною.

Выведи меня из сети, которую тайно поставили мне, ибо Ты крепость [Zuflucht] моя. …

И не предал меня в руки врага; поставил ноги мои на пространном месте. …

Я забыт в сердцах, как мертвый; я – как сосуд разбитый, …

В Твоей руке дни мои; избавь меня от руки врагов моих и от гонителей моих. …

Как много у Тебя благ, которые Ты хранишь для боящихся Тебя и которые приготовил уповающим на Тебя пред сынами человеческими:

Ты укрываешь их под покровом лица Твоего от мятежей людских, скрываешь их под сению от пререкания языков.

Благословен Господь, что явил дивную милость Свою в укрепленном городе!

1945 – 1989 – 2015: цезуры в истории Европейского союза

Поворот к демократии в 1945 году остается в памяти как глубокая зарубка и радикально новое начало. Такая периодизация оправдана, но она несколько вуалирует тот факт, что с капитуляцией гитлеровского режима страдания, лишения и насилие для немцев не прекратились в одночасье, но сменились голодом, пленом и массовой миграцией в послевоенный период. Бегство, миграция и интеграция стали для Германии длительным историческим опытом, который отнюдь не завершился с прибытием последних перемещенных лиц и военнопленных, но продолжался и в 1960-е годы, когда прибыли так называемые «гастарбайтеры», и в 1970-е и 1980-е годы, когда настал черед вьетнамских беженцев, «людей в лодках» (boatpeople), и в 1990-е годы, когда хлынули военные беженцы из Юго-Восточной Европы, и вплоть до 2015 года, когда искали прибежища военные беженцы из Сирии и других кризисных регионов.

1989 год ознаменовался для немцев мирной революцией и неожиданным подарком воссоединения Германии. Но не следует забывать, что 1990-е годы были омрачены новыми войнами в Европе. После распада Югославии на Балканах разразились кровопролитные гражданские войны, которые вызвали резкий приток беженцев из этих зон боевых действий. Между началом балканских войн в 1991 и подписанием Дейтонских соглашений в 1995 году Германия приняла у себя на время 350 тысяч беженцев. В том числе военных беженцев из бывшей Югославии, а также представителей преследуемых меньшинств, в частности цыган из Румынии. В то время как многие из этих беженцев нашли прибежище в новой Германии, газетные заголовки запестрели названиями немецких городов, где происходили нападения правых радикалов на общежития беженцев: Хойерсверда в 1991 году, Росток – 1992, Мёльн – 1992, Золинген – 1993. Как и сегодня, приток беженцев в 1990-е сопровождался острой публичной полемикой, усилением праворадикальных партий и ужесточением законодательства о мигрантах. «Компромисс по предоставлению убежища», достигнутый в 1993 году, ограничился признанием конституционного права на предоставление убежища группе лиц, подвергнувшихся политическим преследованиям. «В соответствии со статьей 16а Основного закона практически не имеют шансов на убежище лица, прибывающие из стран, „свободных от политических преследований“, или кто въезжает из так называемых „безопасных третьих стран“, которыми Германия буквально окружена»[85]. Большинство балканских беженцев уже возвратились домой. Нападения на общежития беженцев продолжаются с 2015 года как в старых, так и в новых федеральных землях: в Эшенберге под Гамбургом, в Бёлене под Лейпцигом, в Майсене и Любеке, Лимбургхофене и Теглице, но мы больше не читаем о них на первых полосах газет, потому что они стали частью повседневной жизни.

Сравнение цезур 1989 и 2015 годов весьма показательно, ибо свидетельствует о различиях и о новых вызовах, с которыми столкнулся ЕС в нынешней ситуации с мигрантами. Падение Берлинской стены, писал Вольфрам Айленбергер[86], оглядываясь на осень 1989 года, «означало огромный скачок мобильности. Под знаком свободы он фактически перекроил политическую карту Германии, Европы, да и всего мира»[87]. Ключевыми моментами этой трансформации стали «мобильность» и «свобода». «Мобильность» означала открытость границ, свободу передвижения и возможность активной миграции. Движение и свобода оказались взаимосвязанными. Падение стены позволило множеству людей, которые десятилетиями были невыездными, снова свободно перемещаться и ориентироваться в заново организованном европейском пространстве. Если в таких странах с огромными территориями, как Россия или Китай, загранпаспортом обладает или пользуется лишь малая доля населения, то Европа стала транснациональным регионом, где мобильность и свобода передвижения стали нормой и базовой ценностью. После Шенгенского соглашения внутренние границы были отменены, отчего выиграла свободная и мобильная молодежь, поколение «Erasmus»[88], знающее об опасных и закрытых границах лишь понаслышке.

2015 год, продолжает Айленберг, «знаменует конец главного заблуждения жизни целого поколения европейцев». Он имеет в виду иллюзию, взращенную в воображаемой «крепости Европы», будто глобальные миграционные потоки, страдания миллионов в странах Ближнего Востока, Азии и Африки можно и дальше держать на дистанции. Эту иллюзию рассеял приток беженцев из регионов, где сейчас идут конфликты и войны; эти беженцы уже не вписываются в привычные схемы мобильности. Контраст между 1989 и 2015 годами очевиден, он выявил кардинальное различие между активной и пассивной миграцией. 1989 год был исполнен эйфории преодоления границ под знаком свободы и мобильности, с 2015 года все стало прямо противоположным: теперь европейцы каждый день имеют дело с некой формой мобильности, которая уже не исходит от них, а обрушивается на них и воспринимается как вторжение. Перспектива радикально переменилась. Если раньше границы упразднялись, то теперь усердно создается и укрепляется новый пограничный режим. Сегодняшние мигранты несут в себе реальность горячих точек и войн, по-прежнему тлеющих вне Европы и вспыхивающих снова и снова в самом