Руслан Скрынников - Начало опричнины Страница 17

    При всем различии воззрений и судеб Пересветова и Адашева, в их деятельности можно отыскать нечто общее.

    В юности Алексею Адашеву довелось побывать при дворе турецкого султана, к которому его отец ездил с царскими грамотами. Будучи в Константинополе, Адашев заболел и пробыл там не менее года[334]. По возвращении в Москву он был представлен царю и, по-видимому, не раз рассказывал ему о своих странствиях[335]. В глазах дворянских публицистов могущественная Порта служила идеальным образцом неограниченной дворянской монархии. Конечно, во время поездки за границу Адашев был слишком молод, но в Москве было немало людей, хорошо осведомленных об истории Порты. Один из таких людей был Ивашка Пересветов, объездивший всю Восточную Европу и долгое время воевавший с турками[336].

     Особенно много точек соприкосновения имела внешнеполитическая программа кружка Адашева и требования Пересветова относительно покорения Казани[337].

     Кружок Адашева был единственным «живым» элементом в аристократическом боярском правительстве конца 40 — начала 50-х гг. и ему бесспорно принадлежала решающая роль в проведении реформ. Сам Алексей Адашев происходил из среды мелких провинциальных служилых людей[338]. Первые шаги его карьеры были связаны со службой в Казенном приказе[339]. К 1550 г. Адашев получил думный чин казначея, но носил его недолго[340]. Во многих отношениях Адашев был типичным представителем служилой дворянской бюрократии[341].

      Как мы отметили выше, одной из первых реформ, проведенных кружком Адашева, была реформа местничества. В этой реформе борьба за расширение сословных привилегий среднего нетитулованного дворянства тесно сочеталась с интересами карьеры семейства Адашевых[342]. Указы о местничестве 1549—1550 гг. запрещали княжатам и знатным детям боярским местничать с воеводами на полковой службе, а также регламентировали местнические споры между воеводами различных полков. В частности, указы ограждали от местнических претензий второго воеводу большого полка, что позволяло правительству назначать заместителями главнокомандующего незнатных, но сведущих воевод[343].

      Местнические порядки ограждали наиболее важные политические привилегии княжеской знати. Поэтому попытки правительства ограничить местничество встретили яростное сопротивление со стороны высшей титулованной знати. В феврале 1550 г. правительство вынуждено было признать, что его. указы о местничестве не выполнялись боярами во время только что закончившегося казанского похода[344].

  В июле 1550 г. кружок Адашева добился принятия нового, более подробного указа о местничестве, подтвердившего предыдущие указы[345].

      Много позже Адашев включил отчет о своей первой реформе в текст отредактированной им летописи[346]. Идейное обоснование реформы выдает ее компромиссный характер. При назначении воевод, пишет А. Ф. Адашев, главное — это «разсуждение» их отечества, т. е. их знатности, а затем уж их военные заслуги и таланты[347]. Подобные рассуждения были весьма далеки от радикальных требований Пересветова. Тем не менее, реформа местничества при всей ее непоследовательности несколько ограничивала прерогативы титулованной княжеской знати в пользу нетитулованного боярства и дворян.

    Реформаторская деятельность адашевского кружка, критика злоупотреблений боярского правления, возведенная в ранг официальной доктрины, способствовали пробуждению общественной мысли в России. Вслед за Ивашкой Пересветовым на общественную арену выступает другой талантливый публицист поп Ермолай-Еразм, Дворянская публицистика подвергает всестороннему обсуждению вопрос об «оскудении» дворянства и необходимости «землемерия», т. е. перераспределения земель в пользу дворянства[348].

    Официальные проекты дворянского «землемерия», составленные в кружке Адашева, получили наиболее полное обоснование в так называемых царских вопросах митрополиту (февраль 1550 г.) В этом документе необходимость землемерия обосновывалась следующими соображениями. В годы боярского правления многие бояре и дворяне обзавелись землями и кормлениями «не по службе», а другие оскудели: «у которых отцов было поместья на сто четвертей, ино за детми ныне втрое, а иной голоден». В вопросах митрополиту царь просил рассмотреть, каковы «вотчины и поместья и кормления» у бояр и дворян, и как они служат, и «приговорить», «недостальных как пожаловати»[349].

    Проекты «землемерия» приобрели широкую популярность в среде дворянства. Однако осуществление их натолкнулось на сопротивление аристократической Боярской думы. В противовес идее обеспечения землями «недостальных», бедных дворян (высказана в феврале 1550 г.), дума выдвинула проект наделения землями наиболее знатных и богатых дворян, которые должны были войти в «тысячу лучших слуг» (проект датирован октябрем того же года). В соответствии с этим проектом «лучшие слуги», не владевшие до того землями под Москвой, должны были получить подмосковные поместья от 300 до 600 четвертей пашни на человека, чтобы иметь возможность нести постоянную службу в столице.

     Проект «землемерия» был встречен с энтузиазмом в среде высшего дворянства и в Боярской думе. Члены думы готовились обратить себе на пользу готовившуюся реформу и добивались зачисления в «тысячу» своих родственников и приятелей[350]. В силу указа о лучших слугах только члены Боярской думы должны были получить 16 тысяч четвертей пашни в Подмосковье. В целом для осуществления реформы необходимо было не менее 350 тысяч четвертей земли в радиусе 60—70 верст от столицы[351]. Таким фондом земель правительство не располагало. Разрешить возникшее затруднение можно было двумя путями. Во-первых, власти могли частично секуляризировать земли монастырей, имевших громадные вотчины в Подмосковье[352]. Во-вторых, они могли пустить в раздачу государственные и великокняжеские дворцовые земли, находившиеся поблизости от столицы. Авторы приговора намерены были идти по второму пути. Согласно проекту указа, предполагалось «учинить» лучших слуг на землях «в числяках и ординцах (в Верейском уезде. — Р. С.), и в перевесных деревнях и в тетеревничих и в оброчных деревнях от Москвы верст за 60 и 70...» [353].

    Но перечисленные в указе государственные земли могли покрыть лишь малую долю необходимого фонда. К тому же, против посягательств на дворцовые земли выступили бояре Захарьины, хозяйничавшие в Большом дворцовом приказе. Попытки Боярской думы запустить руку в казну потерпели неудачу[354].

        В период подготовки указа о «тысяче лучших слуг» правительство настойчиво выдвигает вопрос о частичной секуляризации монастырского землевладения. Планы секуляризации получили энергичную поддержку со стороны придворного духовенства в лице благовещенского протопопа Сильвестра и тяготевших к нему монахов-нестяжателей. При участии Сильвестра в конце 1550 г. были разработаны царские вопросы о церковном «строении», представленные на рассмотрение священному (Стоглавому) собору в начале следующего года. Устами царя правительство просило духовенство обсудить, достойно ли монастырям приобретать земли и пользоваться тарханами и льготами[355]. Присутствовавшие на соборе нестяжатели выступили в пользу ограничения земельных богатств монастырей. Наиболее авторитетный в их среде старец Артемий обратился к царю и членам собора с настоятельным советом «села отнимати у манастырей»[356]. Но нестяжатели составляли на соборе ничтожное меньшинство, и их мнение встретило яростную критику со стороны официального руководства церкви. Опираясь на поддержку осифлянского большинства собора, митрополит Макарий отверг все домогательства светских властей.

    В правительственных сферах выступление нестяжателей не получило единодушной поддержки. Группировка Захарьиных относилась к Сильвестру и нестяжателям с крайним недоверием. Причиной тому были тесные связи Захарьиных со «старыми» осифлянами (В. Топорков, М. Сукин), злейшими врагами нестяжателей. Но кружок Сильвестра имел могущественных покровителей в лице удельных князей Старицких. Одним из вождей нестяжателей был князь Вассиан Патрикеев, родственник княгини Ефросиньи Хованской-Старицкой[357]. Этим обстоятельством и объяснялись традиционные симпатии Старицких к нестяжателям. Удельная знать, входившая в правительственную коалицию Бельских, пыталась опереться на нестяжателей еще и потому, что не доверяла митрополиту Макарию. Митрополит поддерживал тесную дружбу с князьями Шуйскими и по существу был их ставленником[358]. Он получил сан на другой день после победы Шуйских над Бельскими в 1542 году. Провал правительственной программы на Стоглавом соборе неизбежно должен был ухудшить отношения между светскими властями и главой церкви. Правительство не решилось осуществить прямые санкции против митрополита, но подвергло преследованиям его приверженцев, выступивших на соборе против секуляризации церковных имуществ. По окончании собора оно обвинило в злоупотреблениях и низложило архиепископа Феодосия, главу крупнейшей в стране Новгородско-Псковской епархии и преемника Макария[359]. В период собора власти открыто покровительствовали противникам митрополита из числа нестяжателей. По настоянию Сильвестра известный нестяжатель старец Артемий был назначен игуменом крупнейшего в стране Троицко-Сергиева монастыря[360]. Вскоре же Артемий добился перевода в Троицу Максима Грека, сподвижника Вассиана Патрикеева и идеолога нестяжателей, находившегося в заключении более 20 лет[361].