Руслан Скрынников - Начало опричнины Страница 18

    В период наибольших успехов нестяжателей правительству удалось сломить сопротивление официального руководства церкви и провести закон о церковном землевладении[362]. Приговор был утвержден Боярской думой 11 мая 1551 года. Наиболее существенное значение имели следующие его пункты. Правительство заявляло о своем намерении, во-первых, конфисковать все земли и угодья, розданные Боярской думой епископам и монастырям после смерти Василия III; во-вторых, вернуть старым владельцам дворянам и «христианам» те поместные и черные земли, которые были отняты у них церковью за долги или «насилством». В-третьих, правительство полностью запрещало церкви приобретать новые земли «без доклада», т. е. без специального на то разрешения властей[363].

     Приговор предусматривал частичную секуляризацию церковных владений и имел главной целью воспрепятствовать  дальнейшему росту монастырских земельных богатств и выходу земель «из службы» и тягла.

    Земельное уложение 1551 года влекло за собой известные ограничения в отношении некоторых категорий княжеско-вотчинного землевладения. Согласно приговору, князья Суздальские, Ярославские и Стародубские не могли отныне продавать и отказывать в пользу церкви свои вотчины без особого на то разрешения правительства. Земли, уже переданные монастырям «без доклада», подлежали конфискации и обращались в поместную раздачу. Частичным ограничениям подверглось также вотчинное землевладение князей Тверских-Микулинских, Белозерских, Рязанских (Пронских) и Оболенских, которым разрешалось свободно продавать свои земли в пределах уезда и воспрещалось без «царева ведома» продавать земли иногородцам или отдавать их в монастыри[364].

    Земельное законодательство 1551 г. означало возврат к традиционной политике Ивана III и Василия III в вопросе о крупнейшем княжеском землевладении. В то же время оно весьма точно отражало взаимоотношения различных течений и группировок в правительстве и Боярской думе. В нем легко обнаружить тенденцию к ограничению привилегий Суздальской и прочей титулованной знати русского происхождения.

 В то же время уложение вовсе не затрагивало удельных владений князей Бельских, Мстиславских, Воротынских и т. д., а также громадных земельных богатств старомосковского нетитулованного боярства, т. е. тех самых групп, которые доминировали в правительстве начала 50-х гг. и играли роль противовеса по отношению к многочисленным потомкам местных княжеских династий Северо-Восточной Руси.

    Земельные законы, проведенные вопреки сопротивлению митрополита Макария и осифлян, усилили раздор между ближней думой и официальным руководством церкви.

    Непосредственное влияние на последующие судьбы реформ оказал династический кризис, вызванный болезнью царя Ивана и попытками его двоюродного брата князя Старицкого оспорить право на престол пятимесячного наследника царевича Дмитрия.

    События 1553 г. получили различную оценку и истолкование в работах таких исследователей, как С. Б. Веселовский, И. И. Смирнов, А. А. Зимин. С. Б. Веселовский подчеркивал, что основной причиной династического кризиса явилась будто бы сложность вопроса о престолонаследии, запутанного поспешными действиями советников царя. В глазах многих людей Захарьины были недостаточно авторитетны, чтобы предотвратить повторение боярской смуты, неизбежной при малолетнем наследнике. Таким образом, бояре, поддерживавшие Старицких, руководствовались не мятежным духом и не симпатиями к этим последним; «у некоторых, по крайней мере, бояр были соображения государственного порядка, а не только своекорыстные»; замечательно, что ни бояре, ни княжата не использовали кризиса, чтобы добиться уступок в своих сословных и классовых интересах, и князья и бояре — «все препираются и думают только о том, «кому служити»[365].

    Противоположную оценку тем же событиям дал И. И. Смирнов. По его мнению, в 1553 г. имел место боярский «мятеж», княжеско-боярская реакция предприняла попытку открыто выступить против политики царя Ивана IV и захватить власть в свои руки. Старицкие готовили государственный переворот, но не решились пойти до конца, потому что реальная сила находилась в руках дворян-помещиков, активно поддерживавших Ивана Грозного.

    Считая достоверным рассказ летописи об открытом мятеже в Боярской думе (12 марта 1553 г.), И. И. Смирнов высказывает мнение, что подавление «мятежа» означало тяжелое поражение княжеско-боярской реакции[366].

    В исследовании А. А. Зимина те же события получили иную трактовку. «События 1553 г., — пишет А. А. Зимин,— не были ни боярским мятежом, ни заговором. Царственная книга сообщает лишь о толках в Боярской думе»[367]. Вопрос о присягу малолетнему наследнику вызвал резкие споры в думе. «Выяснилось, между прочим, что не хотели присягать князь П. Щенятев, князь И. И. Пронский, князь С. Лобанов-Ростовский, князь Д. И. Немой. Все они ссылались на то, что не хотели быть «под Захарьиными», причем первые трое предпочитали служить князю Владимиру Старицкому»[368].

    А. А. Зимин без должной критики воспринимает тенденциозный отчет летописи относительно прений в Боярской думе и в то же время не придает серьезного значения сведениям о тайном боярском заговоре. По предположению А. А. Зимина, в дни кризиса Старицкого, возможно, поддерживали бояре князья Ф. И. Шуйский, П. И. Шуйский, А. Б. Горбатый и Ю. В. Темкин-Ростовский. Никаких фактов в пользу подобного предположения автор не приводит, но в дальнейших выводах оперирует им так, будто оно является полностью доказанным. «В ходе событий 1553 года, — утверждает А. А. Зимин, — перед нами отчетливо вырисовываются в составе Боярской думы две группировки: одну представляли ростово-суздальские княжата (Шуйские и их родичи), защитники прав и привилегий феодальной аристократии, другую — выходцы из среды старомосковского боярства и богатых дворянских фамилий, защищавшие правительственную линию на дальнейшую централизацию государственного аппарата и удовлетворение насущных нужд основной массы служилых людей»[369].

    Таким образом, истоки династического кризиса А. А. Зимин ищет в столкновении между продворянскими элементами и князьями Шуйскими, лидерами титулованной знати.

    Для верной оценки причин и значения событий 1553 г. необходимо критически использовать основной источник, приписки к тексту Синодального списка летописи и Царственной книги. Материал приписок имеет в различных своих частях совершенно неодинаковую степень достоверности. (См. выше, стр. 28—33).

    События начального периода династического кризиса изложены в приписке к Царственной книге подробно и в целом достоверно. 1 марта 1553 г. царь Иван занемог «тяжким огненым недугом». Кончины его ждали со дня на день[370]. 10 марта больной утвердил свое духовное завещание, через день ближняя дума принесла присягу наследнику трона царевичу Дмитрию[371]. На 12 марта была назначена общая присяга для всех членов Боярской думы и столичных чинов. Причины, побуждавшие правительство спешить с присягой, были следующими. В случае смерти царя власть в стране переходила к регентскому совету, образованному при пятимесячном младенце царевиче Дмитрии. Бояре Захарьины, возглавлявшие регентский совет, готовились захватить бразды правления в свои руки. Но положение их было довольно шатким. Захарьины не имели прочной опоры в Боярской думе. В глазах высшей титулованной знати они были людьми совсем «молодыми» и худородными. Их стремление «узурпировать» власть вызвало сильное негодование в Боярской думе. Осуждению подверглись не только Захарьины, но и вся царская семья. Недовольные не стеснялись в выражениях по адресу царя. Один из них, боярин князь С. В. Ростовский, спустя полгода после болезни царя, тайно беседовал с литовским послом и приказывал ему многие «поносительные слова» про царя. В частности, он заявил, «что их всех государь не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к себе молодых людей, а нас ими теснит, да и тем нас истеснился, что женился у боярина у своего дочер взял понял робу свою и нам как служити своей сестре» и т. д.[372]

    В регентстве Захарьиных недовольные бояре усматривали прямое нарушение старинных прерогатив Боярской думы. Многие из них предпочли бы видеть на царском престоле двоюродного брата царя и внука Ивана III князя В. А. Старицкого. Со своей стороны Старицкие пытались использовать благоприятную ситуацию и втайне готовились захватить власть. Подробности заговора Старицких стали известны правительству спустя год во время суда над участником заговора боярином князем С. В. Ростовским. Перед судом ближней думы в 1554 г. Ростовский сделал следующее важное признание. Когда в марте 1553 г. «государь недомогал, и мы все думали о том, что только государя не станет, как нам быти, а ко мне на подворье приезживал ото княгини Офросиньн и от князя Володимера Ондреевича, чтобы я поехал ко князю Володимеру служити, да и людей перезывал; да и со многими есмя думали бояре, только нам служити царевичю Дмитрею, ино нами владети Захарьиным, и чем нами владети Захарьиными, ино лутчи служити князю Владимеру Ондреевичу...»[373]. Заговорщикам удалось привлечь на свою сторону очень многих членов Боярской думы[374].