Анастасия Ширинская - Бизерта. Последняя стоянка Страница 17

Не знаю, от кого и когда попала к нам фотография Смольного института: на фоне глубокой ночи смутные очертания здания, погруженного в темноту, и только ряд ярко освещенных окон — единственный признак жизни в окружающем его затихшем мире. Может быть, в этих стенах живет еще праздничная ночь бала и сотни юных сердец бьются с надеждой и верой в сказочное будущее.

Образы далекого прошлого, которые — пусть даже неразумно — страстно стремились к недостижимому, существовали не только в Смольном, но и по всей Руси. Они существуют и в наши дни, везде, где молодежь не потеряла веру в жизнь. Нет ничего печальнее молодежи, заранее во всем разочарованной.

До конца своей жизни сохранила моя бабушка веру в завтрашний день. Сохранила она и память о своем выпускном бале, но только через полвека узнала я о встрече в тот памятный вечер, которая могла бы совсем по-другому определить ее жизнь…

Приезжая в Петроград, мы останавливались у бабушки. Я до сих пор помню ее адрес: Большой проспект, дом 44, квартира 13.

Бабушкина квартира в Петрограде по сравнению с просторным домом Рубежного никогда не казалась мне большой. Мне очень нравилась гостиная в сиренево-золотых обоях. Но меня удивляла «неодетая» статуя из белого мрамора, которую я из скромности называла «босикомой». В ванной комнате, слева по коридору, как и у нас в Ревеле, стояла высокая колонка из красной меди, которая топилась дровами или углем.

В нашей спальне стояла кровать, покрытая белым одеялом, и над ней на стене был звонок для вызова прислуги. С этим звонком связано событие, которое я до сих пор помню. Однажды вечером у бабушки были гости, и меня, конечно, уложили спать. Мне не спалось, и до меня доносились говор и смех из гостиной. Тихонько я подняла руку и нажала на кнопку…

Я перестала скучать! Легкое движение кончика пальца вызвало суматоху: в гостиной не сразу сообразили, что звонят совсем не у входной двери. Но с появлением мамы игра закончилась.

Эта белая кровать связана еще с одним дорогим моему сердцу воспоминанием. Папин отчим Иосиф Казимирович Кононович, не будучи моим настоящим дедом, подшучивал иногда над своей молодой и кокетливой женой — она, мол, бабушка, в то время как он еще не дедушка.

При нашей первой встрече, делая реверанс, я обратилась к нему с подсказанным мне приветствием: «Здравствуй, Кузен!»

Ему это очень понравилось, и прозвище за ним так и осталось. С ним было как-то очень просто ладить, может быть, оттого, что он никогда не старался говорить со мной, как с маленьким ребенком. Он был всегда самим собой, мой Кузен и мой самый любимый дедушка.

— Что ты хочешь, чтобы я тебе принес? Я выйду, но очень скоро вернусь.

Мы были одни — мама и бабушка были в гостях, прислуга на кухне.

— Копченого сига и красную капусту.

Он даже и не подумал меня отговаривать. Вернувшись, Кузен отдал мне мой «заказ», не допытываясь, что я буду с ним делать.

Полное уважение свободы каждого! Свободы, которой я сразу же злоупотребила. Но с каким удовольствием я расплющивала жирную рыбину на белоснежном покрывале! Я до сих пор вспоминаю, сколько упоения было в каждом моем жесте: я ее пришлепывала, переворачивала, мяла и время от времени раскатывала кочаном капусты по кровати.

— Мама, Тата идите посмотреть, что мне принес Кузен!

Я даже не дала им времени раздеться, так торопилась повести их в нашу комнату полюбоваться моим сокровищем. Я не помню, чтобы мне был выговор. А Кузену? Тоже не знаю.

29 октября 1916 года… День святой Анастасии, именины бабушки, а также и мои. Мы были у нее в Петрограде. Помню, что визитеров было очень много и среди них верный поклонник бабушки, некто Родзянко, брат председателя Думы. Несколькими днями раньше он шутя спросил меня, что я предпочитаю, цветы или конфеты.

Я очень любила шоколад, но почему-то ответила: «Цветы!»

В день Ангела я получила от него огромный букет!

Теперь я могу сказать, что эти цветы, полученные накануне зимы и революции, остались на всю жизнь в моей памяти ярким, красочным воспоминанием.

Мой дед Сергей Андреевич Манштейн тоже жил в Петрограде. Когда мы приезжали, меня, как полагалось, водили с ним поздороваться в большую, строго обставленную квартиру, где все казалось чужим.

Да так оно и было — он знал меня так же мало, как и я его.

Его отрывали от книг, чтобы единственная внучка сделала ему реверанс. Он появлялся в дверях кабинета, силясь сосредоточить внимание на четырехлетнем ребенке, но мысли его явно были далеко.

Спустя годы, в Бизерте, в случайном разговоре с уже пожилым С. С. Ворожейкиным мой ученый дедушка сделался мне много ближе:

— Сергей Манштейн? Тот, чьи греко-латинские учебники? Он был прекрасным наездником! Летом на даче под Петербургом мы его каждое утро видели на лошади по дороге в деревню.

Не от этого ли моего малознакомого дедушки я унаследовала любовь к книгам и интерес к прошлому? И как сказочно недостижимыми казались мне в Африке эти прогулки ранним утром на лошади по деревенским тропам далекой России!

Из внуков Сергея Андреевича я единственная его знала… немного!

В доме тети Кати, маминой сестры, жившей в Парголове под Петербургом, в теплой семейной обстановке мы чувствовали себя как дома. Мама очень привязана к старшей сестре — их сиротское детство было не так уж далеко.

Тетя Катя жила очень скромно и, похоже, счастливо с мужем и детьми. Старший, Коля, моего возраста, был тихий мальчик с большими черными глазами. Олег, крепыш, совсем еще младенец.

Нет сомненья, что мои близкие, насколько возможно, старались оградить мое детство от невзгод. Не все прошлое было утрачено, фасад еще держался. Маленький ребенок, я видела лишь верхушку айсберга.

Если мой отец или мои дяди появлялись дома, то благодаря лишь редким отпускам.

Генерал Кононович и оба его сына служили в гвардейских полках, которые с самого начала войны участвовали в самых опасных военных операциях. Я вижу еще фотографии траншей, я знаю, что они были ранены и пострадали от удушливых газов.

За внешним спокойствием моей мамы и бабушки таилась глубокая тревога, которую они умели скрывать.

Подходил к концу 1916 год…

Глава VI

1917 год

Февральская революция полностью изменила нашу жизнь.

Вспоминая сейчас далекое прошлое, я думаю, что жизнь моя состоит из двух частей: до 1917 года и после. Конечно, для меня, маленького ребенка, эта перемена не могла быть очень заметной: скорее, все стало «не как раньше». Но для моих родителей перемена была полная и резко ощутимая. Русский Императорский флот пострадал первым, и очень сурово.

Император Николай II отрекся от престола 2 марта 1917 года. Временное правительство, созданное 3 марта, оказалось абсолютно бессильным перед хорошо, с давних пор организованным за границей аппаратом большевистской партии, представителем которой был Совет рабочих депутатов, образовавшийся 27 февраля.

Действуя параллельно с Временным правительством, иногда с его более или менее сознательной помощью, Совет, пользуясь тяжелым военным положением, сумел выждать и подготовить полное разложение фронта, физическое истребление лучших его кадров и выбрать момент захвата власти: это будет Октябрьская революция.

Как ясно освещены картины пережитого бывшим председателем Государственной думы М. В. Родзянко в его статье «Государственная дума и Февральская 1917 года революция», появившейся в «Архивах русской революции» в Берлине в 1922 году. Его свидетельство подтверждает то, что наши военные круги знали уже в 1917 году, но что многие не знают до сих пор: «Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов, конечно, существовал, хотя и тайно, без перерыва начиная с 1905 года, и своей агитационной деятельности не прекращал… 27 февраля вооруженные рабочие овладели зданием и помещением Государственной думы… Совет рабочих депутатов имел несомненно определенные директивы и действовал по заранее тонко и всесторонне обдуманному плану, однообразие которого сказывалось и в деревне, и в провинции, и в городах…

Ясно видно, что уже 27 февраля Совет рабочих депутатов, присоединивший к себе еще название солдатских депутатов, имел определенную программу действия превращения политически национального переворота в социалистическую революцию, основанную на беспощадной классовой борьбе…

С самого начала все лозунги мирового интернационала налицо, но руководители вели свое дело осторожно… расточая целый букет посул о грядущих благах, и этим путем привлекали к себе массы, войска гарнизона и рабочих».

Родзянко, говоря о слабости и нерешительности правительства, ищет объяснений. Одна из указанных им причин — это сразу же установившееся двоевластие: с одной стороны — Совет рабочих и солдатских депутатов, ловко руководимый людьми, преследующими определенную цель и опирающимися на силу, с другой стороны — законное, но безоружное Временное правительство.