Фаина Гримберг - Династия Романовых. Загадки. Версии. Проблемы Страница 17

Первая его женитьба происходит как бы в русле западнославянского православного влияния на русскую культуру. (Вспомним Крижанича; вспомним Симеона Полоцкого, учителя Федора и Софьи; вспомним основанное в «Софьино время» славяно-греко-латинское училище и т. д.)

Итак, первым браком Федор Алексеевич женится на Агафье Семеновне Грушецкой (или Грушевской), юной представительнице клана московских православных поляков Грушецких-Заборовских (Забровских).

Имелись определенные политические партии и сообщества, ставившие своей целью обращение в греко-восточную веру славян-католиков, поляков, чехов, хорватов, словенцев. Деятели подобных движений, естественно, находили приют в Москве. Ведь распространение православия могло означать расширение власти «московского» государства. Впрочем, деятели, подобные Крижаничу, наверняка не намеревались в итоге действовать в интересах «Москвы»; более занимала их воображение перспектива добиться власти для себя «московскими руками», то есть войсками. Они отлично понимали, что России не миновать военной конфронтации с Польшей и Османским султанатом. Политика болгар и сербов после русско-турецких войн второй половины XIX века ясно показала, что местные политики отводили России роль лафонтеновской обезьяны, вытаскивавшей голыми лапами каштаны из огня, только не для себя. О попытках православной экспансии Романовская концепция, конечно, молчит; зато активно муссирует экспансионистские попытки своих противников, то есть католические и мусульманские.

Софья не была довольна женитьбой брата. Это возможно понять. У молодой четы должны были рождаться дети, наследники Федора. Его брак отдалял саму Софью от вожделенного престола. Могло ли шокировать Софью или кого бы то ни было то, что молодой царь «женился на польке»? Нет, конечно. Так называемая «национальная», «народностная» принадлежность еще не имела значения; значение имело вероисповедание, конфессиональная принадлежность; а с этим было «все в порядке»: Грушецкая и ее родичи были веры православной.

Но вовсе не исключено, что Софья могла выступить «организатором» клеветнической кампании и, оставаясь, что называется, «в тени», руководить распространением слухов о возможности экспансии польского католицизма. Вероятно, можно предположить, что первые элементы развития «национальной доктрины» были заложены тогда. Определения «лях», «поляк» должны были заместить конфессиональное – «православный» или «католик». Но никаких данных о ведении Софьей подобной кампании у нас нет. Кроме того, она ведь и сама была воспитана в тенденциях «западного православия».

С влиянием Грушецкой связывают устройство в Москве нескольких греко-латинских школ, что уже при Софье вылилось в основание почти академического учебного заведения, в некотором роде напоминавшего университет, – славяно-греко-латинского училища.

Едва ли возможно, однако, связывать интенсивное «западно-православное» влияние на развитие «московской русской культуры» с личностью самой Грушецкой (да нам и не известно ничего о ее характере). Конечно, речь может вестись о воздействии ее клана.

Однако этому клану не суждено было долго продержаться у подножья трона.

В царской семье снова происходят трагические события. Но по-прежнему нам трудно понять, идет ли речь об удавшейся внутренней интриге, «порче», или же мы имеем просто несчастное стечение обстоятельств. Интересно, что конец царствования Алексея Михайловича знаменуется новым большим «процессом мастериц», женщин, обслуживающих «терем». Снова перед нами закручиваются в путаном хороводе «наговорные корешки», «поносные слова»; нити петляют, уклончивые намеки на новый «антиромановский заговор» тонут, теряются в распоряжениях выслать и «держать с бережением под караулом». Следствие вышло на некоего Кишкина, исполнявшего нечто вроде должности охранника в московских владениях бояр Троекуровых. Далее следствие взял в свои руки Артемон Матвеев и быстро покончил «дело» решениями о ссылке обвиняемых, составлявших возможные «низовые звенья» заговора. Ограничился «острасткой» в отношении остальных?..

Во всяком случае, в середине лета 1681 года в молодой семье Федора происходят сразу две скоропостижные смерти. На третий день после родов умирает царица, и, спустя неделю, – новорожденный царевич Илья. Имела ли к этим смертям отношение Софья? Наверное, мы никогда не узнаем. Одно ясно: невинным голубиным гнездом, отрезанной от мира затворнической обителью терем не был.

Менее чем через год Федор Алексеевич женится снова. Новой супругой становится Марфа Матвеевна Апраксиных… Забавно читать в некоторых работах фразы наподобие: «Это была девушка далеко не знатного рода». Будто до того времени Романовы женились на девушках «знатных родов»! Оба брака Федора Алексеевича были вполне «в стиле» первых Романовых. Но жить ему оставалось недолго. Он умер через два месяца после свадьбы. Апраксины, однако, сумели впоследствии выдвинуться и сделались видным российским аристократическим семейством…

И снова: была ли смерть молодого царя естественной? Еще при жизни Федора началась борьба с кланом Нарышкиных-Матвеевых. Милославские привлекают на свою сторону семейства Хитрово и Волынских. Артемон Матвеев и младший брат вдóвой Натальи Кирилловны, Иван, обвинены в злоумышлениях против Федора и высланы. Было бы, наверное, наивностью предполагать эту высылку несправедливой. Разумеется, Нарышкины-Матвеевы желали видеть на престоле малолетнего Петра, а вовсе не Федора.

После смерти Федора остались пятнадцатилетний его единоутробный брат Иван и десятилетний Петр. У нас, пожалуй, есть основания предполагать, что прежней «кампанией» против Нарышкиных-Матвеевых руководила все-таки не Софья, а сам Федор Алексеевич, имеющий у историков репутацию слабого и болезненного. Во всяком случае, после смерти Федора Нарышкины-Матвеевы поднимают голову. Артемон Матвеев возвращен из ссылки. Нарышкины-Матвеевы, заручившись поддержкой духовного лица, патриарха Иоакима, организуют «боярский выбор» Петра на царство. Впрочем, мы уже знаем цену романовским «выборам».

Конечно, с точки зрения обычного для Европы майоратного права, отдающего преимущества в наследовании старшему сыну, старшему в роду, этот самый «выбор» Петра на царство был «неправильным». Но не забудем, что в России еще не было упорядочено не только престолонаследие, но даже и наследование имущества как таковое. Престол должен был достаться самому сильному интригану. Сами претенденты – Иван и Петр – еще дети, начинается борьба кланов, напоминающая известное «смутное время»…

И тут сохранившиеся источники ярко высвечивают царевну Софью Алексеевну. За ней – фоном – группируются ее сестры. Симптоматично, что молодая вдова Федора, Марфа Апраксиных, принимает сторону «Петровского клана».

Мы только-только начали понимать своеобразие Романовых, этих отчаянных авантюристов, ловких интриганов, неглупых политиков, готовых на все ради удержания власти. И вдруг – новый сюрприз, новая загадка для историков – Софья. Романовская концепция оценивает ее, скорее, негативно: прежде всего, как противницу Петра, как «защитницу старого уклада». Но, применительно к Романовым, употребление понятия «старый, стародавний уклад» просто смешно. Романовы молоды и, как мы уже сказали, готовы на все. Надобно – они всячески подчеркивают свое – «седьмая вода на киселе» – родство с Рюриковичами. Надобно – сжигают разрядные книги. Даже самый поверхностный взгляд на деятельность Софьи показывает ее вовсе не защитницей какого бы то ни было «стародавнего уклада», но определенного рода «реформатором-постепенновцем». Но отчего же Софья оценена так негативно? Отчего были в свое время частично уничтожены материалы о заключении Софьи в Новодевичий монастырь, о ссылке ее фаворита Василия Голицына, о казни нового (после того, как Софья расправилась с Хованским) начальника стрелецкого приказа Федора Шакловитого? А дело все в том, что для Романовых пришла пора бороться уже не только со своими сторонними соперниками, но и друг с другом. Борьба двух романовских ветвей – Романовы-Нарышкины против Романовых-Милославских – завершилась только при Екатерине II, со смертью несчастного Ивана Антоновича. Но мы об этом еще будем говорить.

А пока, значит, мы прояснили, что негативная оценка Софьи связана, прежде всего, с борьбой двух романовских ветвей. Романовы-Нарышкины мыслили «государственно» – в исторических сочинениях Романовы-Милославские должны были выглядеть и выглядели неумными, жалкими, или, как Софья, «действующими неправильно».

Но есть и вторая «Софьина загадка». Каким образом женщина, царевна, при укладе, как бы исключающем активное участие женщин в политической жизни, добилась того, что открыто встала во главе этой политической жизни? Казалось бы, византинизированный уклад, сакрализация семейства правителя должны были совершенно отгородить цариц и царевен от дел правления. Но ведь этого не бывало и в Византии. Сохранились сведения о политической активности Софьи-Зои Палеолог, супруги Ивана III, византийской царевны, воспитанной в Риме. Ирина Годунова принимала послов и едва не попала на трон после смерти мужа, Федора Ивановича. В честь рождения Петра Алексей Михайлович приказал отлить медаль, на одной стороне которой была изображена царская чета – он и мать новорожденного царевича, Наталья Нарышкиных. Но не только примеры открытой политической активности послужили своего рода фундаментом для будущих действий Софьи. Для первых Романовых характерна скрытая политическая активность «терема», женских покоев. Подобная внешне как бы скрытая активность женщин из семейства правителя характерна для любого общества, где знатной женщине предписано вести замкнутый образ жизни. Разумеется, в первую очередь, вспоминается активность представительниц мусульманских династий. Вот, например, династия индийских набобов (навабов), правителей княжества Авадх. Эта династия просуществовала двести лет (XVIII–XIX вв.), история ее во многом напоминает историю Романовых. Проводившие жизнь в декларированной изоляции женщины навабов открыто выступали на политическую арену особенно в моменты династической смуты. Тогда они смело интриговали, собирали налоги, даже руководили армией. Особенно запомнились Хазрат-Махал и Бадшах-Бегам (это ее легендарное богатство имеется в виду в романе Жюля Верна «Пятьсот миллионов Бегумы»).