Андрей Венков - Казаки против Наполеона. От Дона до Парижа Страница 19

Естественно, общие условия жизни и общее имущество служили сплочению бойцов.

В более поздний период сплочению служило то, что в одну сотню попадали люди, знающие друг друга с детства, вместе учившиеся и вместе игравшие в войну. Они также делились на десятки и также называли себя «односумами». Их спайка усиливалась традицией побратимства.

Эту традицию побратимства описал М. Харузин: «…редкий казак не имеет названного брата, с которым он и заключал союз на жизнь и на смерть. Были случаи, что под одним из братьев во время сражения с неприятелем убивали коня: другой его не покидал, брал к себе на коня, а если этого сделать было нельзя, то сам спешивался и разделял вполне участь брата. Когда один из братьев попадал в плен к неприятелю, то другой всевозможные меры изыскивал, чтобы выручить его»{129}.

А.К. Денисов, описывая трех казаков своего полка, говорит: «Они были разных станиц и артелей, но во время боя — рады умереть друг за друга, и ежели один из них скачет, — что при экзерцициях врассыпную часто случалось, — на неприятеля или находится в опасности, тогда другие, забывая себя, стремятся к своему товарищу»{130}.

И главное в боевом порядке донских казаков была не форма построения — врассыпную стоят казаки или в шеренге, клином или в колонне, — а то, что плечом к плечу стояли разбитые на звенья побратимы, понимающие друг друга с одного взгляда и готовые погибнуть друг за друга. А форму построения они очень быстро составляли любую.

Как вспоминал А.К. Денисов, обычно казаки выстраивались «в одну линию казачью, несколько редко, что и необходимо нужно было, дабы действовать дротиком, а с тем вместе и безопаснее людям»{131}. Это построение носило название «лава». Лава представляла собой рассыпной строй с несколько выдвинутыми вперед флангами — «крылышками» — и небольшим резервом позади — «маяком».

Впечатление создавалось, что казаки в россыпи, в беспорядке, но наметанный глаз мог определить звенья по 10—12 человек. Это и были так называемые «односумы», имевшие в походе общее военное имущество (котлы, например), знавшие друг друга с малых лет и без слов понимавшие. Им предстояло после службы возвращаться в одну и ту же станицу, где каждого и за каждого спросят. Между собой они, родственники и друзья, соревновались в лихости и доблести, но знали, кто из них первый рубака, и, если надо, он шеи напролом, уверенный, что односумы ему тыл и бока прикроют. А если увязнут и край подступит, то от резерва — «маяка» — прискачут первые из первых, отцы и дядьки, ветераны службы, вырвут молодых их вражьих рук, собой заслонят.

Даст командир знак, и сомкнутся звенья, пойдут стеной, даст — и рассыплются, облепят или схлынут, рассеются, а надо — слева, справа, наперехват и как угодно звеньями по очереди или вместе налетят. Командир играл ими, как пальцами по клавишам.

Постоянно при перестроении они ломали ряды и сразу же восстанавливали боевой порядок, поскольку в установлении боевого порядка участвовал каждый и каждый учитывал изменение ситуации на поле боя. «Как казаки не знают регулярных правил, то всегда такие обороты делают в смешанном виде — что другим кажется странно и неумело, но для казаков очень хорошо и даже нужно», — отмечал А.К. Денисов{132}.

Важнейшей характеристикой лавы и любого казачьего строя было постоянное движение и постоянные перестроения. Французский капитан Баррэ впервые увидел казаков в сентябре 1813 г. «Как сплоченно они двигались и как быстро они исчезли», — с наслаждением вспоминал он даже спустя годы»{133}.

«Маяк», состоявший из десятка самых лучших казаков сотни, был самой статичной частью построения. К нему возвращались казаки после атаки (отсюда и название).

Наиболее подвижными были «крылышки» — лучшие казаки, собранные на флангах построения. Именно они всегда пытались охватить фланги противника или выезжали на поединки, когда противник сам рассыпался и выказывал желание подраться «один на один» — фланкировал.

Фланкеры, «которые по казачьему называются крылышками», — охарактеризовал их А.К. Денисов{134}.

Естественно, самоутвердиться в таком сообществе, как донские казаки, можно было лишь через победы в единоборствах.

Е. Кательников, описывая события XVIII в., свидетельствует, что лучшие единоборцы носили название «царских слуг» и ради этого почетного названия отказывались от всех наград и производств. «Они имели крыльщиков своих из охотников, на сражениях всегда отделялись на крыло и выезжали на перепалки»{135}.

Возможно, слова «крылышки» и «крыльщики» являются искаженным восприятием друг друга, и вопрос здесь — что первично?

Рассыпаясь и растягиваясь в лаве, казаки тем самым заставляли противника тоже растягиваться, терять строй. А.К. Денисов вспоминал, что в одном из боев «приказал казакам занимать пространнее поле, дабы неприятеля растянуть», заставить его расстроить ряды{136}.

При необходимости казаки быстро научились заменять лаву сомкнутым строем, необходимым для таранного удара. «В начале войны они не умели делать сомкнутых атак подобно прочим конницам; они атаковали обыкновенно в разомкнутом строю, или лавой, с громким криком, причем каждый намечал себе заранее противника (выделено мной. — А.В.).

Позднее, в течение кампании, они прониклись большей дисциплиной и порядком и научились сомкнутым атакам, которые производились ими очень смело и нередко с успехом против французской регулярной конницы и даже против пехотных каре»{137}.

Кстати, проникнув 13 октября 1812 г. в тыл французов, казаки двигались в таких порядках, что сам Наполеон и его свита приняли их за своих: «Так как они были порядочно построены, то мы приняли их за французскую кавалерию», — вспоминал генерал Рапп{138}.

И тем не менее традиционным для казаков считался все-таки рассыпной строй. «Для атак разомкнутым строем нет лучшего примера для подражания, чем действия турок и казаков», — писал известный военный теоретик Жомини{139}.

Казаки и разведка

Казаков всегда называли — «глаза и уши армии». Но было бы неверно сводить их функции только к «освещению местности», «подглядыванию и подслушиванию». Разведку казаки организовали и вели на самом высоком уровне.

«Есть четыре способа получения информации об операциях противника, — писал Жомини. — Первый — это хорошо организованная система шпионажа; второй состоит в рекогносцировке, проводимой опытными офицерами и легкими отрядами; третий — в допросе военнопленных; четвертый — в том, чтобы строить гипотезы и версии… Есть также и пятый способ, состоящий в подаче сигналов. Хотя он используется, скорее чтобы указать присутствие противника, чем для того, чтобы прийти к заключению в отношении его планов, он может быть отнесен к той же категории, что и другие способы»{140}.

Систематическая разведка, проводимая казаками, включала в себя все указанные военным теоретиком способы.

Сам Платов занимался агентурной разведкой, «организованной системой шпионажа». Вот ряд донесений М.И. Платова по поводу действий одного из его агентов. М.И. Платов П.В. Чичагову 11 (23) декабря 1812 г.: «А для вернейшаго разведания обо всем послан от меня находящийся при мне квартирмистрской части капитан Тарасов до местечка Верболена, коему приказал я послать отто[ль] к стороне Кенигсберга верного человека из евреев, дав ему за труды и обстоятельное разведание назначенные мною золотою монетою денег»{141}.

13 (25) декабря М.И. Платов М.И. Кутузову: «Еврей сей доставил достоверное] сведение, что в городе Инстенбурге и селении Таплакене, которое в 7 милях от Кенихсберга, неприятеля нет.

В Кенихсберге же, хотя и есть еще неприятель, но большая часть — раненых и больных, а все прочие войска его тянутся от Кенихсберга к Данцигу и к Даршау.

Прусские войска собираются якобы над Вислою в крепости Грауденд, а прочие неприятельские войска, по слухам, собираются будто в разных крепостях близ Вислы, хотя невелики, однако ж для войска достаточны. В Гумбинене, местечках Сталыпине, Пильколене и городах: Инстенбурге и Элбинге имеются магазейны, состоящие в приготовленном провианте и фураже под присмотром тамошних обывателей, которые как в Гумбинене, так и в местечке Пильколене принимали партии наши с уважением и желанием»{142}.

М.И. Платов М.И. Кутузову 21 декабря 1812 г. (2 января 1813 г.): «Известный Вашей светлости еврей, посланный по дороге к Митаве для разведывания о неприятельском корпусе Магдональда, на возвратном пути в Вильну явился ко мне и известил меня, что граф Витгенштейн 17-го числа сего месяца переправлялся Неман в Ербурге, а Магдональд будто бы вытеснял из Тильзита наш отряд, перешел там Неман 16-го сего месяца и поспешает к Кенигсбергу»{143}.