Вадим Кожинов - Черносотенцы и Революция Страница 19

Впрочем, тех, кто избегают слова "черносотенец", можно понять: ведь слово это по-прежнему несет в себе совершенно одиозный смысл. Поистине замечательна в этом отношении обширная публикация в 14-м выпуске исторического альманаха "Минувшее" (1993), вышедшем в свет уже после сдачи в набор начальных глав этого моего сочинения, публикация, озаглавленная "Правые в 1915 — феврале 1917. По перлюстрированным Департаментом полиции письмам".

Архивист Ю. И. Кирьянов тщательно подготовил к печати 60 сохранившихся в полицейском архиве копий "черносотенных" писем, среди авторов и адресатов которых — такие главенствовавшие лица, как А. И. Соболевский, К. Н. Пасхалов, В. М. Пуришкевич, Ю. А. Кулаковский (выдающийся историк античности и Византии), А. И. Дубровин, Н. Е. Марков, Д. И. Иловайский, Н. А. Маклаков, архиепископ Антоний (Храповицкий), П. Ф. Булацель, Г. Г. Замысловский, А. С. Вязигин (один из крупнейших русских историков католицизма) и др. Ю. И. Кирьянов, называя их "правыми", в самом начале своей вводной статьи ставит вопрос: "все ли правые периода войны были черносотенцами"? И далее говорит о "нежелании, по крайней мере, части самих правых прикосновения к черносотенству" (с. 151).

Эти суждения по меньшей мере странны. Ведь даже в рамках публикуемой переписки далеко не самый "радикальный" деятель Русского собрания К. Н. Пасхалов недвусмысленно называет своих сторонников "представителями черносотенных групп" (с. 171). И, кстати, именно Пасхалову принадлежат использованные Ю. И. Кирьяновым слова о неких робких единомышленниках, "боящихся прикосновения к "черносотенцам"..." (с. 187), и потому не явившихся на Нижегородский съезд, где Пасхалов председательствовал. Трусливых участников можно обнаружить в любом движении, но те лица, чьи письма опубликованы Ю. И. Кирьяновым, к таковым явно не относятся. И дело здесь в том, что сам Ю. И. Кирьянов, стремясь объективно представить публикуемую им переписку, вместе с тем опасается, — и, конечно же, не без оснований — как бы его не атаковали за "сочувствие" к "черносотенцам", и поэтому предпринимает попытки отделить от них хотя бы часть героев своей публикации, которые, мол, всего только "правые".

А между тем среди этих героев — самые что ни есть "махровые"... Но беспристрастный читатель не найдет в их переписке ровно ничего злодейского или хотя бы злонамеренного, основной тон писем — боль, мучительная боль, порожденная зрелищем неотвратимо катящейся в революционную бездну России...

Тем не менее с момента возникновения "черносотенных" организаций и до сего дня о них говорят как об опаснейшей, чуть ли не апокалиптической силе, которая "готовилась", "могла бы" все и вся беспощадно уничтожить. Поддавшись этой мощной пропагандистской волне, даже С. Н. Булгаков (тогда еще, впрочем, весьма либеральный) писал в 1905 году о видном "черносотенце" В. А. Грингмуте, что он-де "хотел бы утопить в крови всю Россию".[46] По всей вероятности, впоследствии, когда Булгаков тесно сблизился с задушевным другом В. А. Грингмута священником И. И. Фуделем, ему было попросту стыдно за эту свою нелепую фразу. Владимир Андреевич Грингмут с 1870 года преподавал древнегреческий язык и эстетику в одном из культурнейших учебных заведений, Катковском лицее, в 1894-1896 годах был директором этого лицея, а с 1896 года — редактором влиятельной газеты "Московские ведомости". В апреле 1905 года В. А. Грингмут создал первую "черносотенную" организацию, которая получила название "Русская монархическая партия" (Союз русского народа возник лишь в ноябре, а Русское собрание, сложившееся еще в 1900-1901 годах, было не партией, а своего рода кружком, "клубом"; тот же характер носил и созданный в марте 1905 года Союз русских людей, где ведущую роль играл знаменитый историк Д. И. Иловайский, знаменитый, в частности, и тем, что позже, в возрасте 87(!) лет был заключен во внутреннюю тюрьму ВЧК...).

Впрочем, В. А. Грингмут, хотя он и основоположник "черносотенства" как собственно политического (а не только идеологического) явления, известен мало, и стоит сказать лишь о том, что он не имел никакого отношения к чему-либо "кровавому". Гораздо более популярны имена Пуришкевича, Маркова (нередко его именуют "Марков-второй", поскольку был другой депутат Думы с этой же фамилией) и Дубровина. Все они предстают в массовом сознании в качестве своего рода уникальных воплощений зла, лжи и безобразия.

Но мы уже видели, как еще в 1975 году "принято" было "характеризовать" личность "черносотенца" В. В. Розанова. Разумеется, троица "черносотенных" лидеров никак не может быть поставлена рядом с гениальным мыслителем. Однако и превращение их в неких чудовищ не имеет под собой никаких реальных оснований. Пуришкевич, Марков и даже более "сомнительный" Дубровин по своим человеческим и политическим качествам ничем не хуже — хотя, быть может, и не лучше — лидеров других партий своего времени.

Это становится очевидным при обращении к свидетельствам любого современника, способного хоть в какой-то мере быть объективным. Вот, скажем, мемуары французского посла Мориса Палеолога. Он внимательнейшим образом изучал политическую жизнь России накануне Февраля и при этом всецело сочувствовал, разумеется, либеральным, — "западническим", деятелям. Но поскольку сам он не вел той непримиримой борьбы с "черносотенцами", которая определяла сознание российских либералов, Палеолог смог оценить В. М. Пуришкевича в следующих словах: "Пуришкевич человек идеи и действия. Он поборник православия и самодержавия. Он с силой и талантом поддерживает тезис: "Царь — самодержец, посланный Богом"... пылкое сердце и скорая воля..."[47]. И даже прямой противник Пуришкевича, член ЦК кадетской партии В. А. Маклаков через много лет так определил его "основную черту: ею была не ненависть к конституции или Думе, а пламенный патриотизм".[48]

Ясно, что эти характеристики несовместимы с той зловещей и отвратной личиной, которую надевают до сих пор на Владимира Митрофановича Пуришкевича. С точки зрения политической культуры и Пуришкевич, и Марков кстати сказать, сын по-настоящему значительного, но замалчиваемого из-за его последовательного консерватизма писателя и публициста Евгения Маркова (1835-1903), — в сущности ничем не уступали ни Милюкову, ни, тем более, таким лицам, как Керенский или лидер эсеров Чернов.

Ниже уровнем был третий лидер "черносотенцев" — врач А. И. Дубровин:

"Говорил он некрасиво, — свидетельствовал современник, — но с огромным подъемом, что действовало на простых людей, из которых и состояло большинство членов Союза русского народа".[49] Этот "демократизм" и выдвинул Дубровина в председатели Союза русского народа.

Один из главных способов конструирования крайне негативного "образа" Дубровина и других "черносотенных" лидеров основан на беспардонном приеме двойного счета: то, что "прощается" левым (или даже вообще не замечается в них), вменяют в тяжелейшую вину правым. Вот весьма яркий образчик применения такого счета.

Существует версия, согласно которой Дубровин был "вдохновителем" или даже прямым инициатором пяти совершенных в 1906-1908 годах, террористических актов (против С. Ю. Витте, М. Я. Герценштейна, П. Н. Милюкова, Г. Б. Иоллоса и А. Л. Караваева). Его руководящая роль в этих актах не была неоспоримо доказана, но допустим даже, что Дубровин в самом деле направлял действия политических убийц. Исходя из этого (повторяю, не имеющего стопроцентной достоверности) факта, известный специалист по истории Революции Л-М. Спирин писал в 1977 году: "Нравственные качества Дубровина были ниже всякой критики. Да можно ли вообще говорить о нравственных качествах человека, который организовывал политические убийства? Дубровин был темной и весьма зловещей фигурой на политической арене, порожденной "гнусной российской действительностью"..."[50].

В этих риторических фразах историк продемонстрировал абсолютно неправдоподобную наивность: ведь не может же он, в самом деле, не знать, что левые, революционные партии осуществляли в те же годы поистине беспрецедентный по масштабам политический террор; специально изучавший этот "сюжет" историк С. А. Степанов сообщал в 1992 году, что, согласно всецело достоверным сведениям, "в ходе первой русской революции только эсеры, эсдеки (социал-демократы) и анархисты убили более 5 тысяч(!) правительственных служащих"[51], — а убивали тогда вовсе не только правительственных служащих. Для иных тогдашних партий — например, эсеров-максималистов — политические убийства вообще являлись главным или даже единственным "делом". Притом в данном случае факты совершенно бесспорны; чаще всего сами террористы горделиво сообщали о своих "достижениях" по части политических убийств. Между тем Л. М. Спирин, как и множество его коллег, делает вид, что политические убийства были именно и только "черносотенной" затеей...