Морис Дрюон - Париж от Цезаря до Людовика Святого. Истоки и берега Страница 21

Филипп I ухитрился не сделать ничего существенного за все время своего царствования, хотя в этот период происходили великие события.

Герцог Вильгельм Нормандский[242] отправился завоевывать Англию, и Филиппу было даже приятно, что беспокойный вассал теперь далеко. Конечно, ему стало не так приятно, когда этот самый бастард-завоеватель, основав за Ла-Маншем свое королевство, с оружием в руках появился на дороге, ведущей к Парижу, но тут королю повезло: Вильгельм был смертельно ранен во время захвата и разграбления Манта, и Нормандская кампания на этом остановилась.

Папа Урбан II объявил Первый крестовый поход, и Филипп вполне благосклонно смотрел на то, как Петр Пустынник[243] ведет через Германию, Венгрию и Болгарию несчетные орды нищих – голодных, зараженных его фанатизмом крестьян и искателей приключений. Народное ополчение Первого крестового похода, участники которого по пути грабили Европу, постоянно уменьшалось в численности из-за болезней и истощенности долгой дорогой, а избежавшие гибели были разбиты при первой же встрече с турками.

Печать с изображением Филиппа I – сына Генриха I и Анны Киевской

Еще более благосклонно смотрел Филипп на «официальный» Крестовый поход – дворянский. Эта армия, в которой числилось сто тысяч всадников, то есть в целом насчитывалось не меньше миллиона одержимых страстными и честолюбивыми стремлениями человек, двигалась разными дорогами посуху и по морю к Константинополю и Малой Азии. В то время как крестоносцы переживали приключение, о каком мы и сейчас не прочь помечтать, в то время как они, несмотря на сокрушительные потери, зной, жажду, чуму, массовое дезертирство, соперничество между военачальниками, добирались и добрались-таки до Антиохии и после восьмимесячной осады взяли ее и основали в Иерусалиме королевство для Готфрида Бульонского,[244] Филипп… А что Филипп? Он удовольствовался тем, что заполучил Монфор-л’Амори и как следует пощипал Септей и Удан.[245] Самые смелые замыслы влекли его к Валуа или Солони, больше всего неприятностей доставил ему донжон Монлери, логово мелких сеньоров-грабителей, загородивших ему путь из Парижа в Орлеан.

Незадолго до смерти Филиппу все-таки удалось взять эту крепость, и это оказалось самое оглушительное его достижение за всю жизнь. «Береги сию башню, – писал он сыну Людовику. – Из-за нее я состарился раньше времени. Злоба и вероломство тех, кто ее населял, не давали мне и минуты передышки!»

Один из обязательных признаков великих установлений – то, что они могут функционировать даже при незначительных личностях. Если монархия Капетингов смогла пережить таких королей, как Генрих и Филипп I, значит она была достаточно прочна.

Монархов били, их имущество грабили, но никто уже не оспаривал законности династии.

Домен Людовика

Когда на сцену вышел Людовик VI[246] – все переменилось. Людовику также была свойственна навязчивая идея всех Капетингов: держаться за столицу королевства, защищать подступы к ней, контролировать дороги, которые к ней ведут, увеличивая вокруг нее свой домен, и, опираясь на этот домен, заставлять другие герцогства и крупные сеньории королевства с собой считаться. Но Людовик VI взялся за выполнение этой задачи с небывалой доселе энергией. Он был избран и коронован, как все первые Капетинги, еще при жизни отца, и именно он в последнее десятилетие жизни Филиппа I командовал армией, так что взятие Монлери – его, а не чья-то победа.

«Несравненный богатырь и выдающийся гладиатор», как писал о нем аббат Сугерий, Людовик VI до того, как сделаться Толстым, заслужил прозвища, которые можно перевести как Воинственный или Вояка и Шустрый или Бодрый.

Он, вне всякого сомнения, обладал необыкновенными физическими данными и, может быть, своей комплекцией был обязан проявившейся во втором поколении степной крови. Едок хоть куда, этот толстяк, которого, едва он перешагнул сорокалетие, приходилось уже поднимать на руках, чтобы он сел в седло, показывал в бою бешеный темперамент и, не желая никого слушать, всегда кидался в самую гущу битвы.

Но где же он совершал все эти подвиги? Назову Шеврез, Нопль, Моль, Рошфор-ан-Ивелин, Шатофор, Корбей… По выходным вы ездите за город – в рестораны при гостиницах с такими названиями? Да, сегодняшние парижские пригороды – это поля сражений Людовика Бодрого!

Толстый король не довольствуется тем, чтобы с оружием в руках очищать свой домен, – он покупает, выторговывает, отнимает, сжигает или разрушает опасные донжоны, он безжалостен к разбойникам-дворянчикам, он отпускает на волю рабов, он выдает некоторым городам грамоты, свидетельствующие о том, что им разрешено быть коммуной. А после наведения порядка у себя он берется наводить его у других – у крупных вассалов. Эта большая работа длилась в течение трети века.

Вот он перешел через Уазу, затем вернул Нормандское герцогство в его изначальные пределы и там, на границе, предложил английскому королю Генриху I поединок на глазах двух армий – на мосту над Эптой… но англичанин не принял вызова! Вот он – впереди своего войска – переплывает Индру, потом мы видим его в Артуа, в Берри и в Оверни – и повсюду он является как настоящий король и доказывает, что (еще раз процитирую аббата Сугерия) «король умеет добиваться своего».

Он довольно поздно женился – на женщине столь же превосходной, сколь и уродливой, и произвел с нею на свет девятерых детей – чтобы обеспечить будущее рода.

И вот Париж, уверенный в прочности своей династии, Париж – столица истинного могущества снова взмывает ввысь. На левый берег возвращаются богатство и блеск ума, монахи поворачивают течение реки Бьевр для орошения своих садов и приведения в действие своих мельниц, осушаются болота, на бывших полях начинается строительство… Предместья соединяются, и от одной отдаленной колокольни до другой простирается разросшийся город.

Тем временем на правом берегу – это новость! – наперегонки развиваются ремесло и торговля. И прежде всего – торговля едой. Вдоль Гревской набережной, будущей набережной Отель-де-Виль,[247] формируется Парижский порт, точнее, выстраиваются разделенные мельницами многочисленные и разнообразные пристани – туда приходили суда с сеном, зерном, лесом, вином, углем, солью… Гран-Шатле,[248] которую Людовик Толстый только что перестроил, сделав каменной, стала теперь уже не обычной сторожевой башней, но настоящей крепостью, а вокруг нее вырос целый квартал, где торговали всяческой снедью, и это отразилось в живописных, красноречивых названиях улиц. Возникли улицы Большой Скотобойни, просто Бойни и Живодерни, Бычьей Ноги, Курятников и… «Паука» – нечего удивляться, речь не об обычном пауке, а именно о пауке в кавычках: таким термином – «araigne» – обозначали тогда четырехлапый крюк, на который мясники вешали тушу. Восемь веков спустя, когда построят Ле-Аль, или «Чрево Парижа»,[249] город будет снабжаться все из тех же кварталов.

При Людовике VI Париж стал таким же бодрым, как его правитель, и у него пробудился такой же аппетит. Теперь Париж продает, Париж меняет, Париж богатеет. По сравнению с деревнями и даже с другими городами королевства (если не считать нескольких больших городов Прованса и Лангедока) Париж – настоящий цивилизованный город, жители которого более независимы и более ответственны, чем в других местах. Конечно, Парижем владеют сообща король и епископ, и потому большинство его обитателей вынуждены нести оброк – натурой ли, работой – и они себе не принадлежат, потому что, точно так же как рабство поместное, существовало рабство городское, и сервы жили везде, но тем не менее в основном горожане, особенно зажиточные, – это были уже свободные люди, а кроме того, ремесленники объединялись в цеха – профессиональные союзы Средневековья. И точно так же, как товары в лавках или звонкая монета у менял, мысли перемещались по Парижу в куда большем числе и куда быстрее, чем в других местах. Торговые улицы, должно быть, походили тогда на рынки в арабских странах: покупатели, продавцы, носильщики, нищие, калеки – все перемешивались в гудящей и движущейся толпе.

Мы знаем, что животные тогда гуляли на свободе, и однажды это привело к трагедии в королевской семье.

Старший сын Людовика Толстого принц Филипп, уже избранный в короли и вместе с отцом владевший троном, проезжал верхом мимо Сен-Жерве,[250] его лошадь была напугана выбежавшим на дорогу стадом свиней, встала на дыбы, сбросила седока, молодой человек ударился головой о камень и… его отнесли во дворец уже мертвым.

Что делать? Единственное, что в такой ситуации оставалось: избрали и короновали младшего сына Людовика, его тезку, который получил прозвище Людовик Младший,[251] потому что к моменту коронации ему было всего одиннадцать лет. Никому не дано узнать, что потеряла Франция в связи с безвременной кончиной Филиппа, но что она ничего не выиграла, заполучив в короли его младшего брата, – известно точно!