Николай Губернаторов - Гордон Лонсдейл: Моя профессия - разведчик Страница 23

Обычно я отправлялся в Альберт-Холл не один, а с кем-нибудь из знакомых. Как и полагалось, на красивом, оттиснутом на белом картоне билете тонким каллиграфическим почерком была написана фамилия гостя. После концерта я подчёркнуто торжественно преподносил билет на память, заранее предвкушая растерянность и восторг, с которыми мой гость увидит свою фамилию рядом с именем Её Величества. Нехитрая комбинация с билетом в королевскую ложу била наповал, создавая у знакомых, мягко говоря, несколько преувеличенное представление о возможностях и связях Гордона Лонсдейла.

На этот раз мой выбор пал на мисс Джилиан Хорн — довольно миловидную особу, работавшую секретарем суда первой инстанции (её, как мы помним, мне рекомендовал Ганс Кох), от которой я узнавал чрезвычайно много любопытного о порядках в английском суде. Да и не только там.

Но Джилиан на месте не оказалось.

Пора было обедать.

Втиснувшись в свою крохотную кухню, я высыпал содержимое одного из пакетиков в кипяток, добавил туда пару свежих помидоров, несколько стручков фасоли и, помешав ложкой, даже не пробуя — фирма справедливо гарантировала прекрасный вкус, — снял кастрюльку с огня.

На второе я приготовил отбивную, гарнир — горошек и морковь — взял из консервов. Третьего не было, к сладкому я равнодушен.

Потом накрыл на стол и включил приёмник — недурно помогавший мне в работе английский «Буш» (так называемая колониальная модель с одним средневолновым и девятью «растянутыми» коротковолновыми диапазонами, рассчитанными на приём с дальнего расстояния). Поймав первый попавшийся джаз, сел обедать.

Опуская ложку в суп, я вдруг вспомнил официально-замкнутые лица своих новых однокашников и поймал себя на том, что всё время где-то там внутри, не отдавая себе в том отчета, думаю о них, интуитивно сортируя на тех, кто «мог бы быть оттуда», и на тех, кто «явно не тот»

И так как на данном этапе это было делом довольно бессмысленным, я вскоре стал думать о чём-то другом, отметив всё же про себя двух-трёх однокурсников, которые явно были «оттуда»: пухленького лет сорока шатена с серыми глазами; высокого брюнета с большим тонким, похожим на ручку от бритвы, носом — ему тоже было за сорок, и держался он с подчёркнуто армейской выправкой; такого же примерно возраста хмурого, красивого мужчину, в котором сразу уловил привычку к профессиональной сдержанности, — так достоинство разведчика в известных условиях, как видим, превращается в его недостаток. Что поделаешь, диалектика жизни.

Покончив с обедом, я вскипятил себе чашку чёрного кофе и, удобно устроившись в кресле, придвинутом к окну, полистал свежие газеты, отметив интересные для моей работы события и имена. Затем раскрыл толстый массивный том китайско-английского словаря и погрузился в хитрую, непостижимо запутанную для европейца вязь иероглифов.

Так я работал, не зажигая света, пока совсем не стемнело. Тогда перешёл в ванную, которая служила мне и фотолабораторией, и несколько минут находился там.

В шесть вечера, надев темный плащ, я направился в кинотеатр «Одеон». В кармане макинтоша лежал блок американских сигарет «Честерфилд». Спустившись на лифте вниз, я перешёл в главный вестибюль, где перед стойкой администратора, как обычно в этот час, восседала госпожа Сёрл — худая, старомодно причёсанная дама, с лица которой никогда не сходило выражение вежливой озабоченности.

Заметив меня, госпожа Сёрл обворожительно (насколько это было в её силах) улыбнулась, использовав значительной опыт одинокой пятидесятилетней дамы при гостинице.

Я изобразил ответную улыбку и положил перед ней блок «Честерфилда».

— О, вы меня незаслуженно балуете, — несколько жеманно проговорила госпожа Сёрл, тем не менее открывая свою конторку, чтобы спрятать ценный подарок. — Как идут дела, господин Лонсдейл? Надеюсь, всё в порядке?

— Конечно, мисс Сёрл, конечно. Среди жителей вашего дома сегодня появился студент Лондонского университета.

— Что ж, я рада за вас.

Я весьма дорожил добрыми отношениями с госпожой Сёрл и всячески укреплял их. Если б не эта дама, наверное, ещё бы до сих пор искал в Лондоне квартиру. Ведь разведчики, как и все прочие смертные, находят себе крышу сами, полагаясь в основном на собственные крепкие ноги и собственную интуицию.

Словом, у меня были все основания дорожить расположением всемогущего администратора.

— Я вижу, вы сегодня задерживаетесь, госпожа Сёрл?

— Да, ужасно много работы…

Ещё несколько таких же штампованных фраз, и мы попрощались.

По дороге в «Одеон» я «проверился», а проще говоря, убедился, что за мной никто не следит, — сделал я это тонким и точным приёмом, не заметным со стороны.

Сзади никого не было.

Улица, в который уж раз за этот день, снова сочилась дождём. Но теперь, соединившись с электрическим светом витрин, фонарей, реклам, дождь придал ей почти праздничный вид. Нарядно блестели мокрые зонтики и плащи редких прохожих. Бросая на отполированные дождём мостовые пучки яркого жёлтого света, отчего те радостно вспыхивали, проносились, разбрызгивая лужи, автомашины.

Я шагнул в переулок и открыл дверцу будки телефона-автомата. Как и во всех будках Лондона, на специальной полочке там стояли четыре тома телефонного справочника. Вытерев платком мокрое от дождя лицо, я снял с полки третий том, быстро перелистал, задержавшись на 117-й странице. Самая нижняя фамилия на этой странице была слегка подчеркнута ногтем, что означало: Патрик или другой неизвестный мне коллега благополучно изъял из тайника донесение Центру.

117-я страница была избрана не случайно. Мне приходилось запоминать великое множество всяких адресов, кличек, паролей, сигналов и много другого. Даже при хорошей памяти это трудно, поэтому, вырабатывая условия связи, опытный разведчик всегда прибегает к мнемоническим приемам, облегчая себе запоминание. В данном случае я избрал сочетание дня и месяца моего рождения.

Набрав номер, я наконец услышал тихий голос Джилиан. Я спросил, не пойдёт ли она на концерт знаменитого русского скрипача со странной фамилией Острич?

Джин тихо засмеялась:

— Конечно, если Острич — это знаменитый Ойстрах.

Я и не сомневался, что предложение будет принято. Мы договорились о встрече…

Интервью с героем книги

— Судя по неторопливому рассказу, Конон Трофимович, в вашей основной работе наступило относительное затишье?

— Вживание в «образ» тоже требовало немалых усилий. Но того, что вы назвали «затишьем», не было — приходилось считать не дни, а часы и даже минуты.

— Пригодился ли вам ваш московский студенческий опыт?

— Только относительно… Дело в том, что учебное заведение в Лондоне, где я проходил «курс наук», было весьма своеобразным. И учились в нём люди, которых только при большом воображении можно назвать студентами. Об этом стоит рассказать подробнее.

— Согласны — посвятим вашим «однокашникам» следующую главу. А пока вот о чём… Вы не опасались, что однажды вам встретится человек, который догадается, что вы — не Гордон Лонсдейл?

— В жизни, конечно, случаются разные встречи, в том числе и такие, которые предусмотреть невозможно. Меня как-то познакомили с одним старым изобретателем ирландцем, который провёл значительную часть своей жизни в Бирме. Я встречался с ним довольно часто и даже пытался продать одно из его изобретений. Однажды он спросил меня, где мои родители, на что я ответил, что не имею понятия. Тогда он спросил меня, как зовут моего отца и чем он занимается. Услышав, что его имя — Джек и что он по специальности был автомехаником, старик явно заволновался. «Гордон, — воскликнул он, — я уверен, что знал твоего отца в Бирме». После этого он говорил всем без исключения, что знал моего отца. Со временем он даже убедил себя, что знал меня ребенком…

Глава XIII

Так потянулись дни моей второй студенческой жизни. Солнечные и пасмурные, забитые до отказа лекциями, сидением в университетской библиотеке или неожиданно свободные ото всяких дел, но по большей части скучновато однообразные, лишённые каких-либо ярких событий, потому что именно такой была работа, которой я посвятил себя.

Здесь не было ни погони, ни стрельбы, ни пресловутых красавиц, с кинематографической легкостью узнающих самые большие секреты, а было лишь терпеливое ожидание и кропотливый, незаметный труд, который можно сравнять с воспетой поэтом добычей радия. Те же тонны руды — граммы нужного «вещества».

Это был такой же важный и нужный, как и всякий иной, труд, значение которого можно было оценить в полной мере, лишь определив его место в общем трудовом процессе общества, которому я служил. И главный его смысл был довольно прост и сводился к тому, чтобы обеспечить всем остальным участникам этого трудового процесса возможность спокойно созидать и пользоваться плодами своей работы.