История Стилихона - Николай Алексеевич Фирсов Страница 23

В то время, как сам он с главной армией занял зимние квартиры в Пьемонте, сильный корпус был расположен по левому берегу Рубикона (маленькая река, называемая ныне Пизателло или Фиумичелло) и ещё часть готов захватила в гаванях Лагустического залива суда и на них начала грабить берега Этрурии.

Овладев всеми близ Италии лежащими островами, готы до того сделались смелы в своих нападениях, что нередко появлялись в окрестностях Рима. Если мы припомним, что и в Адриатическом море плавали неприятельские суда, то нельзя не согласиться с Клавдианом, что положение Италии было в это время отчаянное [114]; тем более нельзя не согласиться, что другой современник говорит то же самое.

Я здесь представлю то место Филосторгия, в котором изображается в сильных словах бедственное состояние Империи в это время [115]. «В моё время, — говорит этот писатель — было такое истребление людей, какого никто не знал от начала мира. Его-то, быть может, и предзнаменовала мечевидная звезда [116]. Теперь гибли не одни военные, как некогда в прежних войнах; бедствия обрушились не на одну какую-либо страну, но погибли люди всякого рода и опустошена была целая Европа, немалая часть Азин, Ливия, особенно подвластная римлянам. Множество людей гибло от меча варваров, от язвы, голода и нападения диких зверей. К этому присоединились необычайные землетрясения, ниспровергавшие до основания дома и целые города. В одних местах расседалась под жителями земля и была для них готовым гробом; в других происходили наводнения от дождей, либо палящие засухи; инде проявлялись огненные вихри и возбуждали невыносимый ужас. На больших пространствах земли падал град больше, чем в булыжник; потому что тяжесть его иногда доходила весом до 8-и литр. Глубокие снега и чрезвычайные морозы обхватывали и убивали тех, кого не успели почтить другого рода бедствия. Все это ясно возвещало гнев Божий. Но описать все подробности зла было бы выше сил человеческих».

В таком несчастном положении Империя могла ожидать спасения от одного только Стилихона, и не обманулись. Обстоятельства вдруг переменились, Аларих ничего не знал о Стилихоне [117] и, кажется, не беспокоился о том. Полагая, что дела в Винделиции и Норике займут римского полководца на долгое время и не подозревая его движения, король рассчитывал, что Стилихон совершенно отрезан от Италии и решительно не может пособить её горю, подать ей помощь, если бы даже и успел подавить скоро возмущение. В таких мыслях Аларих думал с весною 403 года идти к Риму [118] и , взяв его, предписать Двору, какие захочет условия. Но в это время, когда в голове готского короля созревали такие отважные замыслы, когда в Риме было всеобщее уныние, прекращение подвоза хлеба из Сицилин и Африки и вследствие упомянутых естественных бедствий, открылся страшный недостаток в съестных припасах, в это время (осенью 408 года) вдруг разнёсся слух, что «Стилихон с многочисленным войском и огромным запасом хлеба приплыл из Галлии; что варвары, плававшие по морям, испугались и оставили занятые ими острова, и что он уже высадился и идёт к городу». Вскоре за сим невдалеке от города на via Ottiensi поднялись облака пыли; бедный, напуганный народ говорил: «уже нейдут ли готы». Но вот сквозь пыль начали обозначаться стройно, с распущенными знамёнами идущие колонны солдат, и впереди их обрисовывалась мощная, гигантская фигура Стилихона. Громкий, радостный крик огласил разные части Рима, в бесчисленных, разнообразных эхо понёсся через стены и слился с военными кликами и бряцанием оружия приближавшегося войска. Народ рекою хлынул в городские ворота вместе со знатнейшими чинами Империи встречать опору и защиту своей безопасности. Непритворные слезы радости блестели в глазах престарелых сановников [119].

С этого времени перевес войны явно стал клониться на сторову римлян. Аларих с ужасом сведал о прибытия Стилихона; оно не только разрушало весь его план, но и грозило готам опасностью. Не предвидя скорого прибытия Стилихона, даже не допуская его возможности, готский король растянул, для зимовки, свою армию на значительное пространство от берегов Адриатического моря до Генуи с одной стороны, и от Флоренцин до реки По с другой, разместив её в различных пунктах нынешних герцогств Тосканского, Моденского, Пармского, частей Сардинии, Ломбардии и Церковной Области. Соединение всех этих отдельных корпусов, по причине гористого положения страны, в короткое время, и притом зимой, было решительно невозможно. Аларих понял опасность своего положения и, собрав военный совет, требовал от своих приближённых мнения, что делать в этих обстоятельствах. Один престарелый гот, прославившийся своими воинскими подвигами и пользовавшийся уважением всего народа, и даже бывший воспитателем Алариха, подал голос в пользу того мнения, что нужно отступить за По и там войти в переговоры с римским правительством. Его сторону приняли многие другие знатные готы, которые, судя по рубцам на мужественных, смуглых их лицах, не раз сходились с врагом и приобрели опытность воинскую. Но эта речь старца и голоса лучших генералов пришли не по сердцу Алариху.

Пылкая, славолюбивая душа его видела в этом отступлении только один стыд для своей нацин. «Уж если мне не суждена слава - сказал он - победителем царствовать в это земле, так я, побеждённый, смертью своей добуду её себе [120]». Не одно, впрочем, безотчётное желание идти наперекор любым опасностям, лишь бы достигнуть своей цели, не одна слепая вера в свое счастье, которая более или менее замечается во всех великих людях и которая упорно и как бы с некоторым презрением идёт против всех препятствий, заставили Алариха отвергнуть благоразумный совет своих приближённых: тут действовал рассчёт. Готский король льстил себя надеждой, что он успеет сосредоточить все свои силы в одном пункте до начатия Стилихоном военных действий; он думал, что римский полководец до весны не предпримет ничего, а между тем в это время он сумеет обратить перевес войны на свою сторону при помощи неожиданного обстоятельства, именно: завладев особою императора, бежавшего в то время из Италии в Галлию, о чём он узнал от верных людей. Действительно, не считал себя безопасным в крепких стенах Равенны, постоянно тревожимой одним из готских корпусов и совершенно отрезанной от Южной Италии, Гонорий, ещё не получивший никаких сведений о Стилихоне, решился бежать