Евгений Анисимов - Женщины на российском престоле Страница 24

Но покоя все равно не было. Так сложилось, что Москва – дорогая ее столица – не была для Анны безопасной. Человек суеверный и мнительный, Анна Иоанновна была потрясена внезапной смертью на ее глазах И. И. Дмитриева-Мамонова – тайного мужа ее младшей сестры Прасковьи. И уж совсем скверно стало императрице после того, как во время загородной поездки карета, ехавшая впереди императорской, внезапно провалилась под землю. Расследование показало, что это был искусно подготовленный подкоп. Окончательно решение переехать в Петербург созрело в окружении Анны к концу 1730 года. Тогда архитектор Доменико Трезини получил срочный заказ – привести в порядок петербургские императорские дворцы.

Опять столица, но только на 186 лет

17 января 1732 года «Санкт-Петербургские ведомости» с ликованием извещали мир: «Третьего дня ввечеру изволила Ея Императорское Величество к неизреченной радости здешних жителей из Москвы щастливо сюда прибыть».

Императрицу встречал генерал Бурхард Христофор Миних. С самого начала царствования Анны Иоанновны будущий фельдмаршал каким-то чутьем безошибочно уловил новые веяния из Москвы и сразу же показал новой повелительнице свою лояльность: привел к присяге город, войска и флот. Потом он послал императрице донос на адмирала Сиверса, который советовал не спешить с присягой. Этим он расположил к себе Анну, которая стала давать Миниху и другие грязные задания сыскного свойства.

И вот перед приездом Анны Миних расстарался вовсю. Были построены роскошные триумфальные арки, обновлен дворец, наведен порядок на петербургских улицах. Жаль, что на дворе стояла зима, и нельзя было показать царице флот. Все было празднично и торжественно: клики толпы, салют выстроенных шпалерами полков, гром барабанов, фейерверк. Прибыв в Петербург, Анна Иоанновна сразу же направилась в Исаакиевскую церковь, где был отслужен торжественный молебен. Затем императрица двинулась в Зимний дворец – свой дом. Петербург после четырехлетнего перерыва вернул себе корону.

Теперь, вдали от Москвы, Анна Иоанновна могла вздохнуть спокойно. Накануне переезда двора в Петербург саксонский посланник Лефорт писал, что императрица тем самым хочет «избавиться от многих неприятных лиц, которые останутся здесь (в Москве. – Е. А.) или будут отправлены далее, она хочет иметь полную свободу…» Остался доволен переездом и «тот, который надобен» был энтузиастам-пожарникам. «Варварская столица» ему не нравилась. К тому же с ним в Москве приключился невиданный конфуз: его, блестящего наездника, на глазах императрицы, придворных и толпы сбросила наземь лошадь. Анна Иоанновна, нарушая всю церемонию царского выезда, выскочила из кареты, чтобы самолично поднять из проклятой московской грязи бедного, ушибленного, но бесконечно любимого обер-камергера.

Если же серьезно, то переезд в Петербург был сильным ходом правительства Анны. Для заграницы перенос при Петре II столицы в Москву символизировал отступление от политической линии Петра Великого. Лозунг момента был таков: «Назад в Петербург – вперед в Европу!» Многие трезвые политики и раньше понимали важность возвращения столицы на берега Невы. Анна вняла этим советам, продемонстрировав всему миру приверженность политическим идеалам Петра Великого.

Помещица Ивановна

И стала Анна Иоанновна жить-поживать в Петербурге.

В 1732 году в Тайной канцелярии рассматривали дело солдата Ивана Седова. Он позволил себе оскорбительно прокомментировать рассказ товарища, наблюдавшего возле дворца замечательную сцену. Ее величество сидела у открытого окна. Мимо брел некий посадский человек в рваной шляпе. Анна Иоанновна его остановила, отчитала за непрезентабельный вид и выдала два рубля на новую шляпу. Поступок, достойный одобрения. Но не своим гуманизмом он интересен. Просто в этой сцене – вся императрица. Образ скучающей помещицы, которая глазеет из окна на прохожих или «драку козла с дворовою собакой», вряд ли приложим, например, к Екатерине II, а вот к Анне – вполне. Она, в сущности, и была помещицей, правда, не какой-нибудь Богом забытой псковской деревеньки Большое Алешно, а громадной России. Мелочная, суеверная, капризная госпожа, она пристрастно и ревниво оглядывала из своего петербургского «окна» весь свой обширный двор и, замечая непорядок, примерно наказывала виновных челядинцев.

Был у нее и свой «прикащик». Он ведал самой большой «вотчиной» – Москвой. Звали его Семеном Андреевичем Салтыковым. Читатель помнит, что именно ему Анна Иоанновна поручила в памятный день 25 февраля 1730 года командовать гвардией. Теперь он командовал Москвой.

«Семен Андреевич! По получении сего письма пошли [в] Хотьков монастырь и возьми оттудова Матери-Безношки приемышка мальчика Илюшку, дав ему шубенку, и пришли к нам на почте с нарочитым солдатом». «Семен Андреевич! Изволь съездить на двор к Апраксину и сам сходи в его казенную палату, изволь сыскать патрет отца его, что на лошади написан, и к нам прислать, а он, конечно, в Москве, а ежели жена его спрячет, то худо им будет».

Такие письма Салтыков получал десять лет подряд. Не раз и не два почтенный главнокомандующий Москвы и генерал-аншеф, граф и сенатор, стукаясь головой о низкие притолоки, лез в темные казенки-чуланы императрицыных подданных, чтобы среди паутины и хлама добыть какой-нибудь «патрет», гусли или «письма амурные».

«Також осведомься: отец Голицына был ли болен, как сын его нам здесь объявлял, или в совершенном здравьи, а ежели болен, то отпиши, какою болезнию и сколь долго был болен». Это уже матушке-помещице кто-то донес на притвору-князя, и она приказывает проверить, иначе – государев гнев за обман. Письма к «прикащику» пестрят оборотами: «слышала я», «слышно здесь», «пронеслось, что…», «чрез людей уведомилась». Именно сплетни – незаменимый и универсальный источник информации – Анна ценила превыше всего. Когда читаешь ее письма, складывается забавное впечатление: ей известно все, она пронзает пространство своим острым глазом и слухом и ведает, что «в деревне у Василия Федоровича Салтыкова крестьяне поют песню, которой начало: „Как у нас, в сельце Поливанцове, да боярин-от дурак: решетом пиво цедит“», что в Москве «в Петровском кружале на окне стоит клетка с говорящим скворцом», что некто Кондратович, вместо того чтобы ехать на службу, «шатается по Москве», что в деревне Салтовке «имеется мужик, который унимает пожары». И помещица Ивановна тут же предписывала: мужика, слова песни и скворца срочно доставить в Петербург, а Кондратовича выслать по месту службы.

Салтыкову, исполняя волю барыни, приходилось действовать тайно, как тогда говорили – «под рукою». Это тоже была излюбленная манера поведения полновластной повелительницы жизни и имущества своих подданных. Впрочем, это манера не только ее одной. Шарить по пыльным чуланам подданных, тайно проверять их кубышки, заглядывать в замочные скважины, вскрывать чужие письма у нашей власти принято издавна. Как не вспомнить пушкинское предостережение Наталье Николаевне: «Будь осторожна. Вероятно, и твои письма распечатывают: это требует Государственная безопасность».

Впрочем, Анна Иоанновна совала свой «немного продолговатый» нос в чужие дела прежде всего потому, что чувствовала себя хозяйкой имения, наполненного ленивой и жуликоватой дворней, и исповедовала принцип: «А кого хочу пожаловать – в том я вольна!» И была абсолютно права – именно неограниченной власти царицы жаждали челобитчики на памятной встрече в Кремле в феврале 1730 года. Они просили Анну «принять самодержавство таково, каково Ваши славные достохвальные предки имели» — вот она «таково» его и приняла.

Всероссийская сваха

Часть переписки Анны Иоанновны с Салтыковым можно смело назвать архивом всероссийской свахи. Перелистаем эти письма. «Сыскать воеводскую жену Кологривую и, призвав ее к себе, объявить, чтоб она отдала дочь свою за Дмитрия Симонова, понеже он человек добрый и мы его нашей милостию не оставим». Обрадованная такими обещаниями, воеводиха была «без всякого отрицания отдать готова» дочь свою, но – вот незадача! – той не исполнилось еще и двенадцати лет. Значит, «пронеслось» неточно. Неудача постигла сваху и в деле с дочерью князя В. Гагарина. Анна ходатайствовала за своего камер-юнкера Татищева и просила Салтыкова обсудить все детали с самим князем. Семен Андреевич отвечал, что Гагарин и рад бы угодить великой свахе, да уж три года лежит нем и недвижим.

Во всех других случаях Анне Иоанновне сопутствовал успех. И не подумайте, читатель, что она кого-либо принуждала ко вступлению в задуманный ею брак! В истории с Гагариным она писала: «Однако ж мы его к тому не приневолим, а приятно нам будет, ежели он то по изволению нашему учинит без принуждения». И действительно, не было ни одного случая отказа родителей, а наоборот – все были счастливы доставить удовольствие коронованной свахе.