Евгений Анисимов - Женщины на российском престоле Страница 25

В стремлении Анны Иоанновны устроить личное счастье подданных можно увидеть не столько суетное тщеславие свахи, сколько отзвук личной драмы этой женщины, чья жизнь была изломана: вдова с семнадцати лет, она жаждала семейного покоя, но так и не дождалась нового венца. Конечно, здесь было и горделивое чувство «Матери Отечества», хозяйки «имения», которая изливает свои благодеяния на головы подданных, уверенная, что лучше их знает, что им нужно. Но были здесь и просто добрые, человеческие чувства.

В 1733 году Анна хлопотала за двух дворянских девушек-сирот, «из которых одну полюбил Матюшкин и просит меня, чтоб ему на ней жениться, но оне очень бедны, токмо собою обе недурны и неглупы, и я их сама видела. Того ради, – приказывает она Салтыкову, – призови его отца и мать, спроси, хотят ли они его женить и дадут ли ему позволения, чтоб из упомянутых одну, которая ему люба, взять. Буде же заупрямятся для, что оне бедны и приданого ничего, то ты им при том рассуди: и кто за него богатую даст?» А спустя три месяца Анна Иоанновна с удовлетворением писала Салтыкову, что «свадьба была изрядная в моем доме», то есть во дворце.

Безмерно строга была помещица Ивановна ко всяким вольностям и несанкционированным амурам своих подданных. Как-то раз в «Санкт-Петербургских ведомостях» – единственной государственной газете того времени – был опубликован такой «отчет»: «На сих днях некоторый кавалергард полюбил недавно некоторую российской породы девицу и увезти [ее] намерился». Далее описывается история похищения девицы прямо из-под носа у бабушки и тайное венчание в церкви. «Между тем учинилось сие при дворе известно (можно представить, как оживилась в тот миг наша героиня! – Е. А.), и тогда в дом новобрачных того ж часа некоторая особа отправлена, дабы оных застать. Сия особа (думаю, что это был сам начальник Тайной канцелярии генерал-аншеф А. И. Ушаков. – Е. А.) прибыла туда еще в самую хорошую пору, когда жених раздевался, а невеста на постели лежала». Все участники приключения были немедленно взяты под караул, и «ныне, – заключает корреспондент, – всяк желает ведать, коим образом сие куриозное и любительное приключение окончится». Нет сомнений, что блестящей операцией по изъятию новобрачных из постели руководила сама императрица – незыблемый оплот отечественной нравственности.

Дурак как член семьи

Неправ тот, кто подумает, что кроме решения матримониальных проблем своих подданных Анне Иоанновне нечем было заниматься. У нее были и другие, весьма многотрудные заботы. Например, кадровая работа с шутами. Тут императрица была особенно строга и придирчива – шута ведь брали ко двору, принимали как бы в большую придворную семью. Забирая в шуты князя Никиту Волконского, императрица потребовала, чтобы Салтыков досконально сообщил ей о всех его привычках и повадках: «Каково жил и чисто ли в хоромах у него было, не едал ли кочерыжек, не леживал ли на печи, сколько у него рубах было и поскольку дней он нашивал рубаху». Интерес Анны Иоанновны – женщины мнительной и брезгливой – вполне понятен: она брала человека к себе в дом и не хотела, чтобы он был неаккуратен, грязен, портил воздух в покоях, сопел или чавкал.

В результате строгого отбора у Анны образовалась компания из шести профессиональных дураков, не считая множества любителей-полудурков. Среди шутов были два иностранца – Д'Акоста и Педрилло, и четверо «природных» – Иван Балакирев, князья Никита Волконский и Михаил Голицын, по прозвищу Квасник, и граф Алексей Апраксин. Все они были дураки как на подбор, и сколько ни искали по Руси, лучших найти не смогли.

Конечно, шутов держали преимущественно «для смеху». Образ шута, сидящего у подножия трона и обличающего общественные пороки, оставим для художественной литературы. В реальной жизни все было проще и прозаичней. Шут – это постоянное развлечение, это комедия, которая всегда с тобой, утеха длинных и скучных зимних вечеров и обильных обедов. Вообще же шутовство тех времен вряд ли вызвало бы у нас смех. Зрелище это было довольно похабное. Историк Иван Забелин писал о шутовстве как об особой «стихии веселости», в которой «самый грязный цинизм был не только уместен, но и заслуживал общего одобрения». Шут стоял вне господствующей системы этических, подчас ханжеских норм. Обнажаясь душой и телом, он тем самым давал выход психической энергии, которую держали под спудом строгие принципы общественной морали. «На то и существовал в доме дурак, чтобы олицетворять дурацкие, а в сущности – вольные движения жизни».

Для Анны Иоанновны шутовство с его непристойностями, снятыми запретами было, вероятно, весьма важно и нужно – оно ослабляло то напряжение, которое не могла подсознательно не испытывать эта женщина-ханжа, блюстительница общественной морали, строгая судья чужих проступков, жившая в незаконной связи с женатым Бироном. А связь эта осуждалась обычаем, верой, законом и народом – о последнем Анне было досконально известно из дел Тайной канцелярии.

Дурак был видным членом большой придворной семьи. Годы жизни рядом сближали шутов и повелителей. Месяцами тянулись потешавшие царицу и двор истории шутов. Особенно много смеха вызывали острые семейные проблемы Ивана Балакирева, в решении которых участвовали и императрица, и сановники, и Синод. То обсуждались вести с фронта борьбы шута с тестем, который не хотел выплачивать Балакиреву приданое, то Святейший Синод всерьез обсуждал проблему «вступления в брачное соитие по-прежнему» Балакирева с непослушной в постели женой. То вдруг новая беда – царицын любимец проиграл в карты половину своей лошади, и для спасения кобылы среди знати устраивалась лотерея. Блистал при дворе Анны Иоанновны и князь Голицын-Квасник. Он не уступал Балакиреву и, попав при весьма драматических обстоятельствах в шуты, достойно носил шутовской колпак. Анна Иоанновна писала Салтыкову после первых смотрин Голицына, что князь «всех лучше и здесь всех дураков победил».

Не стоит думать, что, становясь шутами, князья и графы чувствовали себя униженными и оскорбленными. Это просто была разновидность государевой службы, к которой был способен не всякий: «медицинский» дурак вполне мог стать генералом, но не каждый умный годился в шуты. Забирая во дворец прославившегося своими дурацкими выходками князя Волконского, Анна Иоанновна писала Салтыкову: «И скажи ему, что ему велено быть [при дворе шутом] за милость, а не за гнев». Так и жили они все вместе – царица и дураки.

Ледяной дом

Каждую зиму в Петербурге на льду Невы сооружались ледяные городки и крепости – любимая зимняя утеха горожан. Но в феврале 1740 года множество мастеровых начали строить из невского льда нечто непохожее. Петербуржцы с любопытством следили, как день за днем рос сказочный Ледяной дворец. При дворе Анны была задумана грандиозная шутовская свадьба, которая должна была затмить прежние развлечения такого типа, вроде женитьбы шута Педрилло на козе, с которой он, к превеликому удовольствию Анны Иоанновны, лег в постель. На этот раз новобрачными были шут Михаил Голицын-Квасник и калмычка Авдотья Буженинова. Некогда князь Голицын попал в шуты «в наказание» за женитьбу в Италии на католичке. Эта женщина, брошенная всеми на произвол судьбы, так и погибла в чужой стране. А Голицын стал выдающимся шутом, и теперь Анна Иоанновна решила устроить его семейную жизнь самым необычайным способом. Для свадебного торжества и шутовского шествия по улицам столицы было приказано доставить в Петербург по паре всех известных «инородцев» в национальных одеждах, что само по себе казалось Анне Иоанновне весьма смешным.

Свадьба шутов в Ледяном дворце при императрице Анне Иоанновне

Для новобрачных и предназначался Ледяной дворец. Он полностью вписывался в тогдашнюю культуру «куриоза» – шутки, обмана, когда зрители видели реальные вещи, а на самом деле это оказывались муляжи, обманки, восковые персоны. Здесь же все было изо льда. Дворец окружали ледяные кусты, на их выкрашенных зеленой краской ледяных ветвях сидели разноцветные ледяные птицы. Перед фасадом стоял ледяной слон в натуральную величину, и сидящий внутри него человек трубил через высоко поднятый хобот. Иногда из хобота бил фонтан воды, а ночью – горящей нефти.

Но больше всего зрителей поражал сам дворец – его устройство и убранство, роскошные покои, где всё – окна, стены, двери, мебель – было изо льда, искусно раскрашенного красками под натуральные, естественные цвета. На столе даже лежали игральные карты. В спальне новобрачных все было, как в настоящей королевской спальне: ледяная кровать с ледяным балдахином, простыня, ледяные подушки и ледяное одеяло. На эту кровать после всех церемоний торжественно уложили доставленных в клетке новобрачных. А свадебное шествие всех народов приветствовал Василий Тредиаковский своими виршами: