Сергей Утченко - Цицерон и его время Страница 24

Нас в данном случае интересует не столько картина «золотого века» или становления Рима, сколько Саллюстиева характеристика разложения общества и упадка нравов. Начало этого разложения Саллюстий, как, видимо, и Посидоний, приурочивает к разрушению Карфагена. Основные причины разложения — две гибельные страсти, которые именно в это время и развиваются в римском обществе: жажда власти (ambitio) и страсть к деньгам, к обогащению (avaritia). Кстати сказать, Саллюстий считает, что властолюбие (или честолюбие) все же ближе стоит к добродетели, чем корыстолюбие.

Окончательное падение нравов в римском обществе Саллюстий относит к периоду диктатуры Суллы. После того как Сулла вооруженным путем вторично овладел государством, все предались грабежам и разбоям. Особенно неустойчивой оказалась молодежь, которая под воздействием алчности, корыстолюбия, роскоши пустилась на грабежи и безумные траты. Римское общество окончательно погрязло в пороках и преступлениях.

Такова в кратких чертах характеристика упадка, наступившего после разрушения Карфагена (т.е. после ликвидации «пунической угрозы»). На первый взгляд Саллюстий, как до него Посидоний, в качестве причин упадка выдвигает отвлеченные моральные категории типа ambitio и avaritia. На самом же деле это не так. Картина упадка нравов в историческом экскурсе «Заговора Катилины» изображает не разложение общества «вообще», не борьбу отвлеченных категорий, но разложение вполне определенного слоя римского общества, а именно — нобилитета. Анализ аналогичного типа экскурсов из других произведений Саллюстия, в частности из «Югуртинской войны», может только подкрепить это утверждение.

Итак, ликвидация «пунической угрозы», страсть к обогащению, борьба честолюбий (например, Сулла!), разложение нравов в римском обществе, и в первую очередь в среде нобилитета, — вот те причины, которые, по мнению самих древних, привели к глубокому кризису и падению былого процветания римской державы.

Для новой историографии подобный анализ причин представляется, конечно, недостаточным, неубедительным и даже наивным. Представители этой историографин, вооруженные знанием последующих фактов и событий, имеют все преимущества перед современниками. Ретроспективные выводы всегда звучат более уверенно, хотя бы уже потому, что они относятся к тому типу заключений, которые еще в самом Риме определялись как vaticinium post eventum, т.е. «пророчество после событий». Но вместе с тем, пожалуй, следует иметь в виду и такое обстоятельство: если мы сейчас имеем возможность оценить события прошлого более «правильно» и на более «высоком» научном уровне, то мы должны все же отчетливо сознавать, что речь идет о нашем восприятии и наших оценках, тогда как восприятие тех же самых событий современниками было совсем иным, да и сами–то события выглядели для них вовсе не так, как теперь для нас.

Как же все–таки оценивает современная историография тот кризис, в полосу которого вступило римское общество во II — I вв.? Мы не будем излагать или хотя бы просто перечислять существующие точки зрения, тем более что в интересующем нас плане все они различаются по существу лишь второстепенными деталями, сводясь в принципе к единому общему выводу — к выводу о кризисе Римской республики.

Этот вывод бесспорен, однако, с нашей точки зрения, и он не может считаться достаточным. Дело в том, что, по нашему мнению, кризис республики, т.е., другими словами, кризис политических форм должен рассматриваться лишь как один из аспектов более широкого, более объемлющего понятия — кризиса полиса. Каково же соотношение этих понятий?

Прежде всего следует отметить, что кризис полиса и кризис республики не совпадают во времени. Конечно, назвать какую–то точную дату, которая знаменовала бы собой начало процесса, определяемого нами как кризис полиса, едва ли возможно. В качестве некоего условного рубежа допустимо избрать то событие, значение которого, как мы видели, подчеркивали сами древние: окончательная победа над Карфагеном и превращение Рима в крупнейшую средиземноморскую державу. Более четко определяется другой рубеж (хотя точная датировка едва ли нужна и в данном случае) — конец Рима–полиса. Рим перестает существовать как полис, т.е. как единственный центр и средоточие полноправных граждан, после Союзнической войны, когда распространение прав римского гражданства на всё население Италии лишило Рим и его непосредственных жителей прежнего привилегированного положения. Что касается кризиса республики, то его развитие наблюдается позже и хронологически он даже может рассматриваться как некое следствие кризиса полиса.

Гораздо важнее то обстоятельство, что кризис полиса — значительно более широкое понятие, чем кризис республики. Об этом вскользь уже говорилось выше. Рассмотрим теперь несколько детальнее все основные аспекты кризиса полиса. Это рассмотрение, очевидно, следует вести в соответствии с тем пониманием природы полиса, которое нами было сформулировано в своем месте.

Экономический аспект кризиса полиса заключался в том, что на смену натуральному, замкнутому хозяйству, которое характеризовало экономику ранней римской общины, приходит хозяйство товарно–денежное. Об этом тоже довольно подробно говорилось выше. Не менее важный переворот в области экономических отношений произвело развитие рабского труда и внедрение его в различные сферы производства. Патриархальная община Рима покоилась вовсе не на рабском труде. Все эти изменения в экономике не могли не отразиться рано или поздно в сфере как социальных, так и политических отношений.

Изменения в социальной сфере определяются складыванием нового соотношения сил (и противоречий!) среди свободного населения. Когда мы говорили о классовой структуре римского общества, мы отмечали, что господствующий класс Рима распадался на два привилегированных сословия: сенаторское и всадническое. В начальный период существования республики, да и в эпоху ее расцвета, политическая власть и руководство государством полностью были сосредоточены в руках представителей сенатской олигархии.

Некоторые исследователи считают даже возможным говорить о том, что историю Римской республики часто определяли отдельные знатные фамилии, давая свои имена целым эпохам. Так, например, может идти речь о веке Сципионов, веке Метеллов. Цецилии Метеллы — опора сулланского режима. Однако кризис правящей аристократии становится особенно явным и бесспорным именно после диктатуры Суллы.

Во второй половине I в. до н. э. староримская землевладельческая знать, державшаяся за свои традиции (лозунг mores maiorum!) и привилегии, была по существу уже «нисходящим» классом, положение которого весьма заметно пошатнулось. В римском обществе выдвигались теперь на первый план новые и более «перспективные» социальные группировки, претендовавшие не только на участие в государственных делах, но иногда и на определенное руководство ими.

К таким «перспективным» группировкам принадлежало другое привилегированное сословие — всадническое. В состав этого сословия входили, как мы знаем, представители торгово–денежной аристократии (хотя это не мешало многим из них быть одновременно землевладельцами). Наряду с более «старой» прослойкой всадничества, т.е. в основном детьми сенаторов, выходцами из муниципиев, формируется новая группа служилого всадничества, которая играет в дальнейшем все более заметную роль.

В интересующую нас эпоху всадничество уже стремится к самостоятельной политике и в своей борьбе против нобилитета нередко блокируется с низшими слоями римского населения, т.е. с городским или сельским плебсом. Такой блок, например, возник на некоторое время в период трибуната Гая Гракха. Типичным представителем этой новой аристократии был известный нам Марк Лициний Красс, победитель Спартака, наживший путем спекуляций многомиллионное состояние.

Наряду со всадничеством выдвигаются совершенно новые социальные группировки (в полном смысле — homines novi!), которые тоже начинают претендовать на определенное место и положение в жизни государства. Это — муниципальная (а затем и провинциальная) знать, армейский командный состав, богатые вольноотпущенники. Всем этим «выскочкам» весьма импонирует возможность влиться в ряды староримской аристократии, а остаткам старинных и знатных родов волей–неволей приходится потесниться и в какой–то мере уступить напору новоявленных богачей или честолюбивых армейских командиров.

Что касается низших слов населения римского государства, то здесь следует еще раз подчеркнуть значительный рост городского плебса. Это явление было, как нам известно, следствием массового разорения и обезземеливания крестьян. Но в интересующее нас время возникла еще одна немаловажная причина. Это — появление так называемых «новых граждан», т.е. массы италиков, получивших римские гражданские права после Союзнической войны. Прилив «новых граждан» значительно пополнил ряды римского плебса, и в частности именно городских слоев населения.