Элисон Уэйр - Французская волчица — королева Англии. Изабелла Страница 24

Глухой ночью 19 июня «Уорвик послал к Пирсу одного из своих служащих, острого на язык, и тот сказал ему: позаботься о своей душе, ибо наступающий день будет последним днем твоим на земле». Осужденный вздыхал, стонал и жалостно оплакивал свою судьбу, но, зная, что милости ждать не приходится, не пытался ничего оспаривать. «Пусть исполнится воля графов», — сказал он. В три часа ночи Гавестона связали, вытащили из темницы, и Уорвик передал его Ланкастеру. Тот сказал Гавестону, что его обезглавят, «как дворянина и римского гражданина». Это решение было уступкой Глостеру: шурин Пирса воспринял бы как позор, если бы того повесили или заставили пройти через все, что было предусмотрено законом для предателей.{362} Услышав этот приговор, Пирс бросился на колени перед Ланкастером и просил о милосердии, но Ланкастер сказал только: «Поднимите его, поднимите его! Ради господа, уведите его поскорее!» Присутствовавшие при этом, видя, как низко он пал, «с трудом удержались от слез».{363}

Затем Гавестона «спешно повели к тому месту, где должна была свершиться казнь» — к Блэклоу-Хилл, примерно в миле к северу от Уорвика. Эта местность уже выходила за пределы владений графа Уорвика и принадлежала Ланкастеру; Уорвик остался в своем замке, опять дистанцируясь от того, что должно было произойти, но Ланкастер, Херефорд и Арундел на расстоянии последовали за пленником. По дороге толпы людей сбегались посмотреть, как проходит ненавистный фаворит, в толпе раздавались звуки рожков и крики радости при виде его унижения. У подножия холма Блэклоу Пирса по приказу Ланкастера передали двум солдатам-валлийцам, людям Ланкастера, и графы отъехали в сторону. Валлийцы потащили Пирса вверх по склону. На вершине один из солдат, не слушая мольбы о пощаде, пронзил его сердце мечом, а другой отсек голову и показал ее Ланкастеру.{364}

Затем графы поехали прочь, удовлетворенные тем, что одиозной власти фаворита пришел конец. Тело лежало, где упало, пока четверо местных башмачников не нашли его и голову и не перенесли их на носилках в замок Уорвика. Однако граф Уорвик вышел к воротам и отказался принять тело, повелев, чтобы его вообще унесли с его земель. Поэтому тело отнесли обратно на холм Блэклоу и оставили там, где нашли. Вскоре из Оксфорда прибыли несколько монахов-доминиканцев и, найдя останки, доставили их в свой монастырь. Они пришили голову к туловищу бечевкой, набальзамировали тело смолами и душистыми травами, обрядили в золотую парчу, но не могли предать его погребению по христианскому обряду, потому что Гавестон умер отлученным от церкви. Потому останки хранились в монастыре до поры, пока не будет решено, как с ними поступить.{365}

По мнению одного хрониста,{366} Гавестон был «порочным, нечестивым и преступным человеком, а потому заслуживал смерти; но то, как он умер, также было деянием нечестивым и преступным». А другой заметил: «Они предали смерти знатного графа, которого король считал своим братом и лелеял как сына и друга».{367}

Но каков бы ни был Гавестон, то, что случилось на холме Блэклоу, было немногим лучше убийства, и отголоски этого события еще много лет бросали тень на жизнь Изабеллы.

3. «Само благоразумие, любезность и женственность»

Когда короля известили об убийстве Гавестона, реакция его, хотя он и «опечалился», была бессердечной. «Господи боже, он повел себя как дурак! — сердито вскричал Эдуард, обращаясь к приближенным. — Если бы он послушался моего совета, то никогда не попал бы в руки графов! Что ему было делать у графа Уорвика, ведь тот никогда не любил его?»

Когда это «нелепое высказывание стало известно людям, у многих оно вызвало насмешку». Но нужно помнить, что Эдуард был наповал сражен горем. Его биограф писал: «Я уверен, что король оплакивал Пирса, как отец оплакивает сына. Ибо чем больше любовь, тем сильнее скорбь». К скорби добавилась также убийственная ярость: Эдуард поклялся уничтожить тех, кто расправился с Гавестоном, и тем самым отомстить за него.{368}

Жажда мщения стала преобладающим побуждением Эдуарда в последующие годы жизни. Он не мог заставить себя простить тех, кто совершил эту непоправимую жестокость. «Из-за смерти Гавестона у короля возникла смертельная и непреходящая ненависть к его графам», — заметил один хронист.{369}

Он также не преминул воздать все возможные почести останкам Гавестона. Он наряду с вдовой Пирса заплатил за провощенные ткани и гроб для непогребенного тела, выделил средства для оплаты услуг сторожей, присматривавших за гробом{370}, щедро снабдил деньгами Маргарет де Клер и ее дочь, обеспечил бывших слуг Гавестона{371}, а еще принес дары доминиканцам в Лэнгли, чтобы те молились за неприкаянную душу Пирса.{372}

Убийство Гавестона привело к расколу партии баронов и подорвало единство оппозиции, тем самым устранив опасность гражданской войны. Оно заставило рассерженного Пемброка, «исполненного гнева» и все еще переживающего позор нарушенной клятвы, вернуться к королю, за ним последовали Сюррей и Хьюго Деспенсер-младший.{373} Кроме того, оно привело к возвышению Деспенсера-старшего, которого Ланкастер терпеть не мог, в качестве лидера придворной партии, поддерживавшей Эдуарда.{374}

Конечно, многих порадовало падение фаворита{375} — «никогда прежде смерть одного человека не казалась своевременной столь многим»,{376} — но другие были потрясены и считали, что лорды-учредители действовали беззаконно. Соответственно, многие сочувствовали королю.{377} Теперь позиция Эдуарда стала значительно сильнее, чем в начале его правления.

В день казни Гавестона Изабелла находилась в королевском поместье Берствик, на следующий день переехала в Беверли и вернулась в Йорк до 29 июня — в этот день она преподнесла капеллану «часовни Храма, поблизости от замка Йорк, материал на одно парадное облачение»; еще через день она принесла дары перед алтарем аббатства святой Марии.{378} К этому времени Изабелла, видимо, уже знала о смерти Гавестона, так как того же 29 июня писала к королю — почти несомненно, чтобы выразить сочувствие и, возможно, возмущение.{379} Нигде нет никаких намеков на то, что Эдуард считал Изабеллу причастной к гибели Гавестона.{380}

Король уже умчался на юг, но королева оставалась в Йорке до конца июля, когда муж прислал эскорт, чтобы сопроводить ее в Вестминстер.{381} Сам он тогда был в Лондоне, где совещался с законоведами по поводу возможных мер против убийц Гавестона. Пемброк и Сюррей побуждали его объявить открытую войну «предателям»,{382} и, несомненно, какое-то время казалось, что Эдуард готовится к военной конфронтации.

В конце июня он вызвал лорда-мэра Лондона и велел оборонять город от его имени,{383} а июль и август провел, укрепляя свои позиции, собирая войска, укрепляя замки и приводя в порядок оборонительные сооружения.{384} В августе же он отправил Пемброка к королю Филиппу и к папе, чтобы известить их о критическом положении в Англии и попросить помощи.

Однако, когда 20 августа в Вестминстере открылось заседание Парламента, основным пунктом повестки дня было установление мира. Но 3 сентября, в очередной раз бросив вызов королю, Ланкастер, Уорвик и Херефорд вышли в поход на Лондон, вооруженные{385} и нераскаявшиеся, полные решимости сразиться со своим государем; их остановили в Уэйре[49] и запретили приближаться к столице.{386}

Что касается непосредственно Ланкастера, то устранение Гавестона было для него лишь первым шагом к ограничению власти короля до такой степени, чтобы тот стал марионеткой в его руках. Граф был решительно настроен заставить Эдуарда соблюдать Ордонансы, как бы враждебно тот к ним ни относился. Со своей стороны, Эдуард жаждал, чтобы Ланкастер и Уорвик были отданы под суд, осуждены и казнены.{387} Только посредничество Глостера предупредило военную конфронтацию.{388} Изабелла отсутствовала и не могла поддержать Эдуарда в этот период невзгод; из-за беременности ей приходилось ехать медленно, и она вернулась в Лондон только 9 сентября.{389} Это была их первая встреча с королем с момента смерти Гавестона, и вряд ли она прошла легко.

Филипп IV, подстегнутый новостью об убийстве фаворита и надеждой, что Изабелла вынашивает наследника, ответил на просьбы Эдуарда, еще раз послав Эвре в Англию с группой законоведов, чтобы способствовать установлению мира между королем и его баронами. Папа римский также прислал легатов для содействия этому процессу. После прибытия Эвре (около середины сентября{390} — 15 сентября он обедал с Изабеллой{391}) начались переговоры. Изабелла сыграла свою роль, поддерживая Глостера, легатов и епископов в их стараниях достичь примирения,{392} но дело шло туго. С обеих сторон страсти так и пылали, и разговоры тянулись много недель.{393} Неразбериха, естественно, порождала всевозможные слухи, «перелетавшие туда и сюда, и если кто-то один предсказывал мир, то его сосед — войну».{394}