Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки. Страница 24

В поношенном пиджаке, в стариковских ботах он был похож на доброго сказочника, шкафы он открывал торжественно, как шкатулки, и слушатель щурился от блеска переливчатых крыльев райских птиц, фазанов, колибри.

Другая полка — белый волк, белый орел, белый ворон, белые сороки и воробьи. Глухарь, которого мы знаем угольно-черным, в этом шкафу имел куриное, серовато-коричневое оперенье. Сотни полок. Около семидесяти тысяч предметов на них, скульптуры и по стенам — картины. Любознательный человек чувствовал себя тут приглашенным на праздник. Ученый не был собирателем случайных диковинок.

Пройдя с ним мимо открытых шкафов и полок, слушатель за два часа постигал суть изменений и превращений всего живущего на земле. Для меня, например, дарвинская теория эволюции, понятная по школьным книжкам, вдруг ожила убедительной материальной достоверностью.

Я, взволнованный, попросил книгу отзывов. И увидел: не я один исполнен благодарности этому человеку. Среди прочих — иностранные записи и тоже с восклицательными знаками.

Я листал книгу. Старик, живший в каморке рядом с сокровищами, усталый после лекции, жарил яичницу. Я спросил: «А что же музей так тесен. И пыль?..» Старик ответил: «Сынок, недавно была война… Музей должен потерпеть. Но я уверен, будет построено хорошее здание. Обязательно. Погляди, сколько людей хотят этого».

Прошло шестнадцать лет. Недавно я зашел в знакомую дверь. Все как прежде. Тесно, «плечом к плечу» стоят высокие шкафы. Пыль на чучелах зверей, на картинах, на дорогих фолиантах в библиотеке. Старика нет. В последний раз я видел его три года назад. Постучался вечером. Дряхлый человек сидел в кресле-качалке в холодном коридоре у телефона. «Почему вы здесь, Александр Федорович?» — «А где же мне быть? Музей не должен быть глухим. Я один. Нет ни вахтера, ни сторожа. А вдруг кто-нибудь позвонит, вдруг надо узнать что-нибудь…» Музей был закрыт для посетителей. Это было мучительно для умиравшего человека. Музею была отдана вся его жизнь. Имя этого человека: Александр Федорович Котс…

* * *

Заглянем к истокам недавно оконченной жизни. Дом московских учителей, давних выходцев из Германии. Мальчик-сынишка в прихожей потихоньку выстригает пучок волосков из шубы нового гостя. Через полгода тем же гостям показана коллекция «русских мехов».

Шестнадцати лет мальчик получает серебряную медаль Российской выставки за коллекцию чучел птиц. Это время и надо считать началом большой человеческой страсти, страсти, посвященной бескорыстной службе науке и просвещению.

Это была интересная и необычная жизнь.

Студентом Александр Котс ездил в трудную экспедицию и привез в Москву большую коллекцию сибирских птиц. Он любил путешествия, но когда представилась желанная поездка на остров Мадагаскар, он отказался, потому что «дела коллекции» требовали его присутствия в Москве. Ученым-зоологом он в неурочное время нанялся работать в мастерскую, которая платила ему за труд чучелами птиц и зверей. Уже большим ученым он все свои «профессорские» деньги тратит на покупку все тех же чучел.

Ученого знали охотники и привозили редкие экземпляры добытой дичи. В торгом Охотном ряду его ждали каждое утро. Если он узнавал — где-то продается редкая коллекция, он готов был расстаться с последней рубашкой. Так было куплено собрание птиц, добытых самим Пржевальским. Так были сделаны другие редкие приобретения. А когда личный музей перерос домашние стены, ученый без колебаний подарил его нынешнему пединституту. Он был преподавателем и бессменным директором музея.

Друзья ученого не помнят, чтобы он хоть раз в жизни уезжал в отпуск, он говорил: «Дела…»

У него были нескончаемые музейные дела. Если он уезжал из Москвы, то опять же по музейным заботам. Два раза он был в Европе, изучал работу двадцати лучших естественных музеев и решил: «Наш музей должен быть на пять голов выше».

И он сделал его таким. Он решил не просто показать: «Живут или жили на земле такие-то птицы и звери». Он поставил задачу величайшей трудности: добыть, например, фазана, но такого, чтобы был намек на изменчивость вида, добыть лисицу, но с такой окраской, чтобы видно было: природа не застывает на месте.

А все экспонаты, поставленные в ряд, должны убедительно показывать непрерывную эволюцию всего живущего. И он находил редчайшие экземпляры животных и птиц. Ученые говорят: это может встретиться в миллионе случаев один раз. И он умел находить этого «миллионного» фазана, соболя, тетерева. О музее говорили, как о большой редкости мира.

Музей продолжал расти. Молодая Советская власть всячески ему помогала. Нарком просвещения А. Бубнов писал: «Дарвинский музей — ценнейшее культурное учреждение мирового ранга…» Контора «Союзпушнина» считала своим долгом при поступлении очередной партии мехов первым пригласить профессора Котса. Из сотен тысяч шкурок он отбирал нужные. Во всех музеях мира, вместе взятых, сегодня нет такой коллекции пушных зверей, как в дарвинском музее. И опять-таки подчеркнем: это не просто коллекция редкостей, это материальное, наглядное выражение одной из величайших идей биологии.

Музей создавался с благородной целью пропагандировать учение Дарвина. И он стал лучшим пропагандистом учения. Но в собрании заложено нечто, приобретающее сегодня особую ценность. Наука биология сегодня становится наукой номер один благодаря прорыву в таинственный мир загадок наследственности.

Ученые распутывают тончайшие шифры наследственности. Конечно, молекулярный уровень исследований требует каких-то «сопоставлений, увязок» с многообразием форм жизни, требует иллюстраций из понятного и знакомого нам мира природы. Откроем шкафы музея. Собиратель профессор Котс, может быть, и сам, не подозревая того, сделал величайший подарок современным генетикам. Вот они — примеры мельчайших наследственных изменений в природе.

Редчайшие систематизированные экспонаты могут служить иллюстрацией новых идей и сами способны дать идеи современной генетике. С этой стороны собрание музея, опередившее время, еще не оценено по достоинству.

Но даже и без этого… Послушайте, что говорили люди, посетившие музей. Это малая толика из огромного числа отзывов. «Обойдя все почти музеи Москвы и сопоставляя с другими, мне этот музей понравился больше других» — рабочий из Иванова Л. Кокошин. «Это есть нечто абсолютно единственное в мире» — Гарольд И. Кулидж (Кембридж). «Я был в Кембриджском музее… в музеях Лондона, Парижа, Праги, Копенгагена, Берлина и других городов Европы. Нигде нет ничего напоминающего то, что собрано Александром Федоровичем Котсом» — академик Е. Н. Павловский.

«Для меня это откровение» — доктор М. Д. Роопваль (Индия). «Я не знаю ни одного другого музея, который трактовал бы предмет таким же образом» — доктор В. Эдвардс (Англия). И так далее. Записи сделаны под впечатлением увиденного. И дело не только в редких коллекциях, дело в умении расположить и подать экспонаты.

«В музее я породнил природу и искусство». Это давало необычайный эффект воздействия. Это и объясняет обилие отзывов в старых пожелтевших тетрадках. В одной из записей ценность музея определена просто и точно: «Огромное национальное достояние».

Конечно, у большого ученого было много друзей и сподвижников. Он вел переписку с биологами всей земли, правой рукой его по работе в музее были талантливые, ныне живущие художники-анималисты Василий Алексеевич Ватагин, Алексей Никонорович Комаров. Из Калужской губернии, из крестьянской семьи, ходившей в Москву на заработки, выросла в музее целая династия художников-таксидермистов Федуловых. Два брата и сын одного из братьев, ныне живущий Дмитрий Яковлевич, сделали те самые тысячи прекрасных экспонатов, начиная от крошечных, величиной со шмеля колибри до слонов и белых медведей.

А теперь надо вернуться к началу этих заметок. Музей закрыт. Пылятся скрытые от человеческих глаз экспонаты. Непролазная теснота, сырость. Семь человек (нынешний штат музея) прилагают усилия, чтобы спасти от гибели большие ценности. Следует сказать теперь главное.

* * *

«Музею срочно нужно специальное помещение».

Эти слова были сказаны еще до войны. После войны тридцать ведущих ученых, докторов естественных наук, обратились в правительство со специальным письмом о нуждах музея. 6 апреля 1946 года было разрешено проектировать здание и были отпущены нужные средства. Решение не было выполнено. Сейчас даже трудно сказать, почему не было выполнено. Через десять лет по ходатайству множества людей было принято новое решение. Был заказан проект специального здания. Его выполнил архитектор Е. В. Козлов. Здание вполне отвечало задачам музея. В Москве, в районе Фрунзенской набережной, началось строительство. Это были счастливые дни для всех, кто знал музей. Хранитель музея в те месяцы не спал ночей, просматривал картоны, уточнял размещение коллекций в просторных залах. Газеты откликнулись на событие, которого долго ждали. «Нигде в мире, в том числе в Англии, на родине Дарвина, нет подобного музея. Строительство нового здания приветствуют ученые многих стран», — писали «Известия». Там же была опубликована заметка из Лондона. В ней говорилось о зависти англичан, которые не имеют столь значительного музея. И вдруг гром среди ясного неба: строительство прекратить! Мотив: «А зачем нам музей лучше, чем в Англии?» Очень возможно, что при решении посчитали: речь идет о музее, где собраны вещи, труды ученого. Но в том-то и дело, что это не «музей Дарвина» а музей дарвинизма!