Алексей Мартыненко - Зверь на престоле, или правда о царстве Петра Великого Страница 25

Однако ж для выживания от спустившегося бремени налогов пришлось бы не только рубить себе избы-чуланы западного образца, но заколачивать уже имеющиеся окна.

Вот где лицо этой самой их западной цивилизации!. Вся их чумазость отталкивается от привычки сидеть в грязи и в потемках. И если они видят, что есть люди, которые распознают в этих варварах грязных неандертальцев, то у них тут же вспыхивает острое желание этих людей приравнять к себе: запретить бани, печные трубы, окна и т. д.

А суммы из России вышибались Петром поистине астрономические. Не мог русский человек сидеть в грязи — за то и расплачивался своей кровью.

И вот еще какой особенностью перед всеми иными монархами Европы выделялся Петр: пятки его шерстяных носков, явно напоказ, всегда были кем-то старательно заштопаны. Это могло внушать окружающим мысль о бережливости с его стороны, явно, как выясняется, мифологической.

Эта чисто пропагандистская, весьма топорная с его стороны фальшивая уловка просто смешна: один только Меншиков в одни только английские банки упрятал целый годовой бюджет огромной страны! Да и сам Петр никак не меньше вбухал в одно только лишь свое первое путешествие по заграницам, когда «делам» этим своим, впоследствии столь поимевшим славу, причем достаточно дурную, у него в Саардаме было положено начало в койке с горничной. Да и дипломов он там себе фальшивых с десяток прикупил, да бражничал, да кутил…

Так что просадил он тогда, всего за одну свою поездку, тоже будь здоров: отнюдь не менее, нежели Меншиков за всю свою жизнь уложил в английские банки!

А сколько транжирили «птенцы», разворовывающие страну за его спиной?

Зато пятки у копеечных носков их хозяина сверкали латками всем напоказ…

А для того, чтобы «птенчикам» было что воровать, нужно было откуда-то все же изыскивать средства. Тому и способствовала проводимая Петром финансовая политика.

«…почти всегда она откровенно отвратительна…

…Вместо того чтобы изыскивать способы увеличить производительность тех источников дохода, которые уже существуют и соответствуют производительным силам страны, он выбирает политику финансового вымогательства, облагая наудачу все, что кажется ему подлежащим обложению… с 1678 года, со времени последней переписи, число подлежащих обложению имуществ сократилось на одну пятую. На севере потеря доходит до 40 %» [16, с. 504–507].

То есть политика Петра по отношению к своим подданным была столь безчеловечна, что введенный им впоследствии еще и подушный налог, когда каждая вновь рожденная душа уже с пеленок подвергалась поборам, не стал каким-то особым нововведением этого страшного человекообразного существа, развернувшего геноцид русского народа еще задолго до своих коммунистических последователей. И точно так же, как его последователи отдали власть в нашей стране потомкам Ханаана, Петр отдал ее созванным со всех концов света инородцам. А от того ненависть русского человека к иноземцам столь возросла, что любая даже самая стихийная случайность могла стоить этим пирующим на нашей крови инородным пиявкам жизни.

Может, потому Петр и учредил строительство своей синтетической, инородной русской державе столицы в местах исконного обитания «шушеры чухонской» — подальше от пределов исконного проживания русского человека? Ведь сосавшие из нас кровь иностранцы и полуиностранцы очень сильно рисковали своим здоровьем. А потому:

«В момент смерти Петра дипломатический корпус считал опасным положение свое и всех живших в Петербурге иностранцев, так как можно было опасаться насилий со стороны черни, умиравшей с голода… (Депеша Кампродона от 6 февраля 1725 г.)» [16, с. 510].

Но и еще за три года до этого обстановка в окрестностях столицы выглядела слишком накалившейся, чтобы иностранцы могли не опасаться за свою жизнь:

«…голод и побеги приводили к размножению разбоев. Летом 1722 года дошло до царя, что на Оке и на Волге разбойники убивают хозяев, грабят товары, а наемные работники на купеческих судах не только не обороняют своих хозяев, но еще сами подговаривают разбойников. Около самого Петербурга не было проезда за разбойничьими шайками; а одна из этих шаек, доходившая, как говорят, до 9000, под командою отставного полковника помышляла напасть на столицу, сжечь адмиралтейство и все военные склады и перебить всех иностранцев» [51, с. 750].

И очень жаль, что в город-кровосос все же не нагрянул тот отставной полковник и не раздавил этот созданный Петром нарыв, который гнил затем еще очень долго, вплоть до большевистской революции.

А может, и есть в том какой-то высшего порядка смысл, что вся эта распложенная «преобразователем», жирующая на нашем горе орава дармоедов в конце концов сама же себя в 1917 году, словно Иуда к петле, приговорила к смерти? Поистине: как аукнется, так и откликнется.

«…ближайшим результатом реформы было устройство выгодных мест, из-за которых ссорились любимцы государя, которыми они торгуют и дорого оплаченное получение которых побуждает должностных лиц возмещать расходы за счет подчиненных. Если на них донесут, что редко случается, так как торговцы эти держатся настороже, то они выходят из затруднений по-турецки, предлагая господину долю взятки. Принятая Петром система стремится сделать из губернаторов что-то вроде откупщиков податей (fermiers generaux), с почти неограниченной властью для добывания средств, из которых взималась требовавшаяся огромная военная контрибуция» [16, с. 518].

«…число бродяг все росло. Это было следствием общих условий, слишком тяжелых, слишком жестоких… карали за подачу милостыни штрафом и присуждали к кнуту… В 1719 году за это преступление ежедневно наказывали кнутом… Это очевидное доказательство, что средство было недействительно»[24] [16, с. 526–527].

И тут Валишевский прав. Вот если бы за это расстреливали, четвертовали или вещали, как за вязанку хвороста, что Петром было введено в окрестностях строящегося его детища — города-монстра, то, может быть, число желающих не дать доведенным до нищеты антирусской властью людям умереть с голоду несколько и поубавилось бы…

Эта наша неспособность к черствости сердца, которая ни первому к нам пожаловавшему антихристу, ни даже его двухсотлетней давности последователю не позволила из народа-богоносца сконструировать вырожденческую богоборческую нацию — и есть наша столь непробиваемая защита, которая и составляет основную часть менталитета истинно русского человека.

Да что там кнут! Даже под страхом смерти не помочь умирающему от голода человеку мы так никогда и не сможем. Об этом Петр, в силу его полностью противоположного нашему менталитета, не мог и догадываться. Такого чувства у него в природе заложено не было. Он не являлся человеком. Он был зверем. И это еще раз подтверждает лишь только тот факт, что он не имел обычно присущей его приятелям-королям страсти к охоте на зверей.

Но пристрастие к утехам с кровавыми последствиями он все же имел. Это была тоже охота. Только несколько иного свойства — охота на людей…

«В марте 1711 г. Петр сделал доносительство официальной государственной службой. Было создано особое ведомство из чинов-ников-доносчиков, названных фискалами, состоявшее из пятисот человек, а во главе их стоял обер-фискал, в чью задачу входило «выведывать случаи злоупотребления и доносить на виновных Сенату, невзирая на чины и звания».

Доносительство стало профессией — даже большевики этого повторять не стали, держа своих многочисленных стукачей «за штатом»…» [15, с. 390–391].

И эта профессия, на Руси до того времени совершенно невиданная, приносила немалый доход:

«…в случае правильности доноса половина штрафа шла в пользу фискала, в случае же, если донос оказывался ложным, предписывалось фискалу «в вину того не ставить»» [15, с. 391].

То есть обливать грязью им было разрешено кого заблагорассудится. Однако ж если компромат имелся слишком достоверный, то более выгодно было его запродать самому обвиняемому и разойтись с ним по-турецки.

Но одними фискальными службами законодательство Петра не ограничивалось:

«Поняв наконец что с казнокрадством и взяточничеством (вызванными к жизни его же реформами) обычными средствами не справиться, Петр создал особые комиссии по расследованию. Каждая состояла из гвардейских офицеров — майора, капитана, поручика, которым было приказано рассматривать дела и вершить суд не по закону, а «согласно здравому смыслу и справедливости».

Известно, что творится, когда огромные полномочия получают люди, каждый из которых имеет свой здравый смысл и по-разному понимает справедливость… Брауншвейгский посланник Вебер писал: «…члены почтенного Сената, куда входили главы знатнейших родов из всех царских владений, были обязаны являться к какому-то лейтенанту, который судил их и требовал от них отчета».