Ингеборг Фляйшхауэр - Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939 Страница 25

Польши в расширении карпато-украинского плацдарма на восток Со­ветское правительство считало доказательством опасного для него германо-польского и антисоветского военного альянса, участие Венгрии, по-видимому, тревожило меньше.

Весьма вероятно, что Гитлер, зная о советском беспокойстве, вызванном его планами создания «Великой Украины», хотел лю­безным обращением с Мерекаловым произвести впечатление, буд­то у него нет никаких намерений относительно Украины. Кроме того, этим маневром Гитлер хотел припугнуть Польшу. Он, види­мо, решил, проявляя мнимую сердечность к Мерекалову, проде­монстрировать заболевшей «манией величия» Польше возможность совместных немецко-русских действий (против Польши). Прием дипломатического корпуса подошел для этого как нельзя лучше. До конца января 1939 г., когда Риббентроп должен был отправить­ся в Варшаву для продолжения переговоров, поляки имели время сделать для себя соответствующие выводы из этого страшного ви­дения! Таким образом, Гитлер, как видно, надеялся одним ловким ходом сделать поляков уступчивее, а русских — доверчивее. С этой же целью Риббентроп дал указание германскому послу в Мос­кве прибыть в Берлин для консультаций. 9 января 1939 г. Шулен­бург неожиданно узнал по телефону о том, что ему «санкционирована» поездка в Берлин, которой он давно добивал­ся[271].

Одновременно Риббентроп, испытывая давление со стороны своих экспертов по вопросам экономики, попросил согласия Гитлера начать новые, решающие переговоры о поставках советского сырья. Должно быть, 11 или 12 января Гитлеру передали записки Виля или устно с со­ответствующими комментариями изложили их содержание. Военно-промышленный сектор во главе с Герингом высказывался по этому вопросу совершенно однозначно: без советского сырья — будь то пря­мой вывоз с оккупированной Украины или урегулированный догово­ром советский экспорт, — дальнейшее наращивание производства вооружений невозможно и, следовательно, о конфронтации с западны­ми державами вообще нечего и думать.

Помимо сказанного, маневр Гитлера с Мерекаловым мог быть адресован и присутствовавшим немецким военным. Рискованная и по меньшей мере преждевременная ситуация двух фронтов, созданная Гитлером в период судетского кризиса, встревожила часть работников генерального штаба и побудила их предостеречь от недооценки совет­ской обороноспособности[272]. Непрерывно и с неизменным упорством передаваемые сообщения военного атташе Кёстринга и оценки дейст­вовавшего заодно с ним и послом Шуленбургом начальника управле­ния разведки и контрразведки (абвера) адмирала Канариса[273] придавали этим предостережениям требуемые реальные очертания. В результате смены настроений в военных кругах «доклад Риббентропа в январе 1939 г. перед генералитетом, в котором он подчеркнул неизмен­ность антибольшевистского курса... был принят довольно холодно»[274]. Даже начальник штаба верховного главнокомандования вермахта, ге­нерал-полковник Вильгельм Кейтель, в начале февраля 1939 г., похо­же, воспользовался неофициальной встречей с советским военным ат­таше, чтобы продемонстрировать Гитлеру преимущества если не сотрудничества, то советского нейтралитета в случае немецкой кампа­нии против Польши[275]. Вообще идея бисмарковской политики пере­страховки в отношении России стала в тот период среди генералов популярной[276]. Она захватила также и Гитлера[277].

При подобном стечении обстоятельств Гитлер и в самом деле мог на рубеже 1938 — 1939 гт. (а точнее, пожалуй, после переговоров с Беком, состоявшихся 5 — 6 января, и новогоднего приема 12 января) решить, что наступает время для такого альянса с СССР, который ему уже дав­но представлялся в виде временного «союза для войны»[278].

Таким образом, в демонстративном жесте Гитлера нужно видеть первую практическую проверку возможности сближения с СССР, диктовавшуюся желанием выяснить советскую реакцию. Биографы Гитлера справедливо указывают на то, что именно в эти недели «изво­ротливость и хладнокровие, с которыми он... перед глазами изумленно­го мира переключался с одной (альтернативы достижения своей цели в польском вопросе) на другую, вознесли его в последний раз на высоты тактического искусства»[279] .

Своим поступком Гитлер, как видно, произвел впечатление на Советское правительство, которое постоянными немецкими прось­бами относительно возобновления экономических переговоров было в известной мере подготовлено к такому повороту событий. Отсту­пала тревога по поводу украинских планов Гитлера. Как стало известно 13 января итальянскому послу в Москве Аугусто Россо, Литвинов с удовлетворением сообщил польскому послу Гжибовскому, что, хотя Париж и Лондон прилагают большие усилия, желая доказать Берлину, что его путь лежит на восток, «Гитлер убежден в этом меньше, чем утверждают о нем французы и англичане»[280]. К такому выводу, по мнению Марио Тоскано, можно прийти, зная, о чем говорили Гитлер и Мерекалов, с одной стороны, и Чемберлен и Муссолини — с другой[281].

Итак, если Советское правительство из дружелюбного разговора Гитлера с Мерекаловым (без сомнения, начала грандиозного маневра обмана и надувательства Сталина) вынесло впечатление, что он не за­интересован в Украине и не имеет агрессивных намерений против СССР, а, напротив, хочет видеть улучшение отношений[282], то, судя по советским публикациям, в середине января 1939 г. оно получило и на­глядное тому подтверждение. В соответствии с секретной информацией советских разведывательных служб Гитлер пока отложил осуществле­ние своего плана наступления на восток, с тем чтобы направиться на за­пад[283]. А для этого ему были необходимы сырьевые источники, которые мог предоставить Советский Союз. Но более тесное экономическое со­трудничество с Советским государством (и на это рассчитывала гер­манская дипломатия в России) могло стать первым шагом по пути стабилизации внешнеполитического развития в Восточной Европе. Нет сомнения в том, что свое влияние в Берлине Шуленбург использо­вал именно в этом направлении. Здесь имело место весьма примеча­тельное совпадение.

Аккредитованный в Лондоне коллега Шуленбурга, Герберт фон Дирксен, исходя из аналогичных соображений, в первые месяцы после подписания Мюнхенского соглашения прилагал усилия к интенсифи­кации германо-английских экономических связей. По словам Эриха Кордита, как и Шуленбург в Москве, Дирксен в Лондоне приступил к этому «по собственной инициативе, не имея указаний из Берлина». В январе 1939 г. Дирксену в сложнейших условиях удалось добиться пер­вых результатов в очень важной сделке с углем. Он надеялся, что это станет исходным пунктом для германо-британского сотрудничества на более широкой экономической основе. Но если предложения Шу­ленбурга были неожиданно поддержаны в Берлине, то «идея германо-британского экономического сближения не нашла благосклонного приема». Прибегнув к сомнительным отговоркам, ее отклонили[284]. За­интересованность в экономических связях с Россией постепенно одер­жала верх.

Поэтому вполне естественно, что 20 января, то есть во время пребы­вания Шуленбурга в Берлине, Гитлер (через Риббентропа) уполномо­чил Эмиля Виля пригласить советского полпреда и выразить ему принципиальное согласие германского правительства с предложенной советской стороной процедурой переговоров[285]. Немецкое условие сво­дилось лишь к тому, что переговоры в Москве проведет небольшая делегация, чтобы не привлекать внимания международной обществен­ности. 30 января Карл Шнурре должен был встретиться в Варшаве с по­слом графом Шуленбургом, отправиться с ним в Москву, чтобы там вместе с Густавом Хильгером начать переговоры. Трехмесячные ин­тенсивные усилия германской дипломатии в России, казалось, прино­сили первые плоды.

Шнурре отзывают

В течение десяти дней между приемом Мерекалова Вилем (20 янва­ря) и запланированным приездом Шнурре в Москву (30 января), там наметились существенные перемены. Если торжественное заседание 21 января по случаю дня памяти Ленина еще пронизывала мысль о военном окружении (как известно, речи писались заранее[286]), то советская пресса, по наблюдениям германского посла, «никак не реаги­ровала» на тревожные сообщения западных органов печати о предстоя­щем нападении Германии на Украину, а, «напротив, пыталась внушить французам, что мы вместе с итальянцами проявляем интерес к их стране — следующему объекту «агрессии»[287].

Вскоре во время вручения верительных грамот новым британским послом в Москве сэром Уильямом Сидсом Литвинов, касаясь вопроса возможного германского нападения на Украину, с «оптимизмом» заме­тил, что Гитлер всегда шел путем наименьшего сопротивления, а пото­му и следующий удар вряд ли направит на восток. Это же повторил 27 февраля в беседе с лордом Галифаксом советский посол в Лондоне И.М.Майский[288].