Михаил Вострышев - Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы Страница 25

СОБОЛЕВ. А я вот что скажу вам, господин судья. Мы получаем газеты в шесть часов. Я, как начальник богадельни, получаю газеты первый. А Татьяна пришла ко мне в семь часов. Вы, господин судья, знаете, катковская газета большая, в час ее не прочитаешь. Я и дал им полицейский листок, а газет, сказал, не дам до утра…

ЛЕВАНИЦКАЯ. Я приходила не в семь, а в девять часов, как обыкновенно.

СОБОЛЕВ. Только это, через несколько минут опять слышу звонок. «Кто?» — спрашиваю. «За газетами пришли», — говорят. Ну, тут, признаюсь, я уж рассердился и сказал что-то.

ЛЕВАНИЦКАЯ. Да господин Соболев и не выслушал меня, а прямо обругал неприличными словами.

СОБОЛЕВ. Не помню я, что ей сказал. Нынче я у детей спрашивал: не бранил ли я Татьяну? Они говорят, что нет. Но, признаюсь, я назвал ее дрянью и по-христиански согласен попросить у нее за это прощения. Только я, господин судья, был уж очень рассержен, а потому и сказал, что не буду давать им газет, пускай в конторе на другой день берут. Ушла Татьяна. Слышу, опять звонок. Приходит уж другая, такая толстая, и говорит, что я пьян. Но газет я все-таки не дал. У тебя, Татьяна, я готов просить прощения по-христиански. Посудите сами, господин судья, ведь беспрестанные звонки хоть кого рассердят. Конечно, она не виновата. Виноват, кто ее посылал. Я не пожалею двух тысяч рублей, чтобы нанять адвоката, и буду жаловаться. Что за беда, что я выбранил ее? Но можно ли меня, начальника богадельни, тянуть за это в суд? Ведь я после этого, пожалуй, авторитет потеряю.

СУДЬЯ. Следовательно, вы сознаетесь, что бранили ее?

СОБОЛЕВ. Кажется, назвал дрянью.

СУДЬЯ. Она, между прочим, говорит, что вы бранили ее неприличными словами.

СОБОЛЕВ. Все может быть, я был так рассержен этими звонками. Скажи, Татьяна, как я тебя бранил?

Леваницкая, приблизившись к судье, произносит что-то шепотом.

СОБОЛЕВ (прислушиваясь). Этого, право, не помню! Впрочем, я согласен по-христиански просить прощения. (Леваницкой.) И как тебе, Татьяна, не совестно тянуть меня к суду из-за такой безделицы? Мне не за себя обидно, мне обидно за свою должность. Ведь я тридцать пять лет состою начальником этого заведения, меня вся Москва знает! И Шумахер знает меня! Вот и нынче я был у Шумахера, он говорит тоже.

ЛЕВАНИЦКАЯ. Я никакого господина Шумахера-с не знаю-с.

СОБОЛЕВ. Коли ты не знаешь, так вот господин судья знает. А как ты смела меня пьяным назвать? За это ты мне, матушка, ответишь.

ЛЕВАНИЦКАЯ. Вы хоть здесь-то не горячились бы.

СОБОЛЕВ. Нет, голубушка, этого так нельзя спустить. Меня вся Москва знает. И тут, глядикось, в суд тянут.

СУДЬЯ. Она не говорила, что вы были пьяны. Она сказала только в нетрезвом виде.

ЛЕВАНИЦКАЯ. Я сказала это потому, что от господина Соболева очень уж пахло вином. Может, он и облился водкой, только очень сильно пахло, так и несло.

СОБОЛЕВ. Вот вы, господин судья, обратите внимание на этот факт. Я послал к ним, потому боялся, что меня душить придут. А мне прислали сказать, что я пьян, пьян целый год, что на меня жаловаться будут попечителю и что меня в оглобли запрягут на место лошади. Нет-с, этого нельзя. Я все-таки начальник, я буду на все жаловаться. Ко мне присылают нарочно, чтобы взбесить меня. Это все — неприятности по службе.

СУДЬЯ. Мне нет никакого дела до ваших служебных отношений. Вы лучше объясните мне, как обругали Леваницкую. В противном случае, я буду вынужден сделать допрос свидетелю.

СОБОЛЕВ. Право, господин судья, это интереснейшая история. Стоило бы ее в газетах напечатать. Жалко вот, что нет здесь стенографа.

Судья приступает к допросу свидетеля.

ФИЛИПП. Я был в это время, батюшка, тут. Я тут был.

СУДЬЯ. Слышали вы, как бранил Леваницкую господин Соболев?

ФИЛИПП. Нет, батюшка, этого я не слыхал.

СУДЬЯ. Вы, может быть, крепки на ухо, оттого и не слышали?

ФИЛИПП. Еж ли б он бранился, то, чай, кричал бы. А то нет, ничего не слыхал, он не бранился.

СОБОЛЕВ. Он говорит вон, что я не бранился. А я скажу напротив: бранил ее, бранил.

СУДЬЯ. Не хотите ли кончить это дело миром?

ЛЕВАНИЦКАЯ. Ведь это уже не впервой он меня ругает. Я и то два раза уж ему прощала.

СУДЬЯ (Соболеву). Вы дадите обещание, что не будете впредь браниться?

СОБОЛЕВ. Известно, не буду, если только меня опять не рассердят.

ЛЕВАНИЦКАЯ. Я, пожалуй, и теперь прощу его. Только уж вы, господин судья, не велите ему больше ругаться.

СОБОЛЕВ. А знаешь что, Татьяна, вот в этих самых законах, что у господина судьи на столе лежат, написано: если человек очень уж рассердится, то не только выругать, а и по лику погладить может. Слышала?

ЛЕВАНИЦКАЯ. Вот как же, господин судья, мне прощать-то его? Вон он при вас и по лику погладить обещается.

СОБОЛЕВ (торопливо). Ну-ну! Ведь я так, к слову только сказал… Господин судья, я уж особо на нее буду жаловаться, что она пьяницей меня назвала.

СУДЬЯ. Как же вы просите у нее прощения и вместе с тем хотите на нее жаловаться?

СОБОЛЕВ. Ну, пожалуй, я не буду жаловаться.

Судья объявил, что дело кончилось мировым соглашением.

СОБОЛЕВ (Леваницкой). Ну, Татьяна, что? Взяла?

Попросил милостыньку

Купеческий сын Тулинов представил 5 апреля 1869 года в московскую полицию отставного рядового лейб-уланского полка Степана Прохорова Мироновича за то, что он попросил у него милостыню, когда он был в Зеркальном ряду. Причем Тулинов объяснил, что, представляя Мироновича в полицию, он исполняет тем «долг гражданина преследовать тунеядцев».

СУДЬЯ (Мироновичу). Вас обвиняют в прошении милостыни. Вы чем занимаетесь?

МИРОНОВИЧ. Я, ваше высокоблагородие, двадцать пять лет выслужил. Мне теперича 64 года. Хожу по святым местам, Богу молюсь… Какие мои занятия!

СУДЬЯ. Зачем милостыню просите?

МИРОНОВИЧ. Что ж, ваше высокоблагородие, нешто я дурное что сделал?.. Только что от Сергия Преподобного пришел (из Троице-Сергиевой лавры), целый день ничего не ел. Ни знакомых, ни родных у меня здесь нет, денег тоже нет, а от дурного — спаси господи! И попросил Христа ради.

СУДЬЯ. Это запрещено.

МИРОНОВИЧ. Простите, ваше высокоблагородие! Я здесь только проходом, уйду и нога моя в Москве не будет. На седьмой десяток мне перевалило, а — слава те господи! — в казематах никогда не сиживал.

Мировой судья, руководствуясь 119-й статьей, определил сделать обвиняемому внушение.

СУДЬЯ. Смотрите же, вперед не просите никогда милостыни.

МИРОНОВИЧ. Никогда, ваше высокоблагородие! Только отсюда вынеси Господь!

Словоохотливая обвинительница

Крестьянка Мария Филиппова заявила полиции жалобу, что проживающая в первом квартале Арбатской части Москвы купчиха Надежда Александровна Кирпичева нанесла ей жестокие побои, от которых она чувствует себя больною. Госпожа Кирпичева со своей стороны объяснила, что никаких побоев Филипповой не наносила, что Филиппова ввязалась в ссору между работниками, вовсе до нее не касавшуюся, и когда она, Кирпичева, сказав ей, что это не ее дело, взяла ее за руку, чтобы отвести в кухню, то Филиппова легла на пол и стала кричать, что ее бьют. Свидетели, выставленные обеими сторонами, дали показания, согласные с объяснением Кирпичевой. По осмотру врача, ни боевых знаков, ни повреждений в здоровье у Филипповой не оказалось.

На суд 11 апреля 1869 года явились обвинительница Филиппова, поверенный Кирпичевой и свидетели. По прочтении полицейского акта, сущность которого изложена выше, судья обратился к Филипповой и спросил ее, что может прибавить к своему обвинению.

ФИЛИППОВА (говорит плаксивым голосом, нараспев). Я уж, батюшко, не знаю, что у вас там в бумагах написано, а только Надежда Александровна меня всячески позорила, повалила на пол, била кулаками… Кричит: «Тащите ее, шельму, на снег, пусть околевает! А коли кричать станет, глотку ей заткните». А вот ради этакого Светлого Христова праздника по сю пору больна… Батюшко мировой судья, прикочнитесь хоша вы ко мне… Живот пухнет…

СУДЬЯ (перебивая). Да говорите обыкновенным голосом, к чему вы хнычете.

ФИЛИППОВА (тем же голосом). Я, батюшко, человек больной. Она меня как шваркнула-то! Через нее я, может, навек несчастной буду.

СУДЬЯ. Вас осматривал доктор?

ФИЛИППОВА. Дохтур осматривал, не потаю этого, не хочу души сквернить для таких дел.

СУДЬЯ. Ну, он не нашел никаких признаков, что вас били.

ФИЛИППОВА. Это уж, батюшко, как ихней милости угодно было, этого я ничего не знаю, потому я человек темный. А теперича, батюшко мировой судья, отчего у меня живот пухнет?

СУДЬЯ. Этого я не знаю. Вы скажите мне: чего вы хотите?

ФИЛИППОВА. Спросите обо всем свидетелев. Авось, они для таких ден (судебное разбирательство проходило через несколько дней после праздника Светлого Воскресения) не покривят душою.