Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи Страница 26

Юлий Цезарь, вернувшись в Рим среди этого волнения, должен был найти сумрачные лица, холодный прием и ревнивую недоверчивость в господствующей партии, которая не забыла ни его родства, ни его возмущения против Суллы. Это неожиданное возвращение в то время, когда, казалось, начинается революция, должно было представляться очень подозрительным. Напротив, он с радостью был принят партией Мария, уже подготовлявшей небольшое восстание. Лепид взял деньги сената и уехал, но, прибыв в Этрурию, остановился для открытого набора бедняков этой области и других частей Италии, в то время как другой знатный, замешанный в революции и пощаженный Суллой благодаря семейным связям, Марк Юний Брут, несомненно по соглашению с Лепидом, набирал армию среди пришедших в отчаяние жителей долины По.[270] В Риме, где многие были в курсе дела и готовились присоединиться к двум вождям революции, зять Цезаря, Цинна, старался убедить его следовать за собой,[271] но Цезарь отказался. С годами и опытностью отважный и горячий темперамент молодого человека, рисковавшего своей головой из-за любви к своей даме, стал умереннее, и одна из существенных черт его характера, благоразумие, начала приобретать перевес.

Когда разразилась война, сенат имел двух верных людей, чтобы послать их против Лепида и Брута. Одним, конечно, был консул Катулл, а другим должен был быть магистрат, выбранный на следующий год. В партии Суллы был молодой человек, честолюбивый, нетерпеливый, хитрый; это был Гней Помпей. Он родился в 106 г. в богатой и знатной фамилии; мы видели, что он совсем юным стоял во главе армии во время войн, которые вел Сулла по своем возвращении в Италию против народной партии; затем он женился на племяннице диктатора. Чтобы продолжать играть выдающуюся роль в консервативном правительстве, он возымел желание потребовать себе командование в этой войне, хотя в тот год он был частным лицом, не занимавшим никакой государственной должности. Домогательство было странным со стороны поклонника Суллы, реформатора, установившего строгое соблюдение древних правил в последовательном занятии государственных должностей, и указывало, что сами друзья диктатора считались только тогда с его государственным устройством, когда оно благоприятствовало их интересам. Но сенат, постоянно трепетавший и не доверявший никому, не мог сопротивляться интригам молодого человека, обещавшего, по крайней мере по своему прошлому, быть его верным орудием; и забывая, что он должен быть строгим охранителем конституции Суллы, дал Помпею армию для борьбы с Брутом.

Так началась война. В то время как Лепид старался взять Рим, защищаемый Катуллом и Аппием Клавдием, назначенным interrex'oм, которым сенат, наконец, дал высшие полномочия,[272] на севере Брут, побежденный и запертый Помпеем в Мутине, сдался при условии пощадить его жизнь;[273] но был вероломно казнен победителем и умер, оставив в Риме прекрасную вдову по имени Сервилия и маленького сына, немногим старше одного года,[274] носившего его имя. Вследствие поражения Брута и, может быть, также по причине потерь, понесенных при приступах к Риму, Лепид вынужден был отступить к северу; но разбитый при Косе в Этрурии, он с остатками своей армии отплыл в Сардинию, где с небольшим успехом боролся с правителем, Гаем Валерием Триарием[275] вплоть до своей смерти, когда его сразили труды или, как говорили, печаль ввиду обнаружившейся неверности своей жены. Остатки его войска были отведены в Испанию к Серторию одним из его офицеров по имени Перпенна.

Цезарь был достаточно счастлив и осторожен, что не присоединился к этому предприятию, так дурно окончившемуся. Но, как человек честолюбивый, он хотел заставить говорить о себе. Он происходил из очень древней, но разорившейся фамилии, в которой уже в течение шести поколений никто не занимал должности выше претуры. Эта фамилия вступала в родство с выскочками, например с Марием, и искала связей с капиталистической буржуазией, спасаясь от разорения, но все же ей не удалось разбогатеть.[276] Если Цезарь был заметной личностью и мог вести широкий образ жизни, то этим он был обязан благоразумию своей матери Аврелии, благородному образцу древнеримской матроны.[277] Стремясь выдвинуться и чувствуя себя более смелым в опытах красноречия, чем в революционном движении, он выступил в 77 г. с обвинением против двух могущественных лиц из сулланской шайки: сперва против Корнелия Долабеллы, друга диктатора и бывшего правителя Македонии, затем против другого генерала Суллы Гая Антония Гибриды по поводу убытков, причиненных в Греции во время войны. Эти обвинения имели политическую цель.

После того, как осудили на молчание народных трибунов, абсолютное право которых соответствовало в римской демократии свободе печати в современных государствах, после того, как разрушили народную партию, терроризировали средний класс, народ и всадников, консервативное правительство слишком легко могло злоупотреблять властью, так что консервативная реакция, несмотря на реформы Суллы, увеличила политическую развращенность. В Риме квесторы, в большинстве случаев легкомысленные молодые люди, которым очень быстро наскучивали цифры и финансовые дела, предоставляли вести дела писцам казначейства, которые, пользуясь их доверчивостью, составляли подложные ассигновки, не принуждали к уплате государственных должников и всеми способами расхищали общественные деньги.[278] Люди наглые, жадные, бессовестные, часто замешанные в репрессии Суллы, подобно Гаю Верресу, Гнею Долабелле, Публию Цетегу, легко заставляли выбирать себя на государственные должности и располагали большим авторитетом в сенате, среди многочисленной ленивой знати. В нарбонской Галлии финансисты подкупали правителей, которые обманом или насилием захватывали земли пограничных свободных народов и сдавали им эти земли в аренду по низкой цене.[279] Во всех провинциях правители совершали жестокости и грабежи, всегда остававшиеся безнаказанными. В Риме не было никакой гарантии правосудия; сенаторские суды, восстановленные Суллой, функционировали еще хуже всаднических судов; всякому богатому и могущественному человеку было весьма легко добиться своего оправдания, пустив в ход интриги и деньги.[280] Общество было недовольно этим беспорядком, и Цезарь надеялся привлечь внимание к правительству и к себе, выступив обвинителем таких могущественных лиц.

Но нетерпение побудило Цезаря выступить в малоподходящий момент. В самом деле, как только успокоился страх, внушенный Лепидом, страх еще более ужасный взволновал умы. Серторий, мелкий собственник из Нурсии, которого мать послала заниматься науками с целью сделаться адвокатом и который сделался военным, неожиданно принялся в Испании защищать дело, которое все считали потерянным. Он завоевал весь полуостров, построил арсенал, организовал армию, создал школу, чтобы давать там латинское воспитание сыновьям испанской знати. Он принимал беглецов марианской партии, составил из них сенат и нанес много поражений Метеллу Пию. На другом конце света Митридат, обеспокоенный упорством сената, не желавшего письменно подтвердить дарданский договор, готовился с необычайным жаром к новой войне. Он давал деньги и вступал в тайные сношения с пиратами, количество и дерзость которых увеличились на всем Средиземном море во время революционных беспорядков; он заготовлял провиант, запасался оружием и, убедившись на опыте, что небольшая, но сильная армия имеет большее значение, чем восточные армии, численность которых являлась скорее препятствием, нежели приносила пользу, — он попытался организовать с помощью многочисленных поступивших на его службу италиков небольшую армию римского образца.[281] В Риме многие беспокоились, видя приближение грозы, как и в 89 г. — междоусобную войну в стране, Митридата, поднимающего оружие, и пиратов, все более и более многочисленных и дерзких. Подозревали даже сношения и союз через море между Испанией и Понтом.[282]

Среди этих беспокойств даже справедливые обвинения, направленные против могущественных лиц, вызывали слишком большие скандалы, которыми пользовались народные трибуны, чтобы волновать государство; эти скандалы легко можно было объявить преступлением как революционные происки, и тем пугать честных, но робких людей, с тайным удовольствием видевших преследование могущественного мошенника, но не смевших поддержать обвинителей. Действительно, оба обвиняемых, несмотря на красноречие отважного молодого человека, были оправданы, и Цезарь вследствие этих процессов сделался еще более ненавистным знати, подозрительно смотревшей на этого наглого и опасного племянника Мария.[283] Он понял, что сделал неосторожность и что момент был еще благоприятен молодым людям, служившим, подобно Помпею, делу Суллы. С войны против Брута Помпей возвратился еще более гордым, более честолюбивым, более уверенным в себе, чем был до отъезда. Он держал свое войско под оружием по соседству с Римом и всячески интриговал, чтобы быть посланным в Испанию на помощь к Метеллу; слабый сенат, боясь военного бунта, согласился на это, хотя Помпей еще не был избран ни на одну государственную должность.[284]