Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи Страница 27

Среди этих беспокойств даже справедливые обвинения, направленные против могущественных лиц, вызывали слишком большие скандалы, которыми пользовались народные трибуны, чтобы волновать государство; эти скандалы легко можно было объявить преступлением как революционные происки, и тем пугать честных, но робких людей, с тайным удовольствием видевших преследование могущественного мошенника, но не смевших поддержать обвинителей. Действительно, оба обвиняемых, несмотря на красноречие отважного молодого человека, были оправданы, и Цезарь вследствие этих процессов сделался еще более ненавистным знати, подозрительно смотревшей на этого наглого и опасного племянника Мария.[283] Он понял, что сделал неосторожность и что момент был еще благоприятен молодым людям, служившим, подобно Помпею, делу Суллы. С войны против Брута Помпей возвратился еще более гордым, более честолюбивым, более уверенным в себе, чем был до отъезда. Он держал свое войско под оружием по соседству с Римом и всячески интриговал, чтобы быть посланным в Испанию на помощь к Метеллу; слабый сенат, боясь военного бунта, согласился на это, хотя Помпей еще не был избран ни на одну государственную должность.[284]

Упавший духом Цезарь решил вернуться на Восток, на этот раз в Родос, модный город, куда ездили все богатые римские юноши для усовершенствования в красноречии. Но во время путешествия с ним произошло неприятное приключение: он был захвачен пиратами, продержавшими его в плену на своем корабле пятьдесят дней до тех пор, пока возвратились его поверенные, в том числе его раб Эпикратес, посланный в Азию за деньгами для выкупа. Это был досадный досуг, который должен был многих позабавить в Риме; но честолюбивый молодой человек постарался утешиться, направив в Рим по получении свободы рассказ, вероятно очень преувеличенный, о своем пребывании среди пиратов. Он прожил среди них сорок дней, как принц, окруженный своими рабами, то играя с ними, то читая им свои поэмы, то угрожая их всех повесить, когда они ему дадут свободу. Он прибавлял, что, освободившись, он действительно вооружил судно, погнался за ними и многих распял.[285] Как бы то ни было, в Родосе он спокойно и серьезно принялся за учение, в то время как вокруг него, без его ведома и без ведома всех, мир обновлялся; революционное поколение Мария и Суллы исчезало, и вырастало поколение новое, родившееся около 100 г. до P. X.

Робкая мудрость людей еще раз была обманута. Бедствия этих ужасных лет не разорили навсегда Италию; когда страх перед революцией и реакцией прошел, она снова принялась жить, действовать, надеяться; она старалась приспособиться к новым условиям, созданным событиями, и извлечь из них сумму наиболее возможного счастья. Это вечный закон жизни народов, и многие причины позволили Италии выполнить его. Самые разрушения и грабежи междоусобной войны послужили до известной степени к восстановлению в италийском обществе равновесия между богатством и нуждой. Конечно, массовые убийства во время восточной и междоусобной войн должны были разорить мелкий подчиненный и платящий подати народ, бедный рабами и капиталами, живший своим трудом; эти войны отняли значительную часть людей, годных для войны и производства. Но эти убийства, напротив, были выгодой для такой нации, как италийская, где столько людей сражалось, чтобы эксплуатировать в своих выгодах политическое господство, уже приобретенное над народами бассейна Средиземного моря, и жить за счет работы своих рабов и подданных. Эти войны уменьшили число конкурентов в эксплуатации империи; острота борьбы смягчилась; во многих фамилиях, разреженных революцией, оставшиеся в живых оказались богаче по наступлении мира, несмотря на понесенные во время революции потери. Революция, кроме того, произвела в 86 г. кассацию трех четвертей долгов, т. е. освободила массу наследственных имений от самого тяжкого бремени, вознаграждая таким образом многих людей за убытки междоусобной войны к невыгоде незначительного меньшинства.

Италия реорганизовала в течение этого кризиса свою армию, и если она не могла спасти свою империю иначе как ценой дарданского мира, то она смогла после победы заставить Азию и Грецию уплатить часть издержек своей революции. Сулла захватил в Азии и продал италикам большое число рабов, он конфисковал в Греции много земель, принадлежавших городам и храмам, и сдал их в аренду италийским капиталистам; он внес в государственное казначейство остатки азиатской добычи — 15 000 фунтов золота и 115 000 фунтов серебра, которые теперь стоили бы около 20 000 000 франков,[286] а тогда стоили еще более. Если бы можно было знать суммы, розданные им солдатам в Азии и принесенные ими в Италию, суммы, издержанные в самой Италии для подкупа солдат демократической армии, суммы, которые он сохранил для себя или роздал своим друзьям, то получилось бы, может быть, число, в четыре или пять раз большее.

Но еще более важным результатом этих побед было то, что после спасения империи финансовая эксплуатация провинций, особенно Азии, нисколько не сдерживаемая декретами Суллы, уничтожавшими прежнюю систему откупов, стала еще более интенсивной. Если италийские всадники не брали более на откуп десятину, то азиатские города все же должны были уплатить Сулле двадцать тысяч талантов и недоимки за пять лет; контибуция, громадная для страны, разоренной революцией и войной, и принудившая города и частных лиц сделать большие займы у единственных крупных капиталистов той эпохи — у италийских капиталистов. Положение Греции, более бедной по природе, было еще тяжелее. Снова призванные городами и нищими гражданами, рик. ские капиталисты, изгнанные и преследуемые с таким бешенством десять лет тому назад, постепенно появились на Востоке, чтобы собрать остатки от ужасного кораблекрушения — на Делосе, с которым так сурово обошелся Митридат, в Патрасе, в Аргосе, в Элиде, в Лаконии, на Теносе, в Митилене, на Ассосе, в Лампсаке, в самой Вифинии, еще бывшей независимой.[287]

Везде они давали деньги в долг городам и частным лицам, захватывали местную торговлю и вывоз, вытесняя разоренных войной туземных купцов. В числе других был молодой римский всадник, Тит Помпоний Аттик, наследовавший громадное состояние своего дяди, одного из богатейших римских откупщиков. Вскоре после побед Суллы он отправился в Афины, чтобы продолжать там свое образование и избежать опасностей революции. Но в опустошенной и разоренной Греции он нашел также выгодное поле для помещния своих капиталов и, поселившись в Афинах, начал приобретать одновременно знания и состояние, являясь одновременно и учеником и банкиром.[288] Вполне понятно, что Греция и Азия, перенесшие столько жадных авантюристов, не представляли такой богатой добычи, как прежде, во времена их присоединения. Значительная часть богатств, собранных Атталидами, была уже захвачена и увезена италийскими финансистами, римскими магистратами и генералами Митридата. Тем не менее еще были, особенно в Азии, драгоценные металлы, предметы искусства, постройки, ремесленники, опытные во всякого рода работе, и крестьяне, обрабатывавшие и эксплуатировавшие эту плодороднейшую область древнего мира. Римские капиталисты могли, таким образом, к своей выгоде давать ссуды под будущие урожаи этой несчастной провинции. Они захватывали статуи, картины, золотую утварь, дома, поля, общественные здания, даже людей, обращая в рабство крестьян, не плативших своих долгов, или принимая в уплату детей должников.[289] Много финансистов отправилось также в нарбонскую Галлию, где налоги, взимаемые на армию, сражавшуюся в Испании против Сертория, принуждали входить в долги как города, так и частных лиц. Наконец, в самой Италии, если революция и разрушила много богатств, то она пустила в обращение много других, бесполезно лежавших в течение столетий, как, например, храмовые сокровища и храмовые имущества, проданные сенатом.

В общем, Италия нашла значительное возмещение потерь, понесенных в войне и революции. Что касается до конфискаций и грабежей, произведенных во время демократической революции и при реакции, то эта огромная масса имений переменила только владельцев, но не была разрушена. И если ограбленные собственники имели тысячи поводов для жалоб, то нация в целом не потерпела от этой перемены крупного экономического убытка. Эти имущества все же остались, и новые собственники не менее прежних желали эксплуатировать их и пользоваться ими. Этим объясняется, как скоро после столь ужасной революции и реакции, в то время как Цезарь занимался науками в Родосе, чрезвычайно возросла роскошь. Среди рабов, захваченных в Азии Суллой во время восточной войны и проданных италийским купцам,[290] среди рабов, позднее купленных в Азии финансистами или похищенных пиратами, были искусные земледельцы, красильщики, ткачи, чеканщики, музыканты, инженеры, архитекторы, ученые, грамматики, мужчины и женщины с тонким и восприимчивым умом, легко научавшиеся, если сами еще не знали, всем искусствам, дозволенным и запрещенным. Как только богатые фамилии получили возможность спокойно наслаждаться тем, что они приобрели или спасли во время революции, эти рабы первые содействовали распространению новой роскоши. Они научили властителей мира не тратить более завоеванных богатств на варварскую роскошь и удовлетворение грубых аппетитов, а утончать нравы, улучшать земледелие, заниматься науками, наслаждаться изящными искусствами и самый порок облекать в более изысканные формы.