Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи Страница 28

В общем, Италия нашла значительное возмещение потерь, понесенных в войне и революции. Что касается до конфискаций и грабежей, произведенных во время демократической революции и при реакции, то эта огромная масса имений переменила только владельцев, но не была разрушена. И если ограбленные собственники имели тысячи поводов для жалоб, то нация в целом не потерпела от этой перемены крупного экономического убытка. Эти имущества все же остались, и новые собственники не менее прежних желали эксплуатировать их и пользоваться ими. Этим объясняется, как скоро после столь ужасной революции и реакции, в то время как Цезарь занимался науками в Родосе, чрезвычайно возросла роскошь. Среди рабов, захваченных в Азии Суллой во время восточной войны и проданных италийским купцам,[290] среди рабов, позднее купленных в Азии финансистами или похищенных пиратами, были искусные земледельцы, красильщики, ткачи, чеканщики, музыканты, инженеры, архитекторы, ученые, грамматики, мужчины и женщины с тонким и восприимчивым умом, легко научавшиеся, если сами еще не знали, всем искусствам, дозволенным и запрещенным. Как только богатые фамилии получили возможность спокойно наслаждаться тем, что они приобрели или спасли во время революции, эти рабы первые содействовали распространению новой роскоши. Они научили властителей мира не тратить более завоеванных богатств на варварскую роскошь и удовлетворение грубых аппетитов, а утончать нравы, улучшать земледелие, заниматься науками, наслаждаться изящными искусствами и самый порок облекать в более изысканные формы.

Пока Цезарь учился в Родосе, в Риме быстро образовался италийский high life, к которому принадлежали образованные и чуждые политике финансисты, как Тит Помпоний Аттик, миллионеры, из честолюбия занимавшиеся политикой, как Помпей и Красс, молодые люди знатных фамилий, спасшие свои состояния во время революции, как Луций Домиций Агекобарб;[291] сюда присоединялись юноши из богатых или зажиточных муниципальных семей, получившие в своей семье тщательное воспитание и приезжавшие в Рим вести светскую жизнь или добиваться славы красноречием, занятием государственных должностей или войной, как Цицерон, Варрон, Гай Октавий, сын богатого ростовщика из Веллитр.[292] К этому кругу принадлежали знаменитые адвокаты, как Гортензий, зарабатывавшие большие суммы защитой правителей, обвиненных во взяточничестве; ученые люди, как Валерий Катон и Корнелий Непот; восточные куртизанки, прославившиеся своей красотой; греческие и азиатские ученые, принятые в знатных домах Рима; эмансипированные дамы, занимавшиеся политикой, знавшие греческий язык и философию. В этом high life каждый сообщал другим свою наиболее сильную страсть. Ученые люди передавали вкус к образованности финансистам и политикам; светские люди заставляли ученых и дельцов чувствовать прелесть удовольствий; финансисты возбуждали ум (если не всегда ловкость) к спекуляциям у людей света — военных и государственных, и мало-помалу, когда все страсти возгорелись во взаимном соприкосновении, строй жизни сделался более расточительным и утонченным.

Всякий с этих пор желал иметь виллы в деревне и в купальных курортах, ставших входить в моду, как Баи.[293] Надо было иметь многочисленных рабов, имевших каждый особую должность,[294] не только лакеев и людей для несения носилок[295] и светильников ночью,[296] но и музыкантов,[297] секретарей,[298] библиотекарей, переписчиков[299] врачей.[300] Должно было пользоваться только предметами, приготовленными дома и собственными рабами,[301] за исключением редких и роскошных вещей, привозимых издалека.

Нужно было иметь произведения греческого искусства, дельфийские столы, коринфские вазы, чеканные чаши, канделябры, бассейны для фонтанов, статуи, картины, бронзы. Многие богатые финансисты и сенаторы покидали простые и тесные дома, в которых они родились. Они приказывали строить дворцы, еще более обширные и пышные, чем дворец Лепида, наполненные греко-азиатскими подражаниями, с приемными и гостиными, библиотекой, палестрой, банями, с украшениями из гипса и стенной живописью.[302] Распространился обычай посылать письма и, следовательно, необходимость писать друзьям и нетерпение получить от них ответ, знать все, что происходит в Риме и в империи. Вошло в обычай постоянно рассылать рабов в самые отдаленные области империи. Часто посылали приглашения к обеду или погостить в деревню. Широкое гостеприимство сделалось обязательным. Отправляться в путешествие надо было уже не с маленькой свитой, а с многочисленными рабами.[303] Увеличилась роскошь при похоронах; распространилась мода на монументальные семейные усыпальницы, сооружаемые для привлечения общего внимания по большим дорогам Италии.[304] Одежда сделалась более разнообразной и изукрашенной, увеличилась роскошь серебряных украшений, так же как разнообразие и цена тканей.[305] Для италийских и римских богачей создался тот условный кодекс приличий, рабами которого до потери чувства серьезного и реального делаются богатые классы по мере роста цивилизации. Молодые люди, строго соблюдая этот кодекс, пропагандировали и навязывали его другим с ревностным старанием, возмущавшим стариков, приверженцев суровой простоты древних нравов. Среди протестовавших лиц был молодой человек, происходивший из знатной и богатой фамилии, потомок Катона-цензора, Марк Порций Катон, по-своему возмущавшийся той тиранией изящества, которой хотела подчинить его римская золотая молодежь. Время от времени он появлялся без обуви и туники, чтобы приучиться, по его словам, краснеть только вещей постыдных самих по себе, а не благодаря условности.[306]

Запросы духа также возрастали, и в высших классах Италии распространилась та горячая жажда знания, которая является признаком великих исторических эпох. Молодой человек из знатной фамилии не мог более не провести несколько лет в Греции или на Востоке, слушая там лекции риторов или знаменитых философов, подобно тому, как делал это Цезарь. Все стали произносить речи, писать прозой и стихами. Все хотели иметь разностороннее, энциклопедическое образование и читать книги обо всем: риторику, эстетику, историю, географию, агрономию, стратегию, тактику, полиоркетику, философию, медицину. Энциклопедия Аристотеля, принесенная в Италию Суллой, имела снова громадных успех.[307] Эта энциклопедия мало ценилась специалистами, которые в течение двух предшествующих столетий в скромном уединении обширных музеев, устроенных царями Востока, изучали специальные науки — астрономию, математику, историю литературы. Но она снова стала вызывать удивление, когда образованным классам Италии пришлось управлять обширной империей. Приходилось быть то воинами, то государственными людьми, ораторами, судьями, финансистами, устроителями празднеств и организаторами общественных работ, адмиралами, земледельцами, посланниками, и нужно было обладать не одной какой-нибудь наукой, но общей широкой образованностью, которая помогала бы схватывать самую сущность всякого дела. Аристотель, философ зарождавшейся империи, учитель сперва Александра, а потом арабов, предлагал основателям италийской империи обширную, хорошо расположенную энциклопедию, написанную просто и ясно, богатую фактами и теми общими идеями, которые даже в несовершенном виде так необходимы для ориентировки в неизвестности неизмеримого будущего, давая направление в смешении случайных вещей и препятствуя менять путь при всяком преходящем противоречии событий.

Этот рост роскоши и потребностей способствовал также распространению духа спекуляции в высших классах. Сулла мог восстановить старые римские учреждения, но дух аристократической эпохи быстро исчезал в новом поколении. Даже в родовой знати исчезало прежнее отвращение к коммерческим предприятиям. Крупные финансисты и собственники, старые аристократические фамилии и миллионеры-выскочки начинали смешиваться и образовывать один класс дельцов и финансистов. В этом классе должен был ослабеть старый антагонизм между всадниками и сенатом, между капиталистической буржуазией и военной и политической знатью.

В то же самое время началось глубокое изменение в экономической жизни Италии. В продолжение предшествующих пятидесяти лет италийские капиталы предпочитали отправлять на чужбину, преимущественно в Азию, для эксплуатации только что завоеванных провинций, тогда как на земледелие в самой Италии затрачивалось очень мало. В общем, если менее богатые собственники стремились к сельскохозяйственным улучшениям, то крупные землевладельцы, скупавшие земли разоренных мелких хозяев, предпочитали увеличивать свои угодья, нежели заниматься улучшением земледелия. Они ограничивались образованием латифундий, возделываемых рабами, или превращением прежних собственников в мелких арендаторов, продолжавших следовать устаревшей системе хозяйства. Но с тех пор как провинции, особенно Азия, слишком истощенные и разоренные войной, стали приносить меньшую прибыль, капиталы были обращены на землю.