Татьяна Джаксон - Четыре норвежских конунга на Руси Страница 28

Снорри Стурлусон рассказывает об источнике богатств Харальда следующим образом:

И когда Харальд прибыл в Хольмгард, конунг Ярицлейв превосходно встретил его. Провел он там зиму, взял тогда в свое распоряжение все то золото, которое он раньше посылал туда из Миклагарда, и всякого рода драгоценности. Это было такое большое богатство, что ни один человек в северных странах не видел такого во владении одного человека. Харальд трижды ходил в обход палат (polutasvarf), пока он был в Миклагарде. Там есть такие законы, что каждый раз, когда умирает греческий конунг, тогда варяги идут в обход палат (polutasvarf). Они тогда проходят по всем палатам конунга, там где находятся все его сокровищницы, и каждый тогда свободно присваивает то, что идет ему в руки [IF, XXVIII, 89-90].

Итак, Снорри рассказывает, как Харальд, находясь на службе в Миклагарде, трижды принимал участие в polutasvarf. Снорри понял первую часть слова как лат. palatia, «императорский дворец» , а вторую как svarf, исландское существительное от глагола sverfa, «идти колонной, шеренгой». Он сообщил, что, согласно законам, когда умирал византийский император, варяги имели право пройти по его дворцу, предаваясь неограниченным грабежам. Далеко не все исследователи принимают трактовку Снорри. Рассмотрим последовательно несколько точек зрения.

В. Г Васильевский считает, что после ослепления Михаила Ка-лафата, в котором Харальд должен был участвовать, он мог оказаться «среди возмутившейся толпы, штурмовавшей дворец; мы должны предполагать, что именно тогда он учинил то, что сага (вероятно, вслед за скальдами) называет polotaswarf – грабежом (царских) палат, и наполнил руки византийским золотом» [Васильевский 1908. С. 283]. В другом месте Васильевский уточняет, что «императорский дворец византийского владыки именуется polotur (множеств.), то есть, палатами (от palatium, Pfalz)» [Там же. С. 239].

По мнению А. И. Лященко, «автор саги в оправдание грабежей своего героя приводит невероятное объяснение о праве варягов брать, что попадет под руку, при перемене правителя Византии. Конечно, это не могло быть правом. Но вполне допустимы были грабежи при столь частых в Византии дворцовых революциях. Действительно, Гаральд пережил три смены правителей в Константинополе: Романа III (1034 г.), Михаила IV (1041 г.) и Михаила V (1042 г.)» [Лященко 1922. С. 127, примеч. 2].

С. Блёндаль [Blondal 1939. Р. 8] отметил, что такого рода ограбление императорского дворца, а тем более его казны, по случаю смерти императора, было в принципе невозможно в столь высоко цивилизованном обществе, каковым являлась Восточная Римская империя. Если бы что-либо подобное происходило, только бы вполне определенное количество комнат, с вполне конкретными предметами в них, было бы открыто для дружинников императора. Однако ни в одном византийском источнике мы не находим и намека на подобный обычай. И все же, по мнению Блёндаля, «хоть небольшое ядро истины» в этом известии Снорри есть. Исходя из того, что «в среде варягов был значительный русский элемент», Блёндаль объясняет термин polutasvarf при помощи русских слов палата и сбор [Ibidem, 9]. Впрочем, при таком понимании термина трактовка стоящих за ним реальных событий не сильно отличается от той, которую дал Снорри Стурлусон. Блёндаль предложил и еще одно толкование слова poliitasvarf от русских слов получать и сбор в значении «налог, пошлина». Он полагал, что варяги, с одной стороны, могли использоваться для сбора податей в тех местностях, где регулярные сборщики дани не могли справиться без военной поддержки, а с другой, – наемники, будучи на длительное время расквартированы в какой-нибудь византийской провинции, должны были получать с местного населения специальный налог [Ibidem, 10–12].[103]

А. Стендер-Петерсен [Stender-Petersen 1940] утверждает, что Снорри ошибался, говоря о трех «обходах палат» Харальдом во время его пребывания в Византии. В действительности этот термин относится к сбору Харальдом даней по поручению Ярослава Мудрого во время его пребывания на Руси. Само слово polutasvarf, по Стендер-Петерсену, – тавтологично, содержит перевод самого себя, оба его корня, первый – русский (полюдье), второй – скандинавский (svarf), означают «поворот, оборот, круговое движение», возможно, с какими-то особыми оттенками значения. Однозначно поддержал точку зрения Стендер-Петерсена лишь Дж. Шепард [Shepard 1973], заключивший на основании этого, что Харальд участвовал в полюдье во время своего первого пребывания на Руси, и датировал его пребывание 1031–1034 гг.

Ф. Дёльгер в рецензии на статью Блёндаля отдал предпочтение мнению этого исследователя [Dolger 1941. S. 250–251]. П. Ле-мерль назвал гипотезу Стендер-Петерсена «весьма остроумной, хотя и не доказанной по всем пунктам» [Lemerle 1960]. X. Бир-нбаум посчитал аргументацию Стендер-Петерсена весьма противоречивой [Birnbaum 1981. Р. 18]. Г Г Литаврин также более согласен с Блёндалем, нежели со Стендер-Петерсеном, «так как те же саги сообщают, что Гаральд отсылал свои богатства из Византии на сохранение Ярославу Мудрому, был обвинен в присвоении казенных денег и добычи и даже подвергся аресту» [Литаврин 1972. С. 596; Литаврин 1967. С. 83-84].

Возможности для присвоения государственных средств и личного обогащения у Харальда несомненно были, если он, согласно теории Блёндаля, привлекался для сбора налогов. В. Т. Пашуто подчеркнул, что «варяжский корпус использовался для сбора дани и полюдья и на Руси... и в Византии (Гаральд Сигурдарсон, будущий зять Ярослава, не раз участвовал в polutasvarf); при участии в сборе дани варяги получали одну треть – это русская традиция; впрочем, одну треть добычи получал корпус руссов в Византии во время похода Василия II на Болгарию, одна треть шла императору, другая – греческому войску» [Пашуто 1968. С. 25].[104]

Брак Харальда Сигурдарсона и Елизаветы Ярославны

В целом ряде королевских саг записи начала XIII в. (в «Гнилой коже», «Красивой коже», «Круге земном», «Саге о Кнютлин-гах»), а также (без упоминания имени невесты) в «Деяниях епископов гамбургской церкви» Адама Бременского (ок. 1070 г.) содержатся сведения о браке Елизаветы и Харальда Сурового Правителя.

Возвращаясь на Русь, будучи обладателем такого огромного богатства, «какого никто в северных землях не видел во владении одного человека,» – рассказывает Снорри Стурлусон, – «сложил Харальд Висы радости, и всего их было шестнадцать, и один конец у всех» [Hkr. (IF, XXVIII, 89)]. Та же строфа, что и в «Круге Земном», цитируется в другом своде королевских саг – «Красивая кожа» (ок. 1220 г.) [Fask., 232]. В «Гнилой коже» и «Хульде» приводятся шесть строф Харальда, посвященных «Элизабет, дочери конунга Ярицлейва, руки которой он просил»:

И в этих поездках сочинил Харальд Висы радости, и всего их шестнадцать, и один конец у всех, хотя здесь записаны немногие. Вот одна [из них]:

«Корабль проходил перед обширной Сицилией. Мы были горды собой. Корабль с людьми быстро скользил, как и можно только было желать. Я меньше всего надеюсь на то, что бездельник будет нам в этом подражать. Однако не хочет девушка в Гардах чувствовать ко мне склонности».

Этим намекает он на Элисабет, дочь конунга Ярицлейва, руки которой он просил, как раньше говорилось; и так сказал он:

«У трендов оказалось больше войска; мы выдержали поистине горячий бой; будучи молодым, я расстался с молодым конунгом, павшим в бою. Однако не хочет девушка в Гардах чувствовать ко мне склонности.

Нас было шестнадцать на корабле, когда внезапно поднялась буря; нагруженный наш корабль был полон воды, которую мы вычерпывали. Я меньше всего надеюсь на то, что бездельник будет нам в этом подражать. Однако не хочет девушка в Гардах чувствовать ко мне склонности.

Я владею восьмью искусствами: умею слагать стихи; умею быстро ездить верхом; иногда я плавал; умею скользить на лыжах; я опытен в метании копья и владении веслом; я также знаком с игрой на арфе и поэзией.

Я родился там, где уппландцы натягивали луки; теперь у меня есть корабли, ненавистные населению, которые плавают среди островов; с тех пор, как мы спустили его на воду, корабль мой рассекал много морей. Однако не хочет девушка в Гардах чувствовать ко мне склонности.

Кроме того, ни вдова, ни юная девушка не смогут отрицать, что мы у южного города храбро сражались своими мечами. Я прокладывал путь острием копья; там есть доказательства наших подвигов. Однако не хочет девушка в Гардах чувствовать ко мне склонности» [Msk., 85–87; Hulda, 169].

Надо сказать, что такого рода «любовная лирика» для творчества северных скальдов весьма не типична («Но северные скальды грубы, / Не знают радостей игры, / И северным дружинам любы / Янтарь, пожары и пиры,» – О. Мандельштам). И тем не менее именно «Висы радости» Харальда завоевали большую популярность в России, начиная с конца XVIII в. Число их переводов на русский язык и вольных переложений достигает полутора десятков. Не могу удержаться от того, чтобы не процитировать некоторые из них, хотя бы в сокращении.