Лебек Стефан - История Франции. Том I Происхождение франков Страница 29

Щедрость Дагобера по отношению к Сен-Дени не являлась полностью бескорыстной: король ждал от клира молитв за спасение своей души. Подобно Хлодвигу, похороненному рядом со святой Женевьевой, Хильдеберу — рядом со святым Венсаном, Клотару — рядом со святым Медардом. Дагобер желал, чтобы его прах был захоронен рядом со святым Дионисием. По приказу короля храм был украшен, мощи святого и двух его сподвижников перенесли в роскошную раку, изготовление которой было поручено королевскому другу, чеканщику денег и ювелиру Элуа. Заболев в последние дни 638 года, Дагобер приказал перевезти себя в Сен-Дени к святым мощам. В стенах обители он и скончался 19 января 639 года. Предварительно король поручил своему верному нейстрийскому майордому оберегать вдову, королеву Нан тильду, а также маленького Хлодвига, которому было тогда не больше пяти лет от роду. В Австразии же будущее оставалось за Сигебером. В одном из лучших произведений того времени, столь скудном на письменные источники, в анонимном жизнеописании Дидье, королевского казначея, а затем епископа Каорского, есть любопытный комментарий, касающийся этого наследования. Тогда как Сигебер, говорится в памятнике, наследовал Австразийское государство, Хлодвиг II получил Франкское государство. Таким образом, с точки зрения аквитанцев (а жизнеописание, несомненно, написано в их среде), Австразия не являлась более франкской, и только западные земли имели право оспаривать наследие Хлодвига. Нейстрия середины VII века решительно может представляться в качестве ядра будущего королевства Франции.

Клотар II. Дагобер и возникновение средневековой Франции

Именно во Франции (особенно в Сен-Дени), а отнюдь не в Германии получил развитие цикл легенд, связанных с Дагобером. Монахи этого аббатства не щадили сил для того, чтобы славить деяния своего благодетеля. Они были авторами написанной около 835 года героической поэмы о Дагобере. В этом произведении, созданном во славу святого Дионисия и доброго короля, историческая правда отступает перед полетом фантазии. Создание литературного памятника позволяло монахам не только возвеличить свой храм, где покоились останки обоих героев, но также воспеть власть, пустившую корни на их земле, в среде западных франков (вскоре они начали превращаться просто во франков). Они дадут свое имя будущей Франции, которая охватит все пространство Галлии, установит в сражениях свое господство над Германией, где саксы были якобы истреблены.

Сознание западных франков формировалось не только под влиянием личности Дагобера. Гораздо более объективным был процесс, сделавший и его царствование, и царствование его отца решающими моментами в зарождении средневековой Франции. В VI веке взоры франкских элит, в первую очередь королей, были обращены к Средиземноморью, их питали воспоминания о мифологическом Риме, в наследии которого черпались основы политических и культурных моделей. Представители части элиты даже решились посылать своих отпрысков в Париж, к королевскому двору, чтобы те смогли получить там если не интеллектуальную подготовку, то хотя бы политическое образование. Париж, пригородные королевские «виллы», храм, а вскоре монастырь Сен-Дени стали беспрецедентными точками притяжения. Разумеется, притяжения политического, о чем свидетельствует карьера Сиагрия, второго брата Дидье. Как и оба его брата, он уехал из Альби в Париж, стал довольно близким приближенным короля Клотара, а затем возвратился в родной город с графской грамотой — пример того, как действовал эдикт 614 года. Но популярность этих государственных центров имела и экономический характер, поскольку учреждение ярмарки Сен-Дени свидетельствовало, что Парижский бассейн и вся Галлия открывались Северу.

2. В VII веке: новые пути экономики

Улучшение климата и демографическое обновление

Уже несколько веков на территории Западной Европы господствовал сырой холодный климат. Часто случались неурожаи, люди голодали (что отмечал Григорий Турский около 580 года и что подтверждают результаты последних археологических раскопок[42]). В свою очередь, голод открывал дорогу эпидемиям. Вплоть до конца VI века одна за другой накатывались волны дизентирий, оспы и чумы. В лаконичных хрониках VII века подобные бедствия больше не упоминаются. Конечно, делать на этом основании вывод об улучшении климата рискованно, если бы не было совпадения источников палинологических[43], археологических и историографических. А они свидетельствуют о расширении производства зерна, увеличении доли мяса в рационе питания и даже об увеличении площади пахотных земель по сравнению с распашками в VI веке. Очевидно, что с этого времени начался рост населения, хотя его темпы трудно определить. Показательны результаты раскопок кладбища Френувиль в Кальвадосе. Они позволяют увидеть, что число жителей этой общины с 250 в галло-римскую эпоху увеличилось до 1400 в VII веке, достигнув самой высшей точки. Можно также сослаться на наблюдения, проведенные в других местах, например, в районах Бри и Дера, в лесах Агено или Арденн, где отшельники или монахи (в особенности последователи святого Колумбана) производили корчевки. Возможно, новые крестьянские хозяйства (такие, например, как «хутора») возникали благодаря освоению целинных земель как в районе Гента, так и в Нормандии, в Керси и в нижней Оверни. «VII век кажется идиллическим» эти слова, сказанные об Аквитании[44], верны, пожалуй, по отношению ко всей стране.

К новым структурам земельной собственности

В дарственных грамотах и завещаниях времен Дагобера появляются упоминания о весьма процветающих «виллах». Когда в 632 году Элуа передает свое имение основанному им в Солиньяке (Лимузен) монастырю, то в дарственной записи перечисляются земли, виноградники, пастбища, леса, фруктовые и другие деревья, дом, скот, посуда, рабы и колоны. Из этого списка исключены лишь «бывшие рабы, получившие вольные от господина», с тем, однако, условием, что они могли оставаться в местах своего проживания под защитой монахов. Подобные грамоты странным образом напоминают уже известное нам завещание Эрминетруды. То же самое наблюдается на севере. Пример — дарственная грамота святой Бургундофары, сестры Фаропа (которого мы уже встречали при дворе Дагобера), жалованная в 632 году недавно основанному монастырю Эбориак, известному и сегодня под тем же названием (Фармутье, департамент Сены и Марны). В грамоте перечисляются все те же части «виллы», которые перешли Бургундофаре по завещанию в Шампо, Шелье, Оже-ан-Бри, — здания, земли, виноградники, луга, леса, источники, скот, рабы. Но в акте содержится оговорка, в соответствии с которой рабы, получившие вольную (в виде записи на дощечке или на бумаге), остаются свободными, сохраняют пособие, выданное им господином.

Наверное, спустя пол века немногое изменилось и на юге. Очень богатый человек по имени Низезий жалует монастырю Муассак в 679–680 году многочисленные «виллы» в Ажне, Керси, Тулу Цене с «господскими» владениями, то есть имениями, церквями, жилыми домами строениями пахотными целинными землями, виноградниками, плодовыми садами, лугами, лесами, водами, рыбьими садками, мельницами «целиком, как они нам принадлежат в древних границах». Так говорится о двух из этих «вилл», расположенных в округе Оз, что предполагает следование описям весьма раннего происхождения.

Но необходимо знать, что же обозначает слово «вилла» (villa). Долгое время в историографии сохранялась традиция, в соответствии с которой под «виллой» понималось крупное земельное хозяйство античного типа, сохранившееся и в самом раннем средневековье, причем представлявшее собой не только единицу собственности, но и часть ландшафта. Однако недавно были высказаны предположения [45] о том, что «вилла» раннего средневековья представляла собой административную единицу, что основное ее подразделение — манс (крестьянский надел, этот термин начинает распространяться примерно с 600 года) — являлось базовым в системе налогообложения, что оброк, который выплачивали арендаторы и другие «ленники-держатели» маиса, был на самом деле прямым налогом, унаследованным с античных времен. Наконец стало известно, что более или менее регулярная повинность, выполнявшаяся крестьянами, представляла собой не барщину, а форму трудового налога, изымавшегося владельцем «виллы».

Налицо чисто «фискалистское» прочтение документов и толкование сельского словаря первых веков средневековья, основанное главным образом на анализе больших рукописей или описей монастырского имущества IX века. Но применим ли такой подход к более ранним временам? Положительный ответ означал бы, что меровингская государственность была способна восстановить во всей его полноте и сложности прямое налогообложение, против которого население систематически выступало в VI веке каждый раз, когда короли делали слабые попытки восстановить эту систему в своих государствах. Благодаря Григорию Турскому хорошо известно, что в свое время случилось с Теодебером или Брунгильдой. И — это особенно важно — пришлось бы предположить, что смысл понятия «вилла» полностью изменился со времени античности, а слово «манс», едва появившись, наполнилось семантическим содержанием, не имеющим ничего общего с этимологическим значением (от глагола maneo, manere — проживать, обитать). Это последнее предположение кажется уже совсем неправдоподобным.