Александр Покрышкин - Познать себя в бою Страница 29

В нашем полку стала явственнее ощущаться нехватка сил. Беспрерывно посылая группы на штурмовку противника, командование не могло выделить достаточного количества самолетов на прикрытие переправы. Но каждый летчик, вылетая на патрулирование, понимал, что нельзя допустить обнаглевших фашистских захватчиков до этой переправы. Она должна жить и работать. Выполнить эту нелегкую задачу можно было, лишь проявив мужество, мастерство и новаторство. Ведь воздушный бой в то трудное время, как правило, приходилось вести одному с группой бомбардировщиков, иногда прикрытых и «мессершмиттами».

Однажды в район Каховки я пришел на большой высоте. Веду круговой обзор. Вижу, как с севера ниже меня идет четверка Ю-88. Надо заставить их сбросить бомбы до переправы! Сваливаюсь на них с форсированием мотора, «соколиным ударом». Атакую ведущего группы. Стреляю «эрэсами» и из пулеметов. Подбитый «юнкере» бросает бомбы в поле, не долетая до переправы. По его примеру и остальные неприцельно высыпают из бомболюков свой смертоносный груз.

За счет большой скорости снова набираю высоту. Новая атака. Смотреть за подбитым вражеским самолетом нет времени, да и не это главное. Важно то, что сброшенные бомбы упали в стороне от объекта. А это уже победа, выполнение поставленной боевой задачи.

Сложнее было вести бои, когда бомбардировщики шли под прикрытием истребителей. Но и тогда задачу свою выполняли. Переправу у Каховки мы не дали разбить. Обеспечили переход на другой берег Днепра не только беженцам, но и нашим отступающим воинским частям.

Базирование двух истребительных полков, а точнее, их остатков на одном аэродроме, значительно осложняло ведение боевых действий. И наш полк перелетел на полевую площадку в Дорунбург. Стоянка самолетов располагалась рядом с машинно-тракторной станцией, забитой комбайнами. В нашем полку часть летчиков выполняла боевые задачи на штурмовиках. Уверовав в надежность броневой защиты Ил-2, летали даже одиночно на «свободную охоту». Сами искали подходящую цель, уничтожали ее бомбами, «эрэсами» и пулеметно-пушечным огнем.

Эти полеты одиночек в условиях ясной августовской погоды все же были очень рискованны. Рано или поздно они могли закончиться гибелью пилота. Да и отсутствие стрелка делало Ил-2 легко поражаемым с заднего сектора. Первым не вернулся с боевого вылета на Ил-2 заместитель командира полка Григорий Жизневский. Вскоре в воздушном бою с «мессершмиттами» погиб летчик Петр Грачев. Такая же участь могла постигнуть и Валентина Фигичева.

Однажды, после возвращения из разведки, я прибыл на КП для доклада. Вижу, вид у начальника штаба озабоченный. Офицеры обзванивают соседние аэродромы.

– Что случилось?

– Фигичев не вернулся с боевого задания, – сообщил Матвеев.

– Этого можно было ожидать. Одиночными «илами» летать в тыл противника, когда погода «миллион на миллион», нельзя. Надо было запретить такие полеты при ясной погоде, – высказал я свое мнение.

– Прекрати поучения, и без них тошно! – оборвал меня Матвеев.

Под вечер летим группой на штурмовку дороги из Николаева на Херсон. По ней беспрерывно подходят к Днепру вражеские войска. По-видимому, готовится прорыв в Крым. На обратном пути, после штурмовки, группа прошла над районом предполагаемой «свободной охоты» Фигичева. У меня теплилась надежда найти там севший Ил-2. Хотелось вывезти Валентина. Несмотря на тщательный поиск, самолет не обнаружили.

После посадки пришел на КП. Поиски Фигичева на других аэродромах не увенчались успехом. При докладе о результатах штурмовки сообщил, что летчики группы просмотрели район вероятных действий Фигичева, но не видели «ил».

– Придется мне самому завтра лететь на поиски Фигичева. Покрышкин, пойдешь со мной ведомым? – спросил у меня Иванов.

– Конечно, полечу! Хоть я и не летал ведомым с начала войны, но справлюсь, не беспокойтесь!

Утром вылетели парой на поиск. Виктор Петрович, изменяя высоту полета, тщательно осматривал местность вдоль дороги с Бобринца на Николаев и район западнее Херсона. Я все внимание сосредоточил на поиске воздушного противника. Для меня, как напарника, была понятна высокая ответственность за прикрытие командира полка от возможного нападения вражеских истребителей. Я должен лечь костьми, но не допустить к Иванову ни одного «мессершмитта». Ни одного!

Наши поиски не дали никаких результатов. «Мессеров» мы так и не встретили. Нас лишь кое-где обстреляли зенитки. Конечно, вероятность найти упавший самолет на таком большом участке местности очень низка.

Возвращаемся на аэродром мрачные. Не покидают мысли о судьбе боевого товарища. Но по возвращении нас ожидал сюрприз: на КП увидели повеселевших офицеров и… улыбающегося Фигичева.

– Вернулся! Мы волнуемся, ищем его, а он здесь строит глазки связисткам, – с укоризной проворчал Иванов.

Валентин Фигичев рассказал о своем боевом вылете. При штурмовке противника у Николаева он подвергся сильному обстрелу зениток. На самолете перебило управление рулями глубины. Однако летчик сумел перетянуть через Днепр и приземлился с убранными шасси в степи южнее Херсона. Там в стрелковой части он оставил самолет на хранение и добрался до полка.

Выйдя из КП, я высказал Фигичеву свое мнение:

– Ну что, Валя? Надо и бронированные «илы» тактически грамотно использовать. Нельзя ходить на задание в ясную погоду одиночкой.

– Это верно, Саша! Надо всегда учитывать обстановку, воевать с умом.

– Чтобы хорошо научиться воевать, думаю, не следует распыляться, ходить в бой на разных типах самолетов. Надо знать одно дело, но зато в совершенстве. Ты истребитель, и нечего тебе лезть в штурмовик.

– Ты прав. Буду воевать на «миге». На нем у меня все-таки есть боевой опыт, – твердо заявил Фигичев.

Вернулась в полк группа сотрудников и охраны штаба, выехавшая из Березовки после нашего перелета в Тузлы. Они наскочили на прорвавшихся на юг немцев, сожгли штабной автобус, секретные бумаги, в том числе и с итогами боевых действий полка с начала войны. Все данные о сбитых нами самолетах и подтверждения о них, об уничтоженной боевой технике при штурмовках сгорели. Эта группа штабных офицеров не смогла пробиться на восток и ушла в Одессу, а оттуда переправилась в Севастополь, и лишь затем добралась к нам, в Дорунбург.

Старший штабной группы был строго наказан, но это не воскресило результатов наших двухмесячных боевых действий. К счастью, знамя полка перевозилось с основным составом штаба под руководством Матвеева. А то бы не избежать беды.

В последние дни нашего базирования в Дорунбурге полк переключился на боевые действия по понтонным переправам противника, форсировавшего в нескольких местах Днепр. Оттесняя на левобережье реки наши части, гитлеровцы создали плацдарм для вторжения в Крым.

Помогая обороняющимся войскам, мы штурмовали переправы и скопления войск врага на плацдармах. Но сил у нас было мало как на земле, так и в воздухе. Противник рвался к Крыму, оттесняя нашу пехоту к Перекопу и в сторону Мелитополя.

Боевая работа велась напряженно, с раннего утра и допоздна. Мы страшно уставали, использовали для отдыха каждую свободную минуту. Пока техсостав заправлял самолет горючим и боеприпасами, я прилег и тут же уснул. После прошедшего дождя земля оказалась сырой и я простудился. Еще два дня летал на задания с температурой, головной болью и сильным насморком. В санчасть решил не обращаться. Не хотелось прекращать боевые вылеты в этой сложной обстановке.

В таком состоянии мне пришлось вылететь на перехват появившегося около аэродрома разведчика Ю-88. Взлетел, как говорят, по-зрячему. С «юнкерса» меня заметили. Экипаж сбросил в поле бомбы и самолет скрылся в облачности. Не видя противника, решил выйти за облака, перехватить его там. Вошел в облачность. Иду на пределе набора, а верхнего края все нет. От резкого перепада давления в ушах сверлит боль.

Вот и чистое небо. Тут же увидел разведчика впереди и выше себя. Начал набирать высоту, пошел вдогон. Но вражеские летчики обнаружили меня. Это было нетрудно, «миг» хорошо просматривался на фоне облаков. «Юнкере» круто спикировал и опять вошел в облачность. Я перевел свой «миг» вслед за «юнкерсом». Боль в ушах нарастала, отдавала в плечи. Вдруг почувствовал резкий и сильный болевой удар в ушах. В глазах потемнело и на какое-то время я потерял пространственную ориентировку. Позже понял, что резкое снижение с высоты более трех тысяч метров и создало такую боль. Я оказался в каком-то обморочном состоянии и с трудом вывел самолет из пикирования. В горизонтальном полете на небольшой высоте стало легче. Осматриваюсь вокруг, но «юнкере» не видно. Сажал самолет тяжело. А когда зарулил на стоянку, то сил выйти из кабины уже не было.

– Что случилось, товарищ командир? – испуганно спросил подбежавший Чувашкин. Он всмотрелся в меня. – Вы же больной! Идемте в санчасть. В таком виде летать нельзя.