Олесь Бузина - Тайная история Украины-Руси Страница 29

Рядовые казаки старались не отстать от предприимчивого вождя. Как пишет Самовидец, по всей Украине «жены шляхетские стали женами казацкими». Таким образом, не решив вопрос с независимостью, окончательно решили вопрос половой. Хотя, впрочем, и страшной ценой. Как риторически сетует тот же Самовидец: «Кто сможет сосчитать неизлечимый убыток в людях, что орды позабирали, а имущество казаки побрали, ибо в то время не было милосердия между народом человеческим». Иногда дело доходило до смешного. Мещане гибли просто за подбритый на польский манер затылок — любая мелочь могла стать поводом для расправы.

Не избежала ее и пани Чаплинская. В окружении гетмана у нее появился неожиданный враг — старший сын Богдана Тимош. Вернувшись из Крыма, где он оставался у хана в заложниках, тринадцатилетний мальчишка попал в Чигирин как раз к заочной женитьбе отца. Его она явно не обрадовала. Монах, посланец весельчака-патриарха, привезший в Чигирин отпущение грехов, стал первой жертвой склонного к садизму Хмельницкого-младшего. Тимош сначала напоил гостя горелкой, а когда тот заснул, поджег ему бороду. Гетманша, чтобы вознаградить посланца за убыток, подарила ему 50 талеров.

В популярной кинопродукции 30–40-х годов причиной падения Чаплинской изображалось государственная измена. Фантазия сценаристов порождала на свет мифического иезуита-отравителя, подсовывающего гетманше что-то вроде крысиного яда для Богдана. Гетманша, втайне якобы сочувствующая Польше, зелье брала. Но ее разоблачали и куда-то уводили.

Великая эпоха не хотела признать, что вербовать Елену не имело смысла. Всю войну Чаплинская просидела в глубоком тылу — в Чигирине. А боевые действия шли на Правобережье. Там находилась и казацкая армия. Любой перебежчик рассказал бы полякам больше, чем гетманша. А главное — быстрее. Не могла она с расстояния почти в тысячу верст и травануть гетмана — технически это было невозможно. Если бы поляки хотели его отправить на тот свет именно этим способом, то можно было бы действовать проще. Например, после заключения перемирия 1651 года Хмельницкий целый день пропьянствовал в коронном войске с польскими гетманами. Наука о медленно действующих ядах пребывала в самом расцвете. Ничего не стоило его потихоньку травонуть и ждать, пока Богдан не протянет ноги по возвращении в казачий лагерь — скажем, недельки через две. Никто бы и слова не сказал.

Причиной же казни Чаплинской стала банальнейшая супружеская измена. В Чигирине было скучно. Хмельницкий все время где-то шлялся с казаками, а среди челяди обнаружился молодой часовой мастер, привезенный гетманом после удачного набега на Львов и возвышенный до должности хранителя домашней казны. На нем и остановила свой выбор ядреная бабенка, полная жизненных сил, искавших немедленного выхода. Сначала этому не придали внимания. Но хитрый Тимош следил за мачехой — возможно, еще и потому, что сам втайне был в нее влюблен, но получил отлуп. Следил и до поры молчал. Ему нужны были вещественные доказательства. В начале 1651 года гетман ушел в поход на Бар. Средств на войну оказалось недостаточно, и чтобы прокормить войско, Хмельницкий вынужден был залезть в личные сбережения. За деньгами он послал Тимоша. В одной из бочек с золотом выявилась недостача. Началось следствие, которое проводил лично гетманский сын.

Под пытками несчастный часовщик сознался в краже и выдал Чаплинскую как сообщницу. По его словам, вместе они собирались бежать в Польшу. Хмельницкий был в сложной ситуации. Казнить? Жалко — вроде, не чужой человек. Простить? Всякая сволочь будет лазить в казну — никакой стражи не напасешься. Чего стесняться, если гетман — гуманист… Победила государственная необходимость. Скрепя сердце, а, может, не скрепя, Богдан выбрал первое. Весной 1651 года, в пору, когда раскрываются друг другу любящие сердца, «жалостливую к невинно страждущим Эсфирь», как называл некогда Чаплинскую Богдан, повесили прямо на воротах хутора Суботова. Рядом подцепили еще шестерых.

Весть о казни пришла в армию как раз накануне битвы под Берестечком. Сам король сообщил ее своим офицерам во время ужина, что дало повод к бесчисленным насмешкам над Богданом в лагере поляков. Хмельницкого охватила жестокая тоска. «Чаплинский, если был жив, мог удовлетворенно вздохнуть, — пишет Иосиф Ролле. — Он поквитался с гетманом».

Ибо даже в мести нельзя преступать некоего эстетического предела, после которого обиженный из восстановителя справедливости превращается в обыкновенного палача.

Дезертир Хмельницкий

Украинские советские историки, мягко говоря, недолюбливали «діяспорних» антисоветских. Последние платили им из-за океана той же монетой. Но странное дело! Как только обе конкурирующие фирмы доходили до описания битвы при Берестечке, как тут же начинали голосить в один голос: казаки проиграли Польше оттого, что сволочи-татары стырили в самый ответственный момент нашего гениальнейшего полководца Богдана Хмельницкого. Слямзили, понимаешь, гетмана, как Остап Бендер коня с шахматной доски.

«Орда не выдержала удара, — сетовал крупнейший советский «казаковед» Владимир Голобуцкий, — бросила лагерь и начала панически бежать. Хмельницкий кинулся догонять хана, чтобы уговорить его вернуться. Но тот приказал схватить Хмельницкого. Предательство хана принесло много вреда украинскому войску. Польские военачальники, воспользовавшись отсутствием Хмельницкого и бегством орды, окружили казацкий лагерь с трех сторон. С четвертой казаков защищало болото. Начались тяжелые дни осады».

Орест Субтельный из канадского Торонто (оттуда виднее!) рассказывает эту подозрительную историю еще интереснее: «Битва началась 18 июня, продолжалась почти две недели и закончилась для Хмельницкого страшным поражением. Решающей ее причиной были действия крымских татар, которые в переломный момент бросили поле боя. Дело ухудшилось еще и тем, что татары похитили Хмельницкого, который попытался вернуть их в бой…»

Единственная неувязочка в том, что вели себя эти татары как для профессиональных воров крайне неубедительно. Как пишет дальше Субтельный, взяли да и отпустили гетмана — «только после битвы». Даже выкупа не потребовали — просто христианские святые, а не бусурмане, промышлявшие продажей зазевавшихся людишек через незабвенную Кафу. А ведь гетман-то стоил, небось, целый мешок золота! Это вам не какая-нибудь «темная лошадка» Роксолана, украденная 15-летней из отцовского дома, а великий человек, что-то вроде Кромвеля или Наполеона — персонаж, о котором взахлеб писали даже тогдашние французские газеты! Таким бы только торговать да торговать!

Голобуцкий, в отличие от заокеанского коллеги, видимо, понимая, что такой дешевой неувязочкой читателя не надурить, придумал кое-что поэффектнее. Но без подробностей. У него после поражения «во главе казацкого войска снова стал Богдан Хмельницкий, которому удалось вырваться из ханского плена». Заметьте: как вырваться, с чьей помощью — не говорится. То ли коня украл, то ли подкупил кого — ничего не ясно! Молчит Голобуцкий. А раз молчит, значит не знает — иначе бы сказал.

А как было на самом деле?

Привычка валить все на татар сильно облегчает нашим историкам работу. Между тем «крымским хищникам» следовало бы сказать и спасибо. Хотя бы разок. Для научной объективности. Голые факты свидетельствуют: во всех кампаниях Хмельницкого запорожцы только тогда побеждали поляков, когда им помогала орда. Казаки были стойкими пехотинцами, но плохими кавалеристами. Их легкая конница не выдерживала удара панцирных хоругвей Речи Посполитой. Тем более, ужасающей атаки крылатых гусар. Последних в польской регулярной армии насчитывалось к началу войны всего-то 1040 человек. Но это была лучшая тяжелая кавалерия в Европе — пущенная умелым полководцем по ровному полю в сухую погоду она сметала все на своем пути!

И Желтые Воды, и Корсунь, и Пилявцы стали возможны только потому, что плечом к плечу с казаками воевали татары. Выносливые и маневренные, они осыпали польских всадников тучей стрел, изматывали ложным бегством, а потом неожиданно переходили в контрнаступление. Моральное воздействие этих «кентавров» было так велико, что когда их не было, казакам приходилось переодевать своих всадников в татар. Так поступал, например, знаменитый полковник Иван Богун, ничуть не похожий на того опереточного «п…страдателя», которого под его именем запустил в «Огнем и мечом» предприимчивый Ежи Гофман.

В прологе битвы под Берестечком ханская армия сражалась ничуть не хуже, чем обычно. Требовать от нее большего было бы просто глупо. В конце концов это была война за украинскую, а не татарскую независимость. Между тем именно татары на второй день сражения сбили с поля польскую кавалерию, нанеся ей тяжелые потери. Особенно болезненной утратой оказался полный разгром личной хоругви коронного гетмана Потоцкого и смерть нескольких знатных шляхтичей — в том числе галицкого каштеляна Казановского и люблинского старосты Оссолинского (брата самого канцлера, то есть премьер-министра Речи Посполитой).