Игорь Князький - Тиберий: третий Цезарь, второй Август… Страница 3

Занятно, что совершившие дерзкую вылазку мятежники, упустив вражеского полководца, удовольствовались только принадлежностями проводимого им жертвоприношения. Тогда находчивые гаруспики немедленно единодушно сообщили Октавиану, «что все беды и опасности, возвещенные жертвователю, должны пасть на того, кто завладел жертвенными внутренностями».{17} Последующая сдача города подтвердила хитроумный вывод сообразительных гадателей.

Главная же причина жестокости Октавиана видится в ином. Не исключено, что правы были те, на кого ссылался Светоний в своем жизнеописании Августа: «Были и такие, которые утверждали, что он умышленно довел дело до войны, чтобы тайные враги и все, кто шел за ним из страха и против воли, воспользовались возможностью примкнуть к Антонию и выдали себя и чтобы он мог, разгромив их, из конфискованных имуществ выплатить ветеранам обещанные награды».{18}

Отец Тиберия очевидно как раз и принадлежал к числу тех, кто без особого желания поддерживал Октавиана и потому решительным образом примкнул к мятежу.

Мятежную решимость Тиберия Клавдия Нерона не укротила и неудача перузианского мятежа. Да, Перузианскую войну вернее именовать именно мятежом, ибо:

«Мятеж не может кончиться удачей,В противном случае его зовут иначе».

Стишок этот, сочиненный в Англии, верен, однако, для всех времен и всех народов.

Чудовищная жестокость, проявленная Октавианом в Перузии, не могла не умножить числа его врагов. Гекатомба из трехсот человеческих жертв в годовщину гибели Юлия Цезаря превосходила все мыслимые изуверства даже беспощадных гражданских войн. Этому мог позавидовать сам Луций Корнелий Сулла, чьи жестокости считались непревзойденными в Риме того времени. Потому неудивительно, что претор Тиберий Клавдий Нерон, отец нашего героя, после перузианской трагедии решил продолжить войну с ненавистным триумвиром. Из Перузии он сумел вырваться со своей семьей и добрался до городка Пренесте близ Рима, затем последовал в Неаполь, где и попытался возобновить войну. Клавдий Нерон выступил с обращением к тем, кто из-за конфискаций и раздач Октавиана лишился своих земель, призвав их браться за оружие. Дабы привлечь на свою сторону как можно больше людей, славный претор не остановился даже перед призывом к рабам вступить в его войско, обещая им свободу.

В своих обращениях отец Тиберий не был оригинален. К обиженным собственникам, как мы помним, обращались уже Луций Антоний и Фульвия, а рабов в свое войско десятками тысяч включил Секст Помпеи на Сицилии.

В создании нового войска Клавдий Нерон не преуспел и при возвращении армии Октавиана в центральную и южную Италию был вынужден бежать. Враги в Неаполе почти настигли его и ему с семьей пришлось тайно пробираться на корабль, дабы не быть захваченными врагами. И вот, во время этого бегства маленький Тиберий, не понимавший, естественно, что происходит, едва ли не стал причиной неудачи бегства: «когда они тайно спасались на корабль от настигающего врага, он дважды чуть не выдал их своим плачем, оттого, что люди, их сопровождавшие, хотели отнять его сперва от груди кормилицы, а потом из объятий матери, когда нужно было облегчить ношу слабых женщин».{19}

К счастью, все завершилось благополучно и гонимая врагами семья добралась до Сицилии. Здесь, однако, Клавдия Нерона ждало жестокое разочарование. Он полагал, что Секст Помпеи будет счастлив обрести такого ценного союзника, как мятежный претор, но на Сицилии мятежные власти думали иначе. Сначала Тиберия Клавдия Нерона долго не допускали к сыну Помпея Великого, затем не признали его преторских полномочий и соответствующего права на фасции. Единственный, кто не мог пожаловаться на сицилийский прием, так это маленький Тиберий. Он был обласкан Помпеей, сестрой Секста Помпея и получил подарки: плащ, пряжку и золотые застежки-буллы. Подарки эти Тиберий сохранил на всю жизнь, а в дальнейшем они стали императорскими реликвиями и столетие спустя автор «Жизни двенадцати Цезарей» видел их выставленными на показ в Байях близ Неаполя, где традиционно находились виллы знатнейших римлян, а затем и владык «Вечного города».

Неудача Клавдия Нерона на Сицилии вполне объяснима. Для него лютым врагом был именно Октавиан, кого, очевидно, он полагал недостойным преемником великого Гая Юлия Цезаря. Секст Помпеи же, как сын своего отца, ненавидел всех, кто погубил его, сражаясь на стороне того самого Цезаря в гражданскую войну. На время он мог, конечно, пойти на союз с любым, кто помог бы противостоять Октавиану, властвовавшему в близкой к Сицилии Италии и, соответственно, опаснейшему врагу. Но добрых чувств к беглым сторонникам Цезаря у него, конечно, быть не могло. Вот потому, попутешествовав по Сицилии, семья мятежного претора отправилась в Грецию, где в то время уже находился Марк Антоний, из враждебности к Октавиану решившийся на временный союз с Секстом Помпеем.

В Греции маленький Тиберий оказался в древней Спарте. Славная столица грозного некогда Лакедемона приветливо встретила представителя Клавдиев, поскольку лакедемоняне являлись клиентами этого великого римского рода.

Гражданская война тем временем вновь обострилась. Войска Марка Антония высадились в Италии и осадили город Брундизий, верный Октавиану. В Тирренском море господствовал флот Секста Помпея, Адриатическое море было во власти сторонника Антония Гнея Домиция Агенобарба. Заколебались и легионы Октавиана. Легионеры открыто говорили, что они готовы следовать за своим полководцем Марком Випсанием Агриппой, но лишь для того, чтобы Октавиан помирился с Антонием, против войск которого они вовсе не собирались сражаться. Как мы видим, солдаты правильно понимали, кто на самом деле полководец. Октавиана спасло в этот опаснейший момент его жизни лишь то, что Агриппа был безусловно ему верен. Не всегда и не во всем соглашаясь с Октавианом, доблестный Марк не мог нарушить дружбы с тем, кому однажды присягнул на верность. Верность эта еще не раз будет спасительной для Октавиана. Но вот другой соратник его, Квинт Сальвидиен Руф, только что верно служивший ему в дни Перузианской войны и щедро за это вознагражденный — Октавиан сделал его наместником всей Галлии от Пиренеев до Рейна — не просто заколебался, но совершил прямую измену. Сальвидиен пообещал Антонию легионы, расположенные в подвластных ему галльских землях.

Пожар гражданской войны, могущий сокрушить так успешно начавшуюся карьеру Октавиана, внезапно для ее вождей со всех сторон, погасили простые солдаты. Они решительно отказались проливать кровь за своих военачальников и потребовали от них заключения мира.{20} Полководцам ничего не оставалось, как подчиниться своим солдатам. Быстро выяснилось, что Октавиан ни в чем не обвиняет Антония, а в Перузианской войне вся вина лежит исключительно на Фульвии. Поскольку та скоропстижно скончалась в Греции, а Антоний уже был влюблен в Клеопатру и наслаждался взаимностью, то он охотно принял версию наследника Цезаря. Тем более что «друзья не дали обоим углубиться в объяснения, но примирили их и помогли разделить верховное владычество. Считать границей порешили Ионийское море. Владения к востоку от него получил Антоний, к западу Цезарь (Октавиан — И. К.), Африку уступили Лепиду».{21} Вновь сдружившиеся под солдатским давлением триумвиры нашли даже способ помириться с Секстом Помпеем. Крайняя необходимость этого диктовалась самой насущной потребностью столицы: флот Секста Помпея, в который влились все пираты западного Средиземноморья, разбойничал в Тирренском море, перекрыв подвоз хлеба в Рим. Забавный парадокс истории. В свое время Гней Помпеи Великий уничтожил пиратство на востоке Средиземноморья, теперь сын его Секст стал главным покровителем пиратства на западе.

Триумвиры уговорили Секста Помпея избавить море от разбоев и позволить доставлять в Рим необходимое количество хлеба. За это пришлось к его сицилийским владениям добавить еще и Сардинию.

Венцом доверия между недавними противниками можно считать разоблачение Антонием предательской роли Квинта Сальвидиена Руфа, щедро предложившего ему против Октавиана галльские легионы. Антоний отнюдь не был лишен пороков, но предательство было ему чуждо. Он знал, конечно, что Сальвидиен был другом юности Гая Октавия и потому его поступок представлялся ему вдвойне отвратительным. Вот потому и «были раскрыты преступные планы Сальвидиена Руфа».{22} Октавиан принудил изменника к самоубийству.

Наступивший мир отразился и на судьбе семьи Тиберия. Теперь его отец не был врагом Октавиана и он получил возможность вернуться в Рим. Возвращение из Лакедемона, однако, едва не стало для них гибельным. Лесной пожар, стремительно распространившийся, так близко подобрался к путникам, что матери маленького Тиберия Ливии Друзилле опалило волосы и край одежды.{23}