Замки Луары - Екатерина Александровна Останина Страница 30

Когда король немного пришел в себя и стал способен рассуждать здраво, он пригласил Гиза на совет, назначенный на 22 декабря 1588 года. Он даже нашел в себе силы держаться любезно с этим человеком. Генрих III щедро угощал кузена конфетами и провел с ним довольно много времени после обеда. На прощание король вновь напомнил о том, что Гиз приглашен на совет, причем эта фраза звучала как приказ.

Чтобы герцог не отклонился от заданного курса, выход в Зал совета из кабинета короля срочно заложили, чтобы Гизу не оставалось ничего другого, как пройти через спальню Генриха III, где его ждала смерть. Охрана короля была усилена, чтобы иметь возможность отрезать людей герцога от их господина. После сбора всех членов совета двери предполагалось запереть, а чтобы появление капитана гвардейцев, Никола де Ларшана, ни у кого не вызвало подозрений, на вопрос о причине его прихода верный вояка должен был отвечать, что пришел в совет потребовать повышения жалованья для своих подчиненных. Остальные королевские гвардейцы заняли заранее условленные места в Оленьей галерее и на лестнице, ведущей к старому кабинету. Таким образом, оказывалось, что мятежный герцог попадал едва ли не в тройное кольцо убийц, а это было надежно.

Тем не менее герцог де Гиз продолжал пребывать в состоянии эйфории от предвкушения власти, которая сама рвалась в его руки. Он не смутился, когда вечером, накануне убийства, нашел салфетку, в которой неизвестный предупреждал его о готовящемся убийстве. Герцог только засмеялся и написал на салфетке два слова: «Не посмеют!» Его мать, братья и родственники чуть ли не на коленях умоляли де Гиза бежать, не ходить на совет, но все было напрасно. Герцог легкомысленно усмехнулся и отправился проводить веселую ночь со своей любовницей Шарлоттой де Сов. Он вернулся к себе только под утро и обнаружил на своей кровати сразу несколько записок, в которых его предупреждали об убийстве. Гиз прочитал их, швырнул на пол и заснул.

В отличие от Гиза, королю в эту ночь заснуть не удалось. Он метался по комнате, не находя себе места, а через час после того, как его враг заснул, он встал, покинув королеву, пребывавшую в полнейшей растерянности, и пошел в свой кабинет. Там его уже ждали миньоны, которые, получив окончательные распоряжения, заняли свои места в Оленьей галерее. В это время в молельне рядом с королевской спальней капелланы молились о том, чтобы исполнилось задуманное государем.

Все эти приготовления подняли чрезвычайный шум, и камердинер разбудил Гиза, который так и не успел выспаться. Спросонья герцог решил, что замок захватывают враги, но, подойдя к окну, успокоился, поскольку там не было ничего, кроме повозок, предназначенных для переезда короля в загородный дом – Генрих III именно так и планировал поступить после того, как пройдет заседание совета. Герцог решил, что лучше снова вернуться в постель. Его подняли в 6 часов утра, после чего король присылал за ним дважды. Герцог оделся к 7 часам, взял шпагу и отправился на заседание.

На улице лил дождь, и небо нависло над самой землей. Чтобы попасть в покои короля, Гиз пересек двор замка, где его встретили сторонники и попытались еще раз отговорить от этой безумной затеи. Гиз на это ответил: «Хорошо защищен только тот, кого сам Бог бережет!»

По пути к королю Гиз, поднявшись на второй этаж, справился, как чувствует себя королева-мать. Ей было очень плохо, Екатерина мучилась от плеврита и сказала, что принять его не сможет. На лестнице герцог заметил капитана гвардейцев и поинтересовался, что ему надо, и тот ответил: решения Совета о повышении жалованья его солдатам. Это объяснение Гиза удовлетворило, и он наконец добрался до королевских покоев.

После бурной ночи с мадам де Сов герцог чувствовал слабость. Его подташнивало, и он отправил своего секретаря за конфетницей с изюмом. Больше секретарь не появился. Вместо него изюм принес привратник Совета. Если бы герцог был способен немного порассуждать, его удивило бы, почему он не видит ни одного из своих сторонников. Королевская гвардия получила четкий приказ: извне не пропускать никого. Герцогу становилось все хуже. Из носа у него пошла кровь, его знобило, и он попросил подбросить поленьев в камин. Он вознамерился воспользоваться носовым платком, но, как оказалось, забыл его, а когда хотел послать за ним своих людей, платок ему предупредительно подал один из людей короля. Тем временем пробило 8 часов, и Генрих III вызвал кузена к себе.

Гиз прошел в королевскую спальню, где его уже ожидали восемь убийц. Король же в это время находился рядом, в своем кабинете. Когда Гиз вошел, то нисколько не удивился присутствию королевских гвардейцев. Странности начались чуть позже, когда герцог попытался пройти в кабинет Генриха III. Путь ему преградили трое солдат, а когда Гиз в недоумении обернулся, то был встречен ударами миньонов, которые, как оказалось, все время шли за ним следом. Герцог закричал, начал сопротивляться, но убийцы вцепились в него мертвой хваткой, и весь этот клубок покатился по полу. Гиз не успел даже вынуть шпагу из ножен. Хотя он и смог с невероятной силой оттолкнуть четверых, но оставшиеся в это время наносили ему удары кинжалами куда попало: в лицо, горло, живот и спину.

Герцог пытался пробиться в Зал совета, но безуспешно. Захлебываясь кровью, Гиз сумел только подползти к королевской кровати и произнести: «Господи, помилуй». Король вышел из кабинета и тихо сказал солдатам: «Прикончить». Затем он приблизился к распростертому трупу и с отвращением посмотрел на Гиза. «Какой огромный, – задумчиво произнес он, как будто речь шла о кабане или медведе, – мертвый он кажется еще больше, чем живой». Генрих III дотронулся до трупа кончиком своей шпаги, как до опасного хищника. Убийцы получили свое вознаграждение тем, что сняли с убитого все драгоценности.

В это же время в Зале совета арестовали практически всех главных сторонников Гиза, не успевших вовремя сбежать из Блуа, в том числе кардинала Гиза и архиепископа Лионского.

После этого король зашел проведать больную мать, встревоженную страшным шумом, который раздавался как раз над ее покоями. Услышав, что Генрих Гиз убит, она едва не умерла от страшного приступа боли. Екатерина была потрясена до глубины души, и тем более ее положение усугубляло сознание того, что любимая ею Кристина Лотарингская уехала, и она, скорее всего, никогда больше не увидит свою любимицу.

В начале января Генрих III отпустил заложников, присмиревших и уже, кажется, не помышлявших о бунте. Он оставил только заключенных на одном из чердаков замка кардинала де Гиза и архиепископа Лотарингского. На следующий день по приказу короля их закололи алебардами, тела сожгли в камине, а пепел развеяли, чтобы сама память о бунте забылась.

А королева Екатерина Медичи тем временем стремительно угасала, прекрасно понимая, что вместе с ней умирает целая эпоха. Выходила из своих покоев она редко, и в это время то и дело ловила на себе осуждающие взгляды еще не успевших разъехаться членов Лиги, один из которых заявил больной и промерзшей женщине: «Мадам, только ваше слово привело нас всех на бойню».

5 января 1589 года у Екатерины началась горячка, и она составила завещание. Узнав о близкой кончине королевы, в Блуа прибыла Кристина Лотарингская. Едва дождавшись ее, королева-мать скончалась. Рядом с ней находились два человека, которых она любила больше всех на свете, – ее сын Генрих III и внучка Кристина.

Сразу же распространилась молва, будто Екатерина была отравлена, и потому королю пришлось приказать произвести вскрытие. Заключение медиков гласило: «Тело королевы вскрыто по повелению короля, и все увидели, что поражено легкое, кровь разлилась в мозг, и нарыв на левом боку. Тело забальзамировали, положили в свинцовый, а сверху – в деревянный гроб. Потом разрешили народу, стекавшемуся из окрестностей, увидеть королеву, проститься с ней. Ее тело, одетое в самые дорогие одежды, которые имелись в замке, перенесли из обычной комнаты в зал для приемов. Многие дамы в траурных одеждах провели ночь возле новопресталенной, вокруг горело большое количество факелов. Францисканцы всю ночь пели над ней псалмы».

Смерть Екатерины, которая последовала едва ли не сразу после убийства Гизов, потрясла