Борис Рыбаков - Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. Происхождение Руси и становление ее государственности Страница 31

Вся северная граница и граница расселения славян на востоке шла в соприкосновении с различными финно-угорскими народами: корелой, весью, чудью заволочской, мерей, муромой, мещерой и мордвой. Собственно говоря, никакой устойчивой границы не было, была подвижная зона славянской земледельческой колонизации, по следам которой двинулась в дальнейшем русская государственность.

Славянские племена занимали в Восточной Европе примерно 700 000 кв. км. Природа на этой огромной площади была крайне разнообразна и степень ее благоприятствования человеку заметно убывала по мере продвижения на север. Это многовековое движение не было поиском лучших земель и едва ли являлось результатом простого размножения, каких-то демографических взрывов. Здесь действовали, по-видимому, две различных и не связанных друг с другом причины: во-первых, создание социальной напряженности в период полного созревания родо-племенного строя, а во-вторых, усиление натиска кочевников на южные области, заставлявшие население уходить в леса. Первая причина действовала, по всей вероятности, в эпоху балканских походов, но продолжала существовать и тогда, когда пути на юг оказались перекрыты новым пополнением кочевников в степях; оставался только путь в малонаселенные и обширные лесные пространства.

В природном отношении Восточная Европа делится на несколько ландшафтных зон. Всю Русскую равнину по диагонали от Казани и почти до Львова рассекает граница леса и лесостепи. Ширина лесостепной зоны, колыбели славянства, около 300 км. Лесостепное пространство от Карпат до Дона было главной областью формирования предпосылок восточнославянской государственности. Центром этого важнейшего участка лесостепи было Среднее Поднепровье, «Русская земля» в понимании VI–VII вв. н.э. На запад от него лежала Волынь, а на восток — Северская земля. Важнейшие древнерусские княжества сформировались именно здесь, в плодородной, мягкой по климату лесостепной зоне: Киевское, Черниговское, Переяславское, Волынское, Северское, Курское. Граница степной зоны проходила примерно по линии Саратов-Харьков-Кременчуг.

Обширная зона лиственных лесов (с вкраплением боров) шла от лесостепи на север до линии озер Ладожского и Онежского, а на востоке охватывала бассейн Верхней Волги и Оки. В почвенном отношении лесная зона менее благоприятна, чем лесостепная. Среди суглинистых и супесчаных почв лесной зоны выгодно выделялось Суздальское «ополье», черноземный остров в Северо-восточной Руси. За Волгой начиналась не менее обширная таежная зона, простирающаяся до Белого моря. Она была хорошо известна русским людям XI–XII вв., но массовая земледельческая колонизация ее в бассейне Сухоны и Северной Двины началась только после татарского нашествия (может быть, вследствие его). Неравномерность природных условий сказывалась на видах хозяйствования и его уровне.

Несмотря на то что древнерусское земледелие было достаточно документировано письменными источниками (дань нередко взималась «от рала» или «от плуга») и данными славянских языков, историки Киевской Руси долгое время почему-то полагали, что основой славянского и древнерусского хозяйства была охота, а земледелие появилось будто бы лишь тогда, когда оно отразилось в «Русской Правде», т. е. во второй половине XI в. (!), когда Русь уже была покрыта сетью городов, украшенных дворцами, соборами, библиотеками, а поля и нивы назывались «жизнью»{120}.

Вопрос об истинном облике славянского хозяйства исключительно важен при рассмотрении проблемы возникновения государственности. Норманистов вполне устраивал взгляд на славян как на первобытных звероловов, не знающих земледелия, — все культурные навыки можно было приписать благотворному влиянию варягов, а за всеми славянами закрепить ту характеристику, которую Нестор дал отдаленным предкам своих соседей (заглядывая вглубь веков на сотни лет): «живяху в лесе, якоже всякый зверь».

В советской историографии Б.Д. Греков очень убедительно и весомо выступил против такого вопиющего искажения исторической действительности, посвятив в своей известной книге «Киевская Русь» большой специальный раздел «Место земледелия в хозяйстве древней Руси»{121}.

Б.Д. Греков в своем анализе земледелия опирался на обильные археологические материалы, вводя их в широкую науку. С тех пор количество этих материалов разных эпох и из разных мест неизмеримо возросло. Появился целый ряд исследований, посвященных истории земледелия{122}.

В настоящее время не подлежит сомнению высокий уровень земледелия у среднеднепровских праславян-сколотов еще во времена Геродота (V в. до н.э.). Помимо археологических находок деревянных пахотных орудий (рало, плуг), об этом убедительно говорят два сообщенных Геродотом факта: днепровские славяне — «борисфениты» экспортировали хлеб в Грецию, а их священным предметом, объектом общесколотского культа, была золотая модель плуга и упряжки (ярма) для пары волов. Большой интерес представляют огромные ритуальные кострища скифского времени (так называемые «зольники»), в которых находят любопытные увеличенные модели зерен, изготовленные древними пахарями из смеси муки и глины и предназначавшиеся для каких-то магических заклинаний будущего урожая. Моделировали зерна проса, пшеницы, ячменя, ржи, гороха и бобовых, что дает нам важные сведения об ассортименте высеваемых за полторы тысячи лет до Киевской Руси злаков. К этому списку следует добавить волокнистые — коноплю, а на севере — лен.

Столь же высоко было развито земледелие в Среднем Поднепровье и в так называемые «трояновы века», т. е. в эпоху Черняховской культуры II–IV вв., в века благоденствия лесостепных славян, возобновивших экспорт хлеба в земли античного мира. Об экспортной торговле говорит, во-первых, заимствование славянами римской хлебной меры — четверика-квадрантала (26 л), а во-вторых, огромное количество кладов римских монет, зарытых в южной части территории восточных славян.

К этому времени появилось такое пахотное орудие, как «рало с полозом». Учитывая то, что слово «пълугъ» лингвистически однородно слову «полоз», можно думать, что под летописным словом «плуг» (как единица обложения) подразумевался не усовершенствованный плуг в нашем понимании, а «рало с полозом», представлявшее тогда шаг вперед в развитии сельскохозяйственной техники. Такое рало снабжалось железным лемехом. В это же время появилось и чересло (плужный нож) для вспарывания дернового слоя почвы. С успехами земледелия связано и появление ротационных жерновов, заменивших собой первобытные зернотерки. Урожай убирали серпами. Показателем высокого уровня агротехники приднепровских славян является интереснейший ритуальный кувшин IV в. н.э., найденный на Киевщине. Он, очевидно, предназначался для языческих молений о дожде, о которых говорит летопись применительно к полянам: «бяху же погане — жруще (приносят жертвы) озером и кладязем и рощением…»{123}. Моления у озер или у колодцев обычны для аграрной заклинательной магии: манипуляции с водой (например, окропление земли «святой водой») должны были, по представлениям язычников, вызвать дождь на поля. Эта мысль четко выражена автором одного из церковных поучений против язычества, который именно в этом и упрекает своего современника: «ин требы кладет студенцу, дождя искы от него» («а иной приносит жертвы источнику, стремясь получить от него дождь»).

Кувшин интересен тем, что на нем тщательно, еще по сырой глине, изображен календарь тех летних месяцев, когда колосья растут на ниве: от 2 мая (первые всходы) до 7 августа (жатва); в конце календаря изображены серпы и снопы, обозначающие конец полевой жизни колосьев. В календаре отмечены такие языческие праздники, как ярилин день (4 июня), Купала (24 июня) и перунов день (Ильин день 20 июля). Самым важным является обозначение четырех периодов дождей, необходимых полям. Сличение этого календаря с агротехническими разработками для Киевщины в XIX в. показало почти полное их совпадение. А это означает, что приднепровские славяне за пятьсот лет до образования Киевской Руси не только отлично знали технику возделывания своих полей, но и установили уже оптимальные сроки дождей для своих яровых посевов. Здесь сами они были бессильны и могли только обратиться к своим богам за помощью, но они точно знали, о чем им следует просить богов{124}.

Высокий уровень земледельческой культуры в лесостепной полянско — русской зоне документирован достаточно убедительно. Однако не следует думать, что соседняя лесная зона не знала земледелия. Земледелие в лесах было известно еще в I тысячелетии до н.э., но оно, разумеется, не достигало того уровня, на котором оно находилось в плодородном Среднем Поднепровье{125}. Было бы крайне неосторожно резко разграничивать лесную и лесостепную зоны в отношении их хозяйственных возможностей в период вызревания славянской государственности. Различие было, и оно четко обозначено приведенными выше примерами, но это различие скорее количественное, чем качественное. Одни и те же виды хозяйственной деятельности были возможны тогда и в лесостепи, и в более северной зоне лиственных лесов. И земледелие, и скотоводство (рогатый скот, кони, свиньи), и охота, и рыболовство были доступны в I тысячелетии н.э. как славянину, жившему в черноземной или лессовой лесостепи, так и славянину, поселившемуся в более северных районах. Разным был объем урожая, разным было количество труда, затрачиваемого крестьянином на распашку открытой земли или на расчистку земли из-под векового леса.