Владимир Поляков - Страшная правда о Великой Отечественной. Партизаны без грифа «Секретно» Страница 32

Но вернемся в Севастополь в январь 1942 года. По словам В.А. Новичкова, в городе работали парикмахерские, фотоателье, возобновилось трамвайное движение, можно было отправить на Большую землю телеграмму. Увы, затишье оказалось временным. Крымский фронт, на действия которого возлагали столько надежд, обернулся еще одной трагедией.

Покончив с «войной на два фронта», немецкие войска в Крыму вновь сконцентрировали свои усилия на Севастополе. Главный удар наносился в направлении IV сектора, который защищали 172-я дивизия и 79-я стрелковая бригада. Из-за Бельбекской долины показалась лавина танков, за ней — пехота. Завязался неравный, кровопролитный бой. В воздухе только немецкая авиация, которой специальными сигнальными ракетами указывают даже такие цели, как отдельный пулемет. Наша артиллерия почти молчит — нет снарядов. Местами противнику удалось вклиниться в расположение дивизии, но, даже будучи отрезанными от своих подразделений бойцы и командиры вели бой, надеясь с темнотой прорваться сквозь порядки противника. Сохранился и другой документ: письмо к жене участника этих боев, бывшего директора Симферопольского авторемзавода имени Куйбышева Владимира Михайловича Розенфельда: «Переживаю сейчас дни величайших боев. Не могу не писать, что мужество, героизм и отвага проявляются в самых широких размерах. И вечно будут помнить фашистские гады эти беспримерные дни».

Силы иссякали, заканчивались не только снаряды, но и патроны. Не осталось ни одного танка. После трагедии Крымского фронта враг продвинулся далеко на Кавказ, и теперь снабжение Севастополя стало архисложным. В глубине души не только высшие командиры уже понимали, что дальнейшая оборона Севастополя приведет только к неоправданным потерям. Противник безнаказанно топил авиацией наши транспорты, защищать которые из-за отсутствия у нас авианесущих кораблей (одна из личных ошибок Сталина) было невозможно. Несмотря на то, что среди защитников Севастополя оставалось немало и тех, кто оборонял Одессу, в возможность успешной эвакуации уже никто не верил. Как показали дальнейшие события, ее никто и не планировал.

28 мая 1942 года Военный совет Северо-Кавказского фронта подписал директиву N 00201/0П, в которой говорилось:

«1. Предупредить весь командный, начальствующий, красноармейский и краснофлотский состав, что Севастополь должен быть удержан любой ценой. Переправы на кавказский берег не будет.

2….

3. В борьбе против паникеров и трусов не останавливаться перед самыми решительными мерами» [87].

Не имея возможности оказать Севастополю реальную помощь людьми, снарядами, Верховное командование, по-видимому, решило добавить к «кнуту — пряник» и вдруг обрушило на защитников города «золотой дождь» наград. Если до сих пор звания Героя Советского Союза был удостоен только летчик Яков Иванов, совершивший в небе над городом воздушный таран, за что Указом от 17.01.42 г. он первым из севастопольцев получил это высокое звание, то в июне 1942 года начался прямо-таки звездопад.

4 июня 1942 — летчик Филипп Герасимов;

14 июня 1942 — летчики Михаил Авдеев, Иван Алексеев, Мирон Ефимов, Евгений Лобанов, Георгий Москаленко, Николай Наумов, Николай Остряков, Николай Челноков.

То, что все Герои Советского Союза — летчики, а защищают Севастополь моряки и пехотинцы — нелепость, которая очевидна, что называется, невооруженным глазом. Ошибку стали срочно исправлять.

16 июня 1942 издается Указ о присвоении звания Героя Советского Союзу краснофлотцу Ивану Голубцу. Кстати, он оказался первым Героем в СССР из числа рядового состава армии и флота. Мне доводилось общаться с сослуживцами Ивана Голубца, и, как они рассказывали, столь высокое звание, которое было присвоено их товарищу, породило недоумение. Дело в том, что возвратившийся из увольнения старший матрос Голубец был нетрезв. Увидев пожар на тральщике, он бросился сбрасывать в море мины, от полученных ожогов скончался, как подвиг все это окружающими не воспринималось.

20 июня 1942 звание Героя Советского Союза присваивают разведчице Марии Байде, артиллеристу Абдулхаку Умеркину и политруку Михаилу Гахокидзе.

Мария Карповна Байда, с которой мне потом доводилось общаться, рассказывала, что даже не успела получить Звезду Героя.

За два дня до падения Севастополя И.В. Сталин обратился к защитникам Севастополя со словами благодарности и призывом удержать черноморскую твердыню. Это был приговор. Ни о какой эвакуации уже не было и речи.

Со всех рубежей к Херсонесу сходились все, кто еще не погиб, не попал в плен. О том, что от окончательной катастрофы отделяют уже не дни, а часы, командование Черноморского флота уже знало и предприняло решительные меры, но только в отношении себя…

30 июня вице-адмирал ф. С. Октябрьский сообщает в Москву наркому ВМФ Н.Г. Кузнецову и в Краснодар комфронту С.М. Буденному, что «организованная борьба возможна максимум 2–3 дня». Он просит разрешения «вывезти самолетами 200–250 ответственных работников, командиров на Кавказ, а также самому покинуть Севастополь».

Разрешение было получено. Трудно без возмущения и стыда читать эти строки о позорном предательстве ста тысяч севастопольцев. Но разве не так поступали наши руководители и в дни Чернобыльской трагедии, когда простой люд выгоняли под радиацию на первомайское шествие, а своих детей и жен отправляли в безопасные районы?

В Цусимском сражении командиры кораблей либо последними оставляли их, либо, стоя на капитанском мостике, погружались в морскую пучину. Не было ни единого случая, чтобы офицер флота российского опозорил свое высокое звание, а тем более это сделал адмирал.

На «Титанике» мужчины пропускали вперед женщин и детей, уступая им место в шлюпке, прекрасно понимая, что сами они уже не спасутся. По нашему понятию — это были буржуи и капиталисты.

У адмиралов Ф.С. Октябрьского, Н.М. Кулакова и иже с ними мораль была совершенно иная, а спасение собственной жизни представлялось значительно важнее таких понятий, как честь командира, воинский долг.

В Севастополь прибыло две подводные лодки, а также было выполнено несколько самолето-вылетов. Тяжело раненного комдива 172-й И.А. Ласкина поместили на лодку. Там же был и командарм Петров, чье честное сердце разрывалось от стыда и позора. В глубине души он еще надеялся, что сможет на Большой земле что-либо сделать для организации эвакуации.

Секретарь Крымского обкома партии Федор Дмитриевич Меньшиков, по-видимому, чувствовал то же самое, а потому вместо себя посадил в уходящий самолет первого подвернувшегося под руку раненого, а сам остался вместе с десятками тысяч обреченных на смерть людей.

Бывший начальник артснабжения 514 с.п. 172 с.д. Григорий Павлович Сорокин рассказывал мне, как исчисляемая десятками тысяч толпа стояла у моря в ожидании кораблей. Наконец кто-то их увидел, и люди бросились вплавь. Сам Сорокин, как и большинство оставшихся на берегу, плавать не умел, к тому же был ранен, да и корабли были, по-видимому, так далеко, что он их и не видел.

Я с изумлением слушал его рассказ, а потом тихо заметил, что кораблей не было. Григорий Павлович побледнел: «Как не было? Это значит, что они все утону-ули?!»

Можно только скорбеть о том, что ничего не было предпринято для спасения людей, а особенно — в части задействования малых кораблей. Многие защитники города на самодельных плотах, на автомобильных камерах, на лодках выходили в море и спасались. Командующий артиллерией отдельной Приморской армии полковник Н.К. Рыжи таким образом достиг берегов Турции, где его передали в Советское посольство.

Оказался незадействованным весь малый флот, а это 325 рыболовецких судна, которые потом все были либо уничтожены нами, либо попали в руки врага. Использовать же их для эвакуации защитников Севастополя командование флота не решилось, так как не имело приказа на эвакуацию.

Рассказывают, что когда командарм Петров встретился с командующим Черноморским флотом Октябрьским, то разговор произошел настолько нелицеприятный, что с той минуты и до тех пор, пока адмирал Октябрьский командовал Черноморским флотом, а командовал он достаточно долго, имя Петрова было запрещено в «городе русской славы».

Все герои обороны, чьи воспоминания автор использовал в настоящей книге, прошли унижения вражеского плена. Как указывалось в донесении немецкого командования от 10.07.1942 г., за период с 7.07 по 10.07.1942 год захвачено 80 914 человек пленных. Те немногие, кто выжил, испытали унижения и муки уже у нас дома. Каждому защитнику Севастополя задавался один и тот же вопрос:

«Почему ты, сволочь, не застрелился!». В номере симферопольской гостиницы «Украина» Мария Карповна Байда рассказывала мне, как в 1945 году после возвращения из плена ее терзали наши сотрудники КГБ, добиваясь все того же: «Почему она, Герой Советского Союза, не застрелилась». На десятом, наверное, допросе она не выдержала и запустила в следователя массивную пепельницу.