E. Ножинъ - Правда о Портъ-Артуре Часть I Страница 32

Только глубокій резервъ, состоявшій изъ полковъ 40-й дивизіи, тамъ, далеко за Тафашинскими высотами, спитъ. Ему есть еще время отдохнуть и проснуться по первому выстрелу.

Передъ нами, прямо за брустверомъ, узкая полоса Таліенванскаго залива. Впереди за кажущейся стальной поверхностью воды едва чернеетъ берегъ. Какъ ни стараемся что-нибудь разглядеть, какъ ни напрягаемъ зреніе, – только различаемъ чернеющую полосу и больше ровно ничего. Японецъ, быть можетъ, подобрался къ самому берегу, что онъ могъ сделать, не обнаруживъ себя, пользуясь гаоляномъ и шумомъ все усиливавшагося ветра.

Нервы напряжены, каждый звукъ заставляетъ прислушиваться. Сознаешь, что вотъ, вотъ можетъ грянуть выстрелъ, и моментально все оживетъ.

Люди молчатъ и, приткнувшись къ брустверу, зорко глядятъ впередъ.

Въ стороне центра кинчжоуской позиціи раздаются глухіе, редкіе выстрела. Светятъ ракеты. Мелькаетъ слабый светъ маленькаго прожектора. Большой еще не установленъ: въ разобранномъ виде лежитъ онъ въ балке передъ батареей No 5. Поздно привезли!

Въ Киньчжоуской долине началось уже наступленіе на городъ и завязался бой. Его защищали 3 взвода 10-ой роты 5-го полка.

Небо все более и более заволакивалось тучами. Сильный юго-восточный ветеръ, переходя временами въ штормовые порывы, несъ облака пыли.

Надъ Киньчжоу собиралась гроза. Съ юга надвигалась огромная черная туча, низко ползла она, словно какое-то чудище. Становилось все темней; а после постоянныхъ вспышекъ далекой зарницы едва различались ближайшіе предметы.

Наступила полночь.

Простившись съ пограничниками, я отправился на батарею. Поднявшись на Известковую гору, я засталъ командира батареи въ палатке дремавшимъ въ полной походной форме. Мы вышли на батарею. Полная тишина, темень, – только часовые у орудій. Воздухъ чрезмерно насыщенъ электричествомъ. Отдаленный гулъ грома все приближается.

– Ну, и ночь! Видали батарею? Хороша? Даже траверсовъ нетъ. Что будетъ завтра, я не знаю. Но знаю, что умирать безъ пользы досадно.

Ослепительно сверкнула молнія, разъ, другой, – еще, – и сухой трескъ страшныхъ громовыхъ ударовъ посыпался на землю.

Молнія огненными лентами пронизываетъ низко-ползущія облака, разразившіяся, наконецъ, прямо-таки тропическимъ ливнемъ.

Артиллеристы бросились уносить въ палатки снаряды и заряды.

– Ребята, скорей, живо. Подмокнутъ заряды, а ихъ у насъ мало. Живо! Живо!

Люди стремглавъ носились отъ орудій къ палаткамъ и въ несколько минутъ перетащили все.

Мы забрались въ палатку. Дождь лилъ, какъ изъ ведра. Двойныя полотнища избавили насъ отъ душа.

– А ну, какъ японцы воспользуются и поведутъ штурмъ. У меня въ прикрытіи была полурота, теперь остался лишь взводъ. Я положительно не знаю, о чемъ думаютъ наши начальники.

– Что же будетъ завтра у васъ, если японцы поведутъ штурмъ?

– Будетъ то, что я скоро принужденъ буду замолчать. Орудія стоятъ на виду, ихъ быстро выведутъ изъ строя, а если скоро и не выведутъ, я принужденъ буду замолчать за неименіемъ снарядовъ. Все, что я вижу, слышу и переживаю, мне кажется какимъ-то кошмаромъ. Больно и обидно смотреть на все, что творится кругомъ. Я более, чемъ уверенъ, что завтра мы понесемъ жестокое пораженіе не потому, что мы не умеемъ приготовиться къ обороне, а потому, что начальство ничего не хочетъ делать. Нетъ единства. Каждый думаетъ только о томъ, какъ бы сбыть скорей съ рукъ доверенное ему дело, и, Боже сохрани, не дать другому проявить осмысленную деятельность. Смотришь на все это и утешаешь себя лишь однимъ: все, что творится, это не наша вина, но досадно только то, что все вины старшихъ мы будемъ искупать своей жизнью. А умирать то мы сумеемъ!

Къ тремъ часамъ все стихло: дождь прошелъ. На востоке разгоралась заря. Въ подползшей къ громаде Сампсона долине еще бродитъ утренній туманъ и темень ночи, борясь, уступаетъ свету наступающаго дня.

Раннее утро 13-го мая наступило. Все казалось покойно и тихо. Солнце готовилось взойти надъ просыпающейся землей.

Былъ пятый часъ въ начале.

Вдругъ сразу, въ мгновеніе все пробудилось говоромъ стальныхъ истребителей спорящихъ людей.

Теперь другой, огненный дождь полился на землю.

Противникъ еще съ вечера развернувъ свои батареи отъ высотъ, примыкающихъ къ Киньчжоуской бухте до бухты Хиноэзе, открылъ сосредоточенный артиллерійскій огонь, поражая наши укрепленія съ фронта и фланговъ. Со стороны бухты Киньчжоу несколько канонерокъ громили нашъ левый флангъ изъ 10-ти дюймовыхъ орудій.

Началась непрерывная, ни на минуту не смолкавшая канонада.

Съ Известковой батареи открылась редкостная картина: подойдя къ брустверу, где рокотали уже все орудія, то отдельно, то залпами, я увиделъ на всемъ протяженіи перешейка, на темномъ еще фоне громады Сампсона огненныя нити, образовавшія золотистую колыхающуюся сетку, которая исчезла съ первыми лучами взошедшаго солнца. Вместо нея въ ясномъ утреннемъ воздухе рельефно обрисовывались цепь и отдельныя группы беленькихъ облачковъ рвавшихся шрапнелей.

Тутъ не было столько гула, какъ въ артиллерійскихъ бояхъ береговой обороны Артура, такъ какъ здесь сконцентрированы были орудія меньшаго калибра, но огонь ихъ былъ не менее действителенъ.

Уже два часа шелъ безпрерывный, подготовительный къ штурму артиллерійскій бой. Шелъ непрерывный трескъ, только съ моря гудело сильнее.

Весеннее солнце ранняго утра ярко светило; бирюзовый небосклонъ совершенно безоблаченъ.

Странный контрастъ давало жизнерадостное весеннее утро съ этими предательскими, будто невинными белыми облачками, появлявшимися на голубомъ небе и осыпавшими сотнями пуль защитниковъ. А снизу, отъ земли, вздымались облака чернаго съ серымъ по краямъ отливомъ дыма, сопровождавшіяся грохочущими взрывами. Каждый такой взрывъ – сердце замирало, казалось, что никого не останется. Непріятель стрелялъ исключительно залпами: половина орудій шрапнелью, рвавшейся въ воздухе,- половина фугасными бомбами, рвавшимися на земле, поднимая столбы черно-сераго удушливаго дыма.

Шелъ исключительно артиллерійскій бой. Наблюдая съ Известковой батареи укрепленія Киньчжоуской позиціи, страшно становилось.

Свыше 150 скорострельныхъ японскихъ орудій, въ буквальномъ смысле слова, засыпали позиціи снарядами. Она дымилась какъ извергающійся вулканъ. Противникъ съ каждой минутой усиливалъ огонь, последовательно сосредоточивая всю силу его на каждой изъ батарей. Это было что-то стихійное.

Поручикъ Соломоновъ, руководя огнемъ своей батареи, съ полнымъ, скажу больше, ненормальнымъ хладнокровіемъ, подошелъ ко мне и, глядя въ сторону центральныхъ батарей, сказалъ:

– Всего ожидалъ, но только не этого: ведь тамъ творится что-то невероятное; оттуда никто не уйдетъ живымъ. Они еще отвечаютъ энергично, но огонь безпорядоченъ. Они, какъ и я, не видимъ батарей противника. Стреляемъ наугадъ по долинамъ. Какъ японцы хорошо маскируются! А мы…

Въ это время у правофланговаго орудія взрывъ бомбы. Получилась какая-то каша отъ людей.

– Оттащи раненыхъ. Ребята, не суетись!

– Ваше высокоблагородіе, къ намъ пристрелялись, сейчасъ начнется – докладываетъ старшій фейерверкеръ.

– Ребята, не суетись. Снарядовъ мало. Проверяй.

– Второе, выстрелъ!

Было уже после девяти. Началось медленное наступленіе.

Действительно противникъ пристрелялся и началъ душить нашу батарею. Но это было слабымъ отраженіемъ того, что творилось на центральныхъ батареяхъ.

Правее Известковой лихо выехала на позицію полевая батарея, но, попавъ немедленно подъ убійственный огонь, должна была спуститься.

Командиръ 20-й батареи 4-й восточно-сибирской стрелковой артиллерійской бригады подполковникъ Лаперовъ прямой дорогой перешелъ темъ временемъ на левый флангъ, поставилъ свою батарею скрытно на одной изъ Тафашинскихъ высотъ, откуда открылъ самый действительный огонь по канонерскимъ лодкамъ.

Къ этому времени въ бухту Хунуэза вошла канонерская лодка "Бобръ" подъ командой капитана 2-го ранга Шельтинга, и открывъ фланговый огонь, смяла левый флангъ непріятеля.

Появленіе "Бобра" и его сравнительно удачный огонь прекрасно подействовали на обороняющихся. Воскресла слабая надежда на счастливый исходъ боя, мы надеялись, что подойдетъ наша эскадра и отгонитъ канонерки, огонь которыхъ действовалъ подавляющимъ образомъ на всехъ.

Мы были въ полузамкнутомъ огненномъ кольце.

Позиція представляла изъ себя точку, на которой сосредоточивался все усиливающійся огонь, и должна была отвечать огнемъ веерообразно. Телефоны, связанные воздушными проводами, были испорчены въ самомъ начале боя, и управленіе артиллерійскимъ огнемъ стало немыслимымъ. Каждая батарея, осыпаемая снарядами спазматически отвечала. Стреляли потому, что нужно было стрелять, но результатовъ своей стрельбы не видели. Никто не корректировалъ, никто не могъ поправить стрельбы. Комендантъ позиціи, полковникъ Третьяковъ, сидя на батарее No 13, лишенный возможности отдать нужное распоряженіе по телефону, посылалъ ихъ съ охотниками, большинство которыхъ не доходило до места назначенія. Сама же батарея подвергалась столь интенсивному огню, что до 10-ти часовъ немыслимо было приступить къ орудіямъ. Лишь съ появленіемъ "Бобра", отвлекшаго на себя огонь некоторыхъ батарей, стало возможнымъ открыть огонь.