Дмитрий Винтер - Опричнина. От Ивана Грозного до Путина Страница 32

Затем настала очередь Пскова, тоже города богатого и развитого. Достаточно сказать, что, когда после взятия

Казани царь задумал постройку нового Кремля, то он послал за мастерами-каменщиками в Псков[453]. Помимо изборского дела 1569 г., на этот город царь был зол еще с 1546–1547 гг. Тогда, зимой, псковичи прислали юному царю жалобщиков на воеводу И. Турунтая-Пронского, а он был другом двоюродного деда царя (дяди его матери) Михаила Глинского. Кроме того, 70 челобитчиков из Пскова испортили царю отдых – он как раз собирался на охоту. В общем, он «опалился на псковичь, сих бесчествовал, обливаючи вином горячим, палил бороды, да свечею зажигал, повелел их покпасти нагих на землю». Это было уже в начале июня 1547 г.; псковичей спасло от расправы только то, что загорелась Москва и царь помчался в столицу. О них просто забыли…[454]

Не совсем понятно, правда, об этой же истории или о другой, случившейся ранее, пишет Н. И. Костомаров. Однажды, когда 14-летний Иван выехал на охоту, к нему явились 50 новгородских пищальников – жаловаться на наместников. Ивану стало досадно, что они прерывают его забаву, и он приказал своим дворянам прогнать их. Однако когда дворяне принялись их бить, псковичи начали давать им сдачи, и несколько человек легло на месте.

Взбешенный Иван IV приказал расследовать, кто «подучил» и «подослал» пищальников. Что никто не подсылал, а просто у псковичей могла быть разумная причина обратиться с прошением[455], и при этом свободные люди не захотели безропотно сносить незаслуженные побои от «шестерок», хотя бы и царских, ему, очевидно, просто в голову не пришло. Дьяк Василий Захаров, сторонник Глинских, которому было поручено следствие, обвинил князя Кубенского и двух Воронцовых; один из последних был Федор, любимец царя – тот самый, которого пятью годами ранее пощадили князья Шуйские по «слезной» просьбе не то самого Ивана, не то митрополита, не то их обоих; тем не менее Иван приказал отрубить им всем головы. «Иван неспособен был к долгим привязанностям, и для него ничего не значило убить человека, которого он не так давно считал своим другом», – резюмирует Н. И. Костомаров, подкрепляя этот вывод еще несколькими примерами[456]. Очевидно, тут речь идет о другом происшествии, так как ниже Костомаров поминает и описанное выше Скрынниковым. Или все-таки о том же самом? Вопрос остается открытым.

Но мы отвлеклись. Важно то, что теперь царь вспомнил о Пскове. Псков, правда, избежал подобной новгородской (и многих других перечисленных городов) участи благодаря счастливой случайности – местный юродивый Никола по прозвищу Салос («юродивый» – греч.) попрекнул царя тем, что тот хоть и соблюдает посты, но зато «ест человеческое мясо», а также предрек Ивану большие несчастья в случае повторения в Пскове новгородского сценария; вскоре после того у царя издох его любимый конь, и Иван Грозный не решился громить город[457].

О последствиях этого «акта милосердия» мы еще скажем в свое время. При этом слова «акт милосердия» в кавычки трудно не взять при всем желании; отметим, что как раз примерно в это время в Нидерландах испанцы объявили чисто формальную амнистию – как охарактеризовал ее Ш. де Костер устами Тиля Уленшпигеля, «прощение тем, кто ни в чем не повинен, остальные будут сурово наказаны»; но о западноевропейских аналогах Опричнины – в следующей главе.

Все же и в Пскове убил царь двух городовых приказчиков, одного подьячего, 20–30 детей боярских, а также печерского игумена Корнилия и ученого старца Вассиана Муромцева – за дружбу с Курбским[458]. Вся «дружба» состояла в том, что весной 1563 г., чувствуя, что над ним сгущаются тучи царской немилости, князь обратился к этим самым Корнилию и Вассиану с просьбой о заступничестве перед царем[459]. Также царь приказал псковичам исполнять некоторые тяжелые работы – например, тащить пушки к границе с Ливонией, строить мосты, добывать селитру, так что «некоторые» сгинули в лесах[460].

Заключительным аккордом карательного похода стало разорение на обратном пути Старицы – удела к тому времени уже покойного (о его печальной участи чуть ниже) Владимира Андреевича[461].

И опять интересен перечень имен, связанных с Новгородским походом. Точнее, в упоминаниях о самом походе имена, кроме Малюты Скуратова, вообще отсутствуют, но вот «обыск государевых и поместных земель» за 1572 г. выявил много запустелых деревень, с пометками «пуста от государских податей, от опричного правежа, от мору», и при этом прибавляются либо имена – Тимеш Бостанов или Кучюк-мурза, либо просто фраза «запустела от тотар». И даты – 78 год или 79-й (по календарю «от сотворения мира» – с 1 сентября 1569-го по 31 августа 1571 г.)[462].

Итак, три века спустя после Батыя новая Мамаева Орда дошла до самых окраин Руси – до Нарвы, Пскова, Корелы, даже до Кольского полуострова, где после хозяйничанья опричника Басарги (опять татарское имя. – Д. В.) «запустели дворы и места дворовые пустые и варницы (соляные. – Д. В.) и всякие угодья»[463]. Как мы далее увидим, нашествие вышло и за российские пределы.

И снова Москва – 1570

Но если всем известно разорение Новгорода зимой 1569–1570 г., то мало кому – аналогичное разорение Москвы двумя годами ранее. Осенью 1567 г. царь собрал все свои силы для похода в Ливонию, но вдруг отменил поход и помчался в Москву (из текста не совсем понятно, откуда – из Александровой Слободы? С ливонской границы. – Д. В.), потому что, по сведениям Г. Штадена, «земские решили избрать царем Владимира Андреевича Старицкого».

Был ли заговор? Немцам Г. Штадену и А. Шлихтингу, по мнению Р. Г. Скрынникова, верить нельзя, так как они сами были в Опричнине и оттуда черпали сведения. Кроме того, другие немцы-опричники – Таубе и Крузе – говорят о том, что расправа была вызвана «враждой царя к благородным боярским родам и стремлением наложить руку на имущество богатых монастырей»[464]. Сам же Штаден добавляет, что москвичей подвела несдержанность части их сограждан на язык. Когда царь перенес свою московскую резиденцию из «земского» Кремля в «опричный» замок на Арбате, то это обошлось земской казне недешево и соответственно вызвало пожелание: «Чтоб он (замок. – Д. В.) сгорел!» На что царь обещал «задать им (московским земским) такой пожар, который они не скоро смогут потушить»[465].

Имели место и другие факты неосторожности (мягко говоря) в речах. Так, дворянин М. С. Митнев был тут же убит опричниками за слова о том, что царь «яко сам пиет, окаянный, так и нас принуждает мед, кровью смешанный наших братий, пити!»

Но репрессировали и тех, кто ничего такого не говорил. Так, был казнен казначей X. Ю. Тютин, расправой руководил лично князь М. Т. Черкасский (брат Марии Темрюковны). Казнен был военный инженер Иван Выродков, не раз отличавшийся – например, при взятии Казани и Полоцка[466].

Короче говоря, и без заговора, с точки зрения тирана, оснований для репрессий было достаточно. Тем не менее, считает Р. Г. Скрынников, заговор вполне мог быть, так как описанная выше легальная попытка 1566 г. избавиться от Опричнины не удалась[467]. Тут, как уже говорилось, имело место влияние либо Запада, либо русской «старины», либо того и другого: если государь нарушает свои обязательства перед подданными, то подданные имеют право на восстание. Как раз в эти годы, кстати, на основании подобного «права на восстание» начали выступать против испанского владычества Нидерланды. Напомню еще раз, что, между прочим, и иосифляне призывали к свободе от присяги «неправедному властителю, слуге диавола и тирану»[468]. В посланиях Иосифа Волоцкого, умершего за 15 лет до рождения Грозного, имелся в виду Иван III, покушавшийся на церковные имущества. Может, теперь, когда вызванная ими гроза обрушилась и на них самих, они и в отношении Грозного призвали к тому же?

Польские источники говорят о наличии заговора, скоординированного с польским наступлением. И в самом деле, 25 июля 1567 г. поляки и литовцы разбили под Чашниками русское (точнее, очевидно, русско-ордынское) войско князя П. С. Серебряного[469]. Шведские источники, впрочем, версию заговора опровергают[470].

А. Л. Янов считает: не было заговора. Просто после казни титулованного боярства к власти пришло боярство нетитулованное. И его представители (тут Янов проводит аналогию с XVII съездом ВКП (б) в 1934 г.) посчитали, что теперь пора заменить чересчур крутого правителя более умеренным. И намекают на Земском соборе 1566 г., что с Опричниной пора кончать. И «письмо трехсот» от 19 мая 1566 г. – тоже часть этих настроений. А Владимир Андреевич Старицкий вместо Ивана Грозного – вполне может рассматриваться, например, как Киров вместо Сталина. Между прочим, есть основания думать, что Старицкого поддерживал и народ. Так, когда в 1569 г. царь поручил своему двоюродному брату возглавить войско, предназначенное к походу против турок (об отражении турецкого похода на Астрахань речь в следующей главе), то народ встречал его, по пути на Волгу, с хлебом-солью, крестами и хоругвями, за что потом следовали казни и пытки[471].