Булач Гаджиев - Шамиль Страница 32

На следующий день, воскресным утром, после завтрака Шамиль с сыном, мюридами, полковником Богуславским и переводчиком Грамовым нанесли визит генерал–губернатору В. А. Арцимовичу. Когда имам выходил из гостиницы и садился в коляску, любопытная толпа, которая собралась еще с рассвета, увидела Шамиля, одетого в пышную белую чалму, отличную медвежью шубу (подарок Барятинского, полученный еще в Гунибе), накинутую на белую черкеску. На ногах у него желтели сафьяновые сапоги. Кази–Магомед был в европейском костюме, только голову его украшала дагестанская папаха.

Генерал–губернатор тепло приветствовал имама и извинился, что дом, в котором должен жить Шамиль, еще не готов. Имам, в свою очередь, поблагодарил за внимание и теплые слова, которые ему приходилось слышать от такого высокого начальства, как генерал–губернатор Калуги. После визита Шамилю показали помещение, в котором ему предстояло жить. Дом этот находился на углу Золотаревской улицы, напротив Одигитриевской церкви. Трехэтажное здание с барельефными изображениями на всех стенах принадлежало подполковнику Сухотину. По договоренности с военными властями, хозяин сдал его за 900 рублей в год. Здание только боковой стороной выходило на улицу, а фасад и надворные постройки смотрели во двор. Невысокая каменная ограда отделяла двор от внешнего мира. Ремонт еще не был завершен, но Шамиль, удовлетворенный увиденным, сел в экипаж и попросил ознакомить его с городом. По желанию приезжих экипажи поворачивали то на одну улицу, то на другую. Во второй половине дня их привезли в городской сад. Горожане на этот раз могли увидеть Шамиля вблизи и гораздо дольше, чем вчера. Дагестанцы вышли из экипажа и, как и местная публика, стали прогуливаться по аллеям сада. Величавая походка Шамиля служила поводом для всеобщего восхищения. Его нашли бодрым и не по летам ловким. Встречные приветствовали имама, Шамиль легким поклоном головы отвечал им. С террасы сада он долго любовался перспективой, открывающейся на город, затем стал глядеть на гуляющих. И за весь день он впервые улыбнулся: «его смешило неудобное положение модных дам, одетых в слишком широкие кринолины»[80]. Темнело, когда Шамиль со своими спутниками возвращался в гостиницу.

12 октября также продолжалось знакомство с Калугой. На улице встретился крестный ход: множество людей с иконами, хоругвями и пением молитв двигалось куда‑то. «Что это значит?» — спросил Шамиль. Ему объяснили: шествие — выражение благодарности Богу за избавление Калуги в 1812 году от вторжения французов. Шамиль не совсем понял. Он недоумевал, почему русские молятся в движении.

В этот день имам рано вернулся домой и остаток времени провел в гостинице. Полковник Богуславский отмечал в своих письмах к императору, что Шамиль начал скучать. Имам был неразговорчив, хмур. Из Петербурга пришло послание с требованием развлекать пленника на/ сколько это возможно. Давалось понять, что за поступками Шамиля незримо следят не только в России, но и на Кавказе и в Западной Европе. Считалось, что настроение Шамиля вызовет соответствующий отклик в горах и ущельях Дагестана.

После такой инструкции калужское начальство начало делать все, чтобы вывести знатного пленника из оцепенения. Шамиля стали возить на музыкальные вечера, дворянские собрания, цирковые представления.

В 1859 году в Калуге здания постоянного театра не было. Имевшийся ранее сгорел в 1851 году. В связи с приездом Шамиля возобновились спектакли, даваемые местной интеллигенцией под руководством В. И. Деева. Шамиль и его люди занимали ближайшую от сцены ложу. И зрители более были увлечены их лицами, жестами, костюмами, чем артистами.

17 октября 1859 года Шамилю решили показать больницу Хлюстина. Его сопровождали Д. Н. Богуславский и сын Кази–Магомед. У ворот больницы гостей встретил старший врач В. Е. Кричевский. Осмотр прекрасного двухэтажного здания занял много времени. Шамиль будто и не торопился. В каждой палате он расспрашивал имена и фамилии больных, о характере болезни, чем лечат. Иногда сам давал справки, как врачуют в горах Дагестана от того или иного недуга. Больные просили передать имаму, что сегодня у них праздник. На вопрос «какой?» отвечали так: вся Калуга встречала Шамиля, а они, больные, прикованные к постели, не могли получить этого удовольствия. А тут сам он пришел. «Передайте ему спасибо», — просили больные полковника. Когда перевели эти слова, Шамиль растрогался. «Аллах ведает, как я глубоко теперь раскаиваюсь, — отвечал имам, — что дурно содержал в плену семьи Чавчавадзе и Орбе–лиани».

Искренне обрадовался Шамиль, когда в одной из палат он увидел дагестанца. Тут уже обходились без переводчика, и расспросы были более подробными. Узнав всю его родословную и пожелав как можно скорее выздороветь, Шамиль перед расставанием подарил земляку два рубля серебром.

Показали ему и местную гимназию. Шамиля встретил директор учебного заведения П. С. Бибиков. Гостей ознакомили с кабинетами. В одном из них бывшему имаму показали синицу, посаженную под воздушный колокол. Очень понравились Шамилю опыты с электрической машиной, хотя он после Тулы, Москвы и Петербурга уже ничему особенно не удивлялся. Зато в этот день он от души посмеялся, может быть, впервые после Гуниба: ему показали сферическое зеркало. Он захотел побывать на уроке. Его пригласили в младший класс. Дети искренне обрадовались знаменитому гостю. Стоя приветствовали его. Шамиль приложил руку к сердцу и сказал: «Салам». Он прошел по рядам, многих учащихся гладил по голове и ласкал. Ему подали стул. Шел урок русского языка. Имам был поражен, никак не мог понять, почему русские дети учатся своему же языку.

… В первый же месяц пребывания в Калуге Шамиля познакомили с «отцами» города — прокурором Н. П. Трузсоном, генералом Б. Ф. Грингоельдом, князем А. В. Оболенским, С. Я.Унковским. Более всего имам любил общаться с комендантом Калуги Василием Михайловичем Еропкиным. Дети полковника каждый раз приветствовали гостя радостными возгласами. Шамиль ласкал детей, давал им подарки. Видно было, что он очень скучал по своей семье. Вообще, прибыв в какую‑нибудь семью, он первым делом осведомлялся у хозяйки, есть ли у них дети, просил их позвать, знакомился, дарил что‑либо им, чаще всего конфеты, фрукты, ласкал их.

12 ноября 1859 года дом Сухотина был готов, и Шамиль переехал туда из гостиницы Кулона. Именитые граждане организовали по этому случаю хлеб–соль. Дагестанец не понимал, что это такое. Когда ему объяснили, Шамиль был искренне тронут и, в свою очередь, как это принято в горах, щедро угостил их. Первые день–два ушли на ознакомление с комнатами, обстановкой, двором, флигелем, обозрением видов, которые открывались со второго и третьего этажей. Увидя в одной из комнат бронзовые бюсты двух греческих философов, он попросил перенести их в свой кабинет. На вопрос, почему он так делает, Шамиль отвечал: «Хоть это были и умные люди, а все же я велю их убрать, чтобы жен не пугать».

Затем потянулась однообразная череда дней. Наконец, в январе 1860 года Шамиль получил радостное известие: едет семья. Затем прискакал гонец с сообщением, что вот–вот прибудут кареты с дагестанцами. Вечером 5 января при большом стечении горожан в Калугу въехали семь просторных экипажей. Шамиль все это время находился в доме. Он не вышел и тогда, когда кареты подкатили к дому. Имам от радости так разволновался, что обессилел, не мог подойти ни к дверям, ни к окнам и остался сидеть в кабинете. Приезжие по одному входили к нему и радостно приветствовали Шамиля. Для каждого из них имам находил теплые, задушевные слова. Женщины и девушки были укрыты чадрами, но он угадывал их по росту, походке, сложению.

— Это ты, Нафисат? — спрашивал он.

Всего вместе с прислугой из Дагестана прибыли 22 человека: сыновья

— Кази–Магомед, который ездил за семьей, и Мухаммед–шеффи, дочери Нафисат, Патимат, Наджават, Баху–Меседу и Сафият, внучка Магазат, жены — Шуанет и Зайдет, зятья — Абдурахман и Абдурахим, няня детей — Халуш, ее сын семнадцатилетний Омар, родственник Шамиля Дже–мал–Этдин Хусейн–оглы, служанки — Вали–кызы 50 лет, Фаризат 40 лет, Меседу 17 лет и слуга Хайрулла 35 лет. С них местным начальством было взято слово, что никто не попытается бежать и далее 30 верст от Калуги не уедет.

Родственник имама Джемал–Этдин последовал к Шамилю в Калугу, вообразив, будто в России имама станут истязать и мучить. Если это так, решил Джемал–Этдин, то и он рядом со своим имамом будет переносить лишения, чтобы этим облегчить участь своего любимца. Убедившись, что к Шамилю здесь отношение хорошее, горец через несколько месяцев возвратился на родину.

Омар, сын няни детей имама, приходился Шамилю родственником. Его считали рассудительным. У него была, если можно так выразиться, одна страсть — война. По молодости он не мог участвовать в битвах за родину. Теперь же по приезду в Калугу Омар тотчас обратился к приставу Руновскому с вопросом, не ведет ли Россия с кем‑либо войны. Он хотел бы ехать на фронт.