Женщина и война. Любовь, секс и насилие - Рафаэль Абрамович Гругман Страница 32

Автор волен позволить себе coffee break или переключиться на художественную прозу, на любимый в последние годы жанр — антиутопию и магический реализм…

Берлинцы, мирные жители, весной 1945-го позволить себе coffee break не могли. Ни до, ни после капитуляции. Поделом немцам за Бухенвальд и Освенцим, Варшаву и Бабий Яр, Треблинку и Хатынь, за Ленинград, Минск? — перечислять пепелища, оставленные нацистами, бумаги не хватит! Может, и поделом, когда думаю о погибшей в гетто первой семье отца, жившей в той же самой квартире, в которой жил я, и о брате, который, по-видимому, как и я, стоял за спиной отца и наблюдал, как разжигает он печь…

Мальчишкой ненавидел я немцев и не понимал отца! Он, когда рухнул фронт, пешком протопавший в 1942-м от Харькова до Сталинграда, драпом по 50 километров в день, чтобы не оказаться в плену, он так и не ответил на мой вопрос: «Сколько ты убил немцев?» Зато я помню рассказ отца: ему, раненому разрывной пулей в правую руку при прорыве немецкой обороны под Сталинградом и пешком направлявшемуся в прифронтовой госпиталь, как легкораненому, приказали руководить конвоированием в тыл колоны немецких военнопленных. В дороге встретились две колоны: пленных и красноармейская, из глубокого тыла направляющаяся на фронт. Возбуждённые алкоголем офицеры подбегали к немцам и избивали их, демонстрируя солдатам, как следует обращаться с военнопленными. Отец, по воинскому званию старшина, не мог помешать избиениям, но он усвоил урок и при приближении встречной колонны отводил от дороги пленных, защищая их от насилия. Тогда его гуманизма понять я не мог…

…Во времена перестройки я прочитал в «Литературной газете» историю о женщине блокадного Ленинграда, зимой 1942-го не похоронившей труп умершего от голода ребенка, а заморозившей его между оконными рамами. Понемногу отрезая от него куски мяса, она варила бульон и спасла от неминуемой смерти второго ребёнка. История жуткая, реальная, в отличие от надуманного сюжета «Ночной портье», и страшнее фильмов ужасов Альфреда Хичкока.

За блокаду города, в котором от голода и болезней умерло до полумиллиона жителей, нацистская Германия должна понести наказание. Но тогда следовало бы отказаться от идеологических догм и открыто заявить, что Германия заплатит за свои преступления по высшему счёту, по меркам блокадного Ленинграда, жестоким уроком — назиданием потомкам, аналогичному тому, который преподали иудеям римляне, покоряя восстание в Иудее, и вместе с союзниками громко сказать об этом на Тегеранской и Ялтинской конференциях. А затем по примеру римлян, разрушивших Второй Храм после победы в Первой Иудейской войне, разнести Берлин к чёртовой матери, запретить немцам селиться вокруг него и рассеять по миру, как некогда римляне сделали с иудеями. (В Восточной Пруссии и Силезии нечто похожее было совершено.) А дальше, как и во времена Иудейской войны, когда победители не щадили восставших, и по обе стороны дороги от Иерусалима до Рима (за исключением водных преград) вкопаны были кресты, на которых римляне распинали восставших, — по обе стороны дороги от Берлина до Москвы установить виселицы для эсэсовцев и членов нацистской партии. Римская казнь антигуманна для XX века, но век коммунистических революций придумал иные казни, — депортации репрессированных народов. Для искоренения германского милитаризма Сталин мог бы депортировать пол-Германии в Сибирь и на Дальний Восток (места незаселённые, необжитые — нехай фрицы и гретхен трупами прокладывают через тайгу автобаны).

Так оно, в общем-то, частично и произошло. Подробнее в конце второй части в главе «Репарации трудом».

Но если рабоче-крестьянское воспитание и коммунистическая мораль выше законов кровной мести, то следует отличать эсэсовцев от мирных жителей; лидеров коммунистической партии, устроившей коллективизацию, голодомор и 1937 год, от рядовых коммунистов, непричастных к ленинско-сталинским преступлениям. Рассуждения можно продолжить, поочередно выслушивая обвинителей и защитников, но нет оправдания насильственным действиям над польками, «перемещёнными лицами», еврейками, освобождёнными из нацистских концлагерей, над венгерками, сербками…

Vae Victis

Крылатое латинское выражение Vae Victis — «горе побеждённому» — обозначило судьбу женщин немецкой столицы. Одна трагическая женская история следует за другой. Только в Берлине их накопилось более ста тысяч.

Некая женщина, как и Марта Хиггенс, ведшая в «окаянные дни» дневник, навсегда пожелала сохранить анонимность[68]. («Окаянные дни» — бунинское определение Гражданской войны в России — подходит для описания берлинской жизни весны и лета 1945-го.)

28 апреля советские войска добрались до улицы, на которой она проживала. В подвал дома вошли несколько красноармейцев и отобрали у прятавшихся там жильцов наручные часы. На улице продолжался бой, и, прихватив трофеи, мародёры быстро ушли. Вечером, когда боевые действия стихли, солдаты поужинали, заправились алкоголем и начали охоту на женщин. Трое солдат схватили автора дневника и по очереди стали её насиловать. Во время второго акта в подвале появилась ещё одна группа красноармейцев — среди них жертва разглядела девушку в военной форме. Появление женщины её не спасло. Солдат ненадолго прервал экзекуцию, обменялся с девушкой-военнослужащей короткими репликами — та громко захохотала, — и надругательство продолжилось под одобрительные возгласы зрителей.

Истерзанная тремя насильниками, женщина с трудом добралась до своей квартиры. Она надеялась, что ужас закончился, но, прежде чем лечь в постель, на всякий случай забаррикадировала мебелью дверь. Едва она прилегла, послышался сильный удар, хрупкая баррикада разлетелась, и в комнату ворвалась очередная группа солдат. Их интересовала еда и выпивка, и они проследовали на кухню. Но, когда женщина, воспользовавшись их трапезой, попыталась выскользнуть из квартиры, гигантского роста солдат (сослуживцы называли его Петькой) поймал её на выходе. Она взмолилась, предложила ему делать с ней всё, что он пожелает, но только чтобы не позволил другим солдатам насиловать её.

…Утром Петька сказал ей, что ему пора уходить на службу. Прощаясь, он крепко пожал ей руку (выразил благодарность) и обещал вернуться в 7 часов вечера.

Как видно из дневника анонимной женщины, в первый день советской оккупации над ней надругалось четверо «победителей». Женщина-военнослужащая, которая хотя бы из женской солидарности могла бы пристыдить насильников, и пальцем не пошевельнула в её защиту. В окаянные дни немецкие женщины были предоставлены сами себе; одни защиту от группового изнасилования искали в лице какого-либо солдата или офицера, который, как они полагали, если они добровольно ему отдадутся, возьмёт их под своё покровительство, другие, плотно сжав губы, терпели, надеясь, что кошмар вскоре закончится, третьи самоубийством подводили жизненную черту.

* * *

Двадцатичетырёхлетняя актриса Магда Виланд (Magda Wieland) жила в доме на Гизебрехтштрассе, неподалеку от Курфюрстендамм. В поисках