Красная Эстония. Свобода – наша реликвия - Коллектив авторов Страница 35

Все безмолвствует.

Только если остро-остро прислушаться, с запада время от времени доносится глухой гул.

Там в своих железных сапогах шагает война. Наверно, она скоро будет и здесь, среди этих пушкинских лугов, куполов и березовых рощ…

Рано утром кто-то громко постучал в окно и назвал хозяйку по имени. Она сказала, что это бригадир: должно быть, как мы поняли, какой-то колхозный начальник, потому что он посылал людей на сенокос.

В душной избе началось движение, встали и мы.

Удивительно, – качал головой капитан Ранд, – не сегодня-завтра война будет здесь, а народ заготовляет сено… Начхоз пытался вчера проехать в Псков, но город бомбили. А они идут на сенокос. Не косы и грабли должны бы быть у них в руках, а лопаты и кирки, чтобы рыть окопы. Армии нужно помочь, немца нужно остановить, черт подери…

Товарищ капитан, наверно, здесь чье-то распоряжение сверху, которое не положено критиковать, – вмешался старшина батареи, сверхсрочник Раннасте. – Может быть, посылкой людей рыть окопы не хотят вызвать панику?

– Какая, к дьяволу, паника, – отрезал капитан, – каждый шаг земли нужно защищать на войне! Что же, лучше потом в панике драпать?

Капитан махнул рукой и, хлопнув дверью, вышел во двор.

Трудно сказать, кто прав. Только это не наше дело, куда прикажут, туда и пойдем.

* * *

Мы сидели на траве перед избой и курили в ожидании утренней баланды. Лошади были напоены-накормлены и запряжены.

К нам подошли старик и старуха, наверно, хозяева этой избы. Они принесли нам большую глиняную миску студня. Насколько – после долгих и сбивчивых объяснений – мы поняли: они зарезали своего единственного теленка, чтобы он не попал немцам в котел и угощают теперь нас, совершенно им неизвестных солдат, которые даже не собираются их защищать, а только и знают, что прут на восток…

Молча ели мы студень, этот от души сделанный подарок, и молча смотрели на нас старики. Старуха вытирала подолом передника глаза, вздыхала и что-то говорила, правда, больше себе, чем нам. Понявшие, перевели: бедненькие, нет у вас больше дома… сказала она про нас.

Очень виноватыми мы себя чувствовали, когда, выходя из ворот, благодарили стариков, а они крестили нас и провожали на улицу. Ты можешь быть бедной, Псковская земля, но люди твои щедры душой!

* * *

Над рекой висит дымка, роса садится на землю: будет жаркий и ясный день. Дай бог, чтобы в этом чистом небе самолеты не стали преследовать нашу колонну!

Полк подивизионно тянется обратно на дорогу. Кончился деревенский проселок. Мы уже привыкли видеть эти вытянутые в ряд деревни, в которых избы окнами обращены на дорогу.

А Рууди все еще нет. Куда этот жук подевался? Выяснилось, что никто не видел, куда он вечером отправился спать. Удрал? Нет, этого быть не может.

Мы у последней избы. Здесь дома аккуратно пронумерованы и указана фамилия хозяина. Кроме того, на каждом доме есть табличка с изображением того предмета, с которым семья должна бежать на пожар. Из крайней в деревне избы, принадлежащей Кузнецову, на пожар, как свидетельствовало изображение, нужно было нести с собой багор.

У калитки дома с багром и стоял Рууди. При этом не один. Он сердечно прощался с крепкой, пышногрудой молодой женщиной.

– Ну, конечно… – пробурчал Ильмар.

Рууди встал в строй, но еще долго оглядывался назад и махал, пока за поворотом дороги и излучиной реки не исчезла деревня.

– Как же ее зовут? – полюбопытствовал Сярель.

– Масенька или Маса, – ответил Рууди с сильным эстонским акцентом.

Последовал целый ряд весьма нескромных вопросов, но Рууди шел будто во сне: все зубоскальство отскакивало от него, как от брони.

Бросьте, ребята, не было у нас ничего. Муж на войне, двое малышей, больной отец кряхтит на печке… Эх, дьявол, вот это женщина, впервые в жизни такую вижу. Шапку долой перед ней!

– Может, сперва штаны? – позлорадствовал обычно миролюбивый Касук.

– Заткнись, не то получишь! – в голосе Рууди прозвучала нешуточная угроза.

Шагая по колее проселка, тихо и серьезно рассказывал Рууди свою историю с Машенькой.

Действительно, Рууди заприметил в деревне эту милую женщину, и на своем ломаном русском языке и в обычной веселой манере сделал неуклюжую попытку подкатиться к ней. И, к великому его смущению, молодая женщина сразу пригласила его в избу. В воображении Рууди уже забрезжила первая легкая победа над русской красавицей. Однако его, как дорогого гостя, усадили за стол, предложили топленого молока и вареной картошки с соленой плотвой. Другой еды в доме, видимо, не было. За столом сидели и дети Машеньки – мальчик (он-то, вероятно, и был рыбак) и девочка, оба еще дошкольники, во все глаза с невероятным уважением смотрели они на настоящего красноармейца и его карабин. На печке тяжело дышал больной астмой старик. Машин отец. Они проговорили всю короткую летнюю ночь.

Неделю назад Маша проводила на войну мужа, колхозного бригадира. С красными заплаканными глазами она тихо корила Рууди за то, что мы идем на восток. Неужто это правда, что немец через несколько дней придет сюда? Что же будет?

И правда, что же будет? – задумался Рууди. Красивая молодая женщина, а в деревне пруд-пруди заносчивых победителей, на которых нет ни закона, ни суда. Не может быть, чтобы они Машу не тронули. От возмущения у Рууди кровь прилила к щекам. Впервые он странным образом почувствовал свою личную ответственность за эту женщину, которая спросила его, что будет, если он, сильный воин, все время идет на восток.

А дети? Больной старик? Наверняка за немцами по пятам в деревню придет голод. Сама-то еще прожила бы, а дети и старик?

Черной бедой и слезами была полна изба Кузнецовых. Да и не только их изба. Вся деревня. И не только эта деревня, вся Россия. Дада, и не только вся Россия, но и оставшаяся далеко позади крошечная Эстония. Остро отзывалось доброе сердце Рууди на великое горе, которому он ничем не мог помочь. Маша твердо верила, что немца рано или поздно – но разобьют. Только ведь и это еще не конец, потому что слезы люди будут проливать еще долгие годы, оплакивать погибших. Непоправима и огромна беда, которая называется войной.

– Чертов Гитлер, – искренне выругался Рууди, может быть, в первый раз с такой, идущей