Дмитрий Гаврилов - Время богов и время людей. Основы славянского языческого календаря Страница 36

Формы почитания предков у восточных славян, с одной стороны, достаточно разнообразны, с другой – вполне укладываются в несколько простых похожих схем. Схемы эти более или менее сходны у всех индоевропейских народов. Разнообразие есть в первую очередь следствие громадного ареала расселения славянских племен и обилия их контактов с соседними народами. Сколь бы ни стремились носители традиционных культур сохранять свою особость, своеобразие обычаев, избегнуть взаимного проникновения верований и, соответственно, обрядности было никак не возможно. Выше уже было отмечено, что в отдельных областях России, согласно этнографическим свидетельствам, не знают праздник Купалы.

Достаточно сходна у всех славян последовательность устроения обрядов почитания предков. Праздники носят более или менее общинный характер, сохраняя многие черты архаичных родовых действ. Имеются прямые свидетельства о массовом поминании покойников (Зеленин, 1995, с. 129–140). К осени отмечается возрастание доли узкосемейных обрядов (и это сохраняется до зимнего солнцеворота).

«Не слишком опасны и даже желательны встречи с умершими в те дни, когда они появляются на земле с ведома, а часто и по приглашению живых родственников – ведь тогда можно использовать обереги и охранные ритуалы. В такие дни – они называются поминальными – полагалось ухаживать за гостями из иного мира: кормить их, топить для них баню, а также согревать их с помощью специально разведенных костров» (Левкиевская, 2002, с. 202).

Более или менее сходна и обрядовая пища, обязательно долженствующая присутствовать на праздничном столе. Блюд непременно должно быть нечетное количество. В перечень обязательных кушаний входят кутья, кисель, блины, ритуальные напитки. Разница в «меню» обусловлена по сути лишь временем года и тем, что часть поминальных дней приходится на посты.

Вся обрядовая еда исполнена солнечной символики и знаков возрождения жизни (блины, каша из зерновых, напитки брожения из зерна – квас, пиво). Похожую, хотя и более «глобальную» смысловую нагрузку несут яйца – характерные атрибуты поминаний весенне-летнего цикла. Смешны, согласитесь, объяснения, что обычай окрашивать в красный цвет яйца восходит к чуду, явленному Марии Магдалине и императору Тиберию, а не к древнему образу возрождающейся Вселенной. Так и хочется ернически спросить: а окрашенные соком молодой зелени яйца, которые катали на могилах предков на Троицу, кто, извините, «счудотворил»?

Интересные исключения из общей для восточных славян поминальной обрядности сохранились в Полесье. Исследователи этнографии полещуков выделяют в поминальной обрядности еще и «Бабы» – годовые поминальные «женские» дни, сопутствующие «мужским» поминальным дням. По одним свидетельствам «Бабы» отмечали в пятницу, перед «Дедами», по другим – наоборот. На момент проведения исследований дата проведения поминальных дней разнилась в зависимости от деревни. (Плотникова, 2001, с. 317). Поскольку женские работы по дому в пятницу были запрещены еще как проявление почитания Макоши (в двоеверии – Параскевы Пятницы) на «Деды» хату не прибирают, пол не моют, не стирают, оставшуюся пищу со стола не прибирают. Эту пищу скидывают на тарелочку дедам, называя ее «куття». Кутья (кутия) стоит весь день на столе. На другие дни ее доедали. В тот день, или второй день, как правило, ходили на кладбище и несли на могилы просвирку.

Исходя из пятничных ограничений, мы склонны полагать, что первоначально поминание предков женского пола приходилось именно на пятницы. Возможно также, что особенности полесской обрядности восходят к очень древним временам, не исключено, что к эпохе зарубинецкой культуры, бывшей в значительной степени кельтской. Это предположение нельзя доказать, к сожалению.

Вплоть до XVIII в. сочинение Адама Олеария «Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию» считалось одним из основательнейших трудов о России. Автор его дважды побывал в Московии в конце 1630-х гг. и в 1643 году, оставив свидетельства очевидца о быте русских и их ближайших соседей, которые для нас очень ценны (если делать поправку на то, что автор – иноземец, не всегда и не все понимавший и толковавший адекватно; ведь что русскому хорошо, то иноземцу – смерть).

«… 24 мая, в субботу перед Троицею, я отправился в русскую Нарву посмотреть, как русские поминают своих умерших и погребенных друзей. Кладбище было полно русских женщин, которые на могилах и могильных камнях разложили прекрасные вышитые пестрые носовые платки, а на эти последние ими были положены на блюдах штуки 3 или 4 длинных оладий и пирогов, штуки 2 и 3 вяленых рыб и крашеные яйца. Иные из них стояли, другие лежали на коленях тут же, выли и кричали и обращались к мертвым с вопросами, какие, говорят, приняты на похоронах у них. Если проходил мимо знакомый, они обращались к нему, разговаривали со смеющимся ртом, а когда он уходил, снова начинали выть. Между ними ходил священник с двумя прислужниками, с кадильницею, куда он временами бросал кусочек воску, и окуривал могилы, приговаривая несколько слов. Женщины говорили попу (так называют они своих священников) подряд имена своих умерших друзей, из которых некоторые уже лет 10 как умерли, другие читали имена из книги, некоторые же давали их читать прислужникам, а поп должен был повторять их. Тем временем женщины наклонялись к попу, иногда знаменуя себя крестным знамением, а он помахивал против них кадильницею.

Женщины тянули и тащили попа с одною места на другое, и каждая желала иметь преимущество для своего покойника. Когда это каждение и моление, которое поп совершал с блуждающим лицом, без особого благоговения, бывало закончено, то женщина давала ему крупную медную монету, вроде зесслинга по-голштински или 6 пфеннигов в мейссенской монете. Пироги же и яйца слуги священника забрали себе, дав кое-что из них и нам, немцам, смотревшим на это зрелище. Мы их, в свою очередь, роздали бедным детям…» (Олеарий, 2003, III. (Кн. I, гл. 4). Как мы прибыли в Нарву. Путешествие оттуда, через крепости Ям и Копорье, до Нотебурга)

Вполне понятна и естественна логика поминаний в рамках годового круга. Зимние поминания в большей степени относятся к божественным персонажам и родоначальникам, затем в весеннюю пору «эстафету» принимают родовые божества (домовой), весною приветствуют всех доброжелательно настроенных духов, ближе к Купале, в «смутную пору» – поминают даже души неупокоенных и самоубийц (Троицкие деды), к вновь осени можно наблюдать постепенный переход к более высокому уровню обобщения (Дмитровские деды, когда принято поминать всех усопших, в том числе чужих или оставшихся без потомков: «Покойнички на Русь Дмитриев день ведут – живых блюдут» (русская пословица)).

Здесь же, кстати, отчетливо прослеживается и известная «зеркальность» годового праздничного цикла – общеизвестны и упомянуты выше обрядово-смысловые параллели «Купала – Коляда» и «весеннее – осеннее равноденствия» и т. п.

На Святки и Троицу действует к тому же сходный набор запретов на определенные виды домашних работ. Так, нельзя шить, прясть, чесать шерсть и вить пеньку, стирать, подметать, мыть полы, белить печь, выгребать из очага золу, рубить дрова. Считается, что запрет действует потому, что грязью или золой можно засорить глаза усопшим, веретеном уколоть, а глиной – испачкать.

Возможно, такое объяснение табу достаточно позднее и появилось по мере утраты исходных представлений. Вот только нельзя не отметить, что почти все перечисленные действия одновременно несли и достаточно высокую мифологически-культовую нагрузку. Так, любое шитье и ткачество вызывают воспоминания о Богине-пряхе, об уподоблении пряжи нити человеческой судьбы; уборка в доме ассоциируется с обновлением, чего также не стоило делать в присутствии «носителей» родовой памяти. В этом смысловом ряду стоит и побелка печи, которая выступала в традиционном доме как образ Мировой горы и нижнего мира с подземным огнем. Единственное затруднение вызывает истолкование запрета на рубку дров, но и здесь при желании можно провести связи с Мировым древом (на котором обитают души усопших) (Ермаков, 2008а), погребальной ладьей и домовиной.

Вообще напрашивается предположение, что в том или ином виде Деды или Бабы или иные поминальные обрядовые действа предшествовали в пятницу или субботу каждому значимому в церковных святцах и, соответственно, в народном восточнославянском двоеверии празднику (изрядная часть из них приходилась на седьмой, по христианскому календарю, день недели, на воскресенье).

Есть еще одна, несколько выпавшая из нашего внимания ранее особенность календарного значения поминальных дней. На первый взгляд, она скорее умозрительна, однако, стоит попробовать посмотреть с точки зрения мифологически-образного подхода, как прослеживается еще одна связь между поминальными днями и календарем.