Нравы Мальмезонского дворца - Сергей Юрьевич Нечаев Страница 36

– Интересы Франции и моей династии заставляют меня пренебречь сердечной привязанностью. Развод – суровый долг для меня. Три дня назад Гортензия сообщила Жозефине о моем решении разойтись с ней. Я думал, что у нее стойкий характер, и не ждал такой сцены; тем более, я огорчен сейчас. Я жалею ее всей душой…

Слова вырывались с трудом, взволнованный голос замирал в конце каждой фразы, он тяжело дышал… Изливаться мне, настолько удаленному от него, – да, он действительно был вне себя. Вся эта сцена длилась не больше восьми минут.

Наполеон послал за доктором Корвисаром, королевой Гортензией, за Камбасересом и Фуше. Прежде чем подняться к себе, он справился о состоянии Жозефины, которая уже немного успокоилась.

Я последовал за ним и, войдя в столовую, увидел на ковре свою шляпу, которую я снял и бросил, прежде чем взять на руки Жозефину. Чтобы избежать расспросов и комментариев, я сказал пажам и привратникам, что у императрицы был сильный нервный припадок».

Историк Рональд Делдерфилд, подробно анализирующий вышеописанную сцену, делает вывод о том, что Жозефина лишь талантливо имитировала обморок, надеясь на то, что Наполеон в очередной раз смягчится и отменит свое решение. Он пишет:

«Де Боссе поступал мудро, выполняя обязанности дворцового слуги. Он помалкивал об этом до тех пор, пока не написал своих „Мемуаров”. Из его описания можно предположить, что они подмигнули друг другу».

Ги Бретон комментирует рассказ Луи де Боссе еще жестче:

«Это необычайное свидетельство доказывает, что Жозефина лгала до самого последнего эпизода своей жизни с Наполеоном.

После того, как любовь ее к нему иссякла, после многочисленных измен, когда, пренебрегая своим саном и возрастом, она то и дело награждала его рогами на глазах у всего Парижа, она исполнила комедию, изображая великую скорбь. Когда упал занавес этой истории, он скрыл игру, полную фальши. Бедный, наивный император!»

Забавное недоразумение

После сцены, описанной бароном де Боссе, в течение нескольких дней пронзительные стоны Жозефины доносились из ее внутренних покоев, отдаваясь эхом в коридорах и на лестницах. Отзвуки их доходили даже до гостиных, переполненных встревоженными придворными. Родственники Наполеона не без наслаждения ловили их. Они всегда ненавидели Жозефину и теперь смаковали каждую ее жалобу, комментируя происходящее в весьма откровенных и совсем не великосветских выражениях.

– Вы только послушайте, как кричит эта шлюха! – восклицала Каролина Бонапарт.

– Да, старуху тряхонуло, как следует, – смеялся Жером Бонапарт.

– Больше не будет превращать императорский дворец в публичный дом, – поддакивала Полина Бонапарт.

По ироничному замечанию Ги Бретона, «так разговаривали в полнейшей простоте короли, королевы и сиятельства среди позолоченных лепных украшений дворца Тюильри, слушая „безумные рыдания” отвергнутой императрицы».

По словам биографа Наполеона Фридриха Кирхейзена, «Наполеона влекла к Жозефине только любовь. Он женился на ней только потому, что любил ее, – любил так, как только может любить мужчина женщину». Совершенно другими глазами смотрели на нее братья и сестры Наполеона. «Они видели в ней только ужасную кокетку, чересчур старую для Наполеона. Люсьен давно знал Жозефину. Он не выделял ее из толпы… Он утверждал даже, что Жозефина никогда не была красивой, особенно же тогда, когда красота ее уже начала блекнуть. Но он все-таки старался быть справедливым. «Жозефина, – говорил он, – была не злая; или, вернее, о ее доброте говорили многие. Она была особенно добра, когда ей не нужно было ничего приносить в жертву».

Реакция детей Жозефины была иной. Гортензия только и делала, что плакала. По поводу Эжена все подмечавший Констан Вери пишет:

«Через несколько дней приехал вице-король Италии Эжен де Богарне, узнавший из уст самой императрицы об ужасном шаге, сделать который вынудили обстоятельства. От этой новости его охватило горе; возбужденный и полный отчаяния, он бросился искать Его Величество и, словно не мог поверить тому, что только что услыхал, спросил императора, правда ли то, что предстоит развод. Император кивнул, подтвердив это решение, и с печатью глубокой печали на лице протянул руку своему приемному сыну.

„Сир, разрешите мне уйти с вашей службы”. – „Что?” – „Да, сир; сын той, кто более не является императрицей, не может оставаться вице-королем. Я хочу сопровождать мать в ее уединении и утешать ее”. – „Эжен, ты хочешь покинуть меня? Ты? Ах, ты не знаешь, насколько вески причины, которые заставляют меня придерживаться намеченного плана. И если у меня будет сын – мое самое сокровенное желание, сын, который так необходим мне, – кто будет заменять меня, когда я буду отсутствовать? Кто будет ему отцом, когда я умру? Кто будет растить его и кто сделает из него мужчину?”

Слезы наполнили глаза императора, когда он произносил эти слова. Он взял руку Эжена и, притянув его к себе, нежно обнял».

Ироничный Ги Бретон снижает мелодраматичность повествования:

«Сетования Жозефины все же не были совсем уж притворными. Фальшивой была скорбь любящей супруги, но сетования об утрате высокого положения были вполне искренними. Креолка рыдала при мысли о предстоящей утрате почестей, денег, дворцов, платьев, драгоценностей и прочих артибутов жены великого императора. Она, забыв о чувстве собственного достоинства, день и ночь жаловалась своим горничным и модисткам».

И все же, несмотря ни на что, Жозефина вынуждена была «делать хорошую мину» на торжественных церемониях, устроенных в начале декабря 1809 года в честь глав государств, прибывших в Париж для празднования подписания Венского мирного договора.

Несколько дней Наполеон сохранял за ней прежнее положение, но в день торжества в соборе Парижской Богоматери решил продемонстрировать обществу, что расставание супругов вот-вот состоится. В это утро императрице было приказано ехать на церемонию не в карете императора, а в другой, что попроще. Но парижане и не заметили этого в связи с одной забавной случайностью.

Вслед за Наполеоном поднялся в карету его брат Жером, король Вестфалии. Маленького роста, тонкий, грациозный, он был в белом атласном костюме с кружевным жабо, в черной бархатной шляпе, украшенной пучком белых перьев, прикрепленных бриллиантовой пряжкой.

Парижане, приветствовавшие императорскую карету, приняли его за Жозефину. Ему зааплодировали, он в ответ помахал рукой, и толпа закричала в восторге:

– Да здравствует императрица!

По словам Ги Бретона, «это qui pro quo[10] привело некоего англосакса, случайного посетителя столицы, к странным умозаключениям относительно нравов императорской семьи».

Церемония развода

Когда празднества закончились, император велел архиканцлеру Империи и лучшему юристу Франции Камбасересу разработать процедуру развода.

Пока тот подготавливал все детали церемониала, Жозефина продолжала торговаться с Наполеоном за свое согласие на развод.

Фредерик Массон по этому поводу пишет:

«Но на этот раз – нечего делать, никакой лазейки, никакого средства. Она пускает все-таки в ход обмороки и слезы, без всякой надежды снова овладеть им, только для того, чтобы извлечь наибольшие выгоды из положения, в которое