Марсель Брион - Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта Страница 37

Его последователи в области воздухоплавания, братья Энсслен, довольствовались тем, что развлекали венцев огромными, надутыми газом фигурами комических персонажей из газонепроницаемой пленки. Французу Бланшару, смелому и образованному первопроходцу воздухоплавания, в 1804 году удалось совершить первый достойный такого названия перелет от Пратера до Грос Энцерсдорфа, и в том же году механик-самоучка и фантазер Якоб Деген выставил напоказ громадной толпе свой летающий корабль, в котором, как пишет Райхсль, были объединены принципы воздушного шара и самолета. Если верить писавшим на эту тему авторам,[77] он добился полного успеха.

Венцы восприняли факт изобретения железной дороги не более серьезно, чем французы, и вовсе не думали о ее практическом применении. Добрые буржуа имперской столицы видели в ней прежде всего новое развлечение, которое помогало разнообразить аттракционы Пратера, катая по воскресеньям их задыхающиеся от восхищения семейства по обширной территории парка, — что-то вроде миниатюрного поезда в парижском ботаническом саду. И как если бы кому-то пришло в голову развлечь публику и одновременно придать этому новому способу передвижения характер ярмарочного аттракциона, первые попытки реализации этой затеи были сделаны именно в Пратере и вызвали, что нетрудно себе представить, энтузиазм, насмешки, скептицизм, а более всего изумление публики. Одно было несомненно: первый поезд, построенный в Австрии Францем фон Герстнером в подражание долго и прилежно изучавшимся им английским поездам, и впрямь начал ходить, и притом так быстро, что, по мнению некоторых известных докторов, скорость его движения представляла серьезную опасность для здоровья пассажиров.

Это было в 1823 году. По замыслу Герстнера и венских властей, оказавших ему поддержку, железная дорога должна была поначалу соединить между собой две судоходные реки, Влтаву и Дунай, по которым шли огромные потоки грузов. Были построены несколько линий: в 1829 году — от Линца до Будвайса, вскоре после этого — от Линца до Шундена, а в 1838 году к большому удовольствию венцев открылась линия Флоритсдорф — Ваграм. Проезд туда и обратно занимал не больше часа, вагоны были комфортабельными, и, если верить современным газетам, «недостатков не было ни в чем: ни в элегантности, ни в удобстве». Дым и угольная крошка, вылетавшие из трубы паровоза, вынуждали пассажиров ехать с закрытыми окнами, что, впрочем, не мешало любоваться пейзажем, а во время остановок можно было перекусить и что-нибудь выпить в буфетах, немедленно открытых сообразительными рестораторами во всех новых вокзалах. Для любителей статистики отметим, что за первые шесть месяцев эксплуатации линия Флорисдорф — Ваграм перевезла 176 тысяч пассажиров, из которых очень немногие ехали по делам, большинство же, то есть практически почти все, отправлялись в путь просто из любопытства, привлеченные новизной, взрывом петарды, служившим сигналом к отправлению поезда, возможностью участвовать в порой случавшихся происшествиях — бывало, что локомотив под управлением одержимого скоростью машиниста сходил с рельсов, — и не было венца, который не жаждал бы повода воспользоваться этим изобретением, которое уже проклинали почтовики и кучера дилижансов.

Действительно, с появлением железной дороги многие почувствовали угрозу своим интересам. И если буржуа наслаждались поездкой в подпрыгивающих на стыках рельсов мягких вагонах, то более информированные люди, главным образом при дворе, прямо заявляли, что железные дороги не имеют будущего. Побывав на венском вокзале, эрцгерцог Людвиг заметил, что все слишком преувеличенно: «Вокзал очень мил, но слишком велик для Вены».[78] Что же до остряков, то те веселились от души, и самым большим удовольствием для них было убеждать рассаживавшихся по вагонам пассажиров в том, что все предусмотрено для их полной безопасности, что наготове врачи и хирурги и что на станциях даже дежурят священники во всеоружии для соборования возможных жертв ужасной железной машины. Рядом с Пратером, добавляли они, строится громадная больница для пострадавших при крушениях, а железнодорожная компания в заботах о благе своих клиентов решила брать плату за проезд по прибытии к месту назначения, а не перед отправлением поезда, и, таким образом, погибшие не понесут бесполезных расходов. Что же касается тех, кто не лишится жизни во время поездки, то с них якобы будет взиматься плата, пропорциональная количеству оставшихся неповрежденными частей тела. В духе присущей венцам язвительности с притворной серьезностью сообщалось, что, проявляя особое внимание к пассажирам, власти вверили управление дорогой известному английскому механику, тому самому, который в день открытия Бирмингемской железной дороги стал причиной смерти министра торговли.

Таковы были стрелы, выпущенные по первой железной дороге, по ее строителю и по финансировавшим строительство Ротшильдам, которые, однако, были не из тех, кто бездумно вкладывает деньги в проигрышные предприятия. И как бы их ни высмеивали, предшествуемые своими супругами венские буржуа в цилиндрах, с зонтами, в сопровождении дочерей и сыновей охотно отправлялись на «слишком большой» венский вокзал, чтобы купить билет для волнительной поездки, во время которой они чувствовали себя отважными путешественниками и смелыми новаторами.

Глава шестая

ВЕНА В ПЕРИОД ВОЙНЫ

Венцы испытывали настоящий ужас перед Французской революцией не только потому, что их любимая эрцгерцогиня Мария Антуанетта, дочь Марии Терезии, к своему несчастью ставшая королевой Франции, оказалась под непосредственной угрозой после событий 1789 года, но в особенности потому, что они питали отвращение к любому грубому свержению власти, ко всякому беспорядку, который мог иметь тяжелые последствия для жизни горожан. Как мы уже говорили выше, австрийцы, прочно вписавшиеся в рамки строгих структур организованной на испанский манер монархии, менее других народов открытые новым идеям и в своей массе не приемлющие никакой идеологии и абстрактных рассуждений, были несколько похожи на детей, которые верят в своих родителей, из естественной непоседливости с легкостью высмеивают своих учителей, но никогда не доходят до того, чтобы поставить под сомнение законность их власти.

Реформы, проведенные Иосифом II, этим «просвещенным самодержцем», не встретили большого одобрения со стороны венского населения. Свойственное этому императору пренебрежение декором представлялось народу пошлым. Люди предпочитали театральных, роскошно одетых королей. В Иосифе II подозревали коронованного революционера, и это стало основной причиной нараставшего в течение всего времени его правления непонимания между полным благих намерений монархом и его подданными, которые не требовали от него этих благих намерений. Незадолго до своей смерти он так хорошо понял, что большинство его реформ непопулярны, что отменил их, дабы не усиливать недовольство страны. Каким волнующим выглядит его письмо к брату, написанное в один из далеко не редких моментов упадка духом, когда он сомневался в прочности того здания, которое возводил с такими большими усилиями! «Истерзанный болью, которую мне причиняют мое собственное несчастье и беды государства, я чувствую себя сейчас несчастнейшим из смертных. Терпение и смирение — вот мой нынешний девиз. Тебе известен мой фанатизм — я вправе использовать это слово, — обращенный на благо народа, которому я пожертвовал всем. Скромная слава, которой я пользовался, зачатки уважения к себе, которое заслужила монархия, — все это потеряно! Пожалей меня, мой любимый брат, и да убережет тебя Бог от такой судьбы».

Может быть, именно потому, что Иосиф действовал с таким «фанатизмом» — употребим его слово, — венцы недооценили некоторые из его мер. Однако он был добр, щедр, и среди распоряжений этого монарха, высказавшего столько умных и современных идей и приложившего столько сил для претворения их в жизнь, есть одно, которое, казалось бы, должно было завоевать сердца всех венцев, — распоряжение о защите соловьев в публичных парках. С неосознанной жестокостью и наивным эгоизмом, которые свойственны множеству меломанов, венцы, любившие держать певчих птиц в клетках, никогда не задавались вопросом, не хочется ли порой этим певцам свободы и не нуждаются ли они в ней, чтобы лучше петь.

Из-за системно-доктринерского характера политического мышления Иосифу II недоставало необходимой правителям гибкости и умения идти на уступки, умеряя свою строгость. Этот умный человек никак не мог понять, что какого-то одного способа сделать народ счастливым не существует, что этого можно достигнуть, лишь пользуясь сотней разных способов. Он сокрушался, что его не понимают. Правильное суждение о нем высказал Кралик: «Иосифа по праву раздражало всеобщее безумие народов. Французы восстают тогда, когда им отказывают в свободе и равенстве, брабантцы же и венгры восстают потому, что им хотят дать то, чего во весь голос требуют французы».[79] Он не понимал, что французы предпочли революцию войне с Турцией, в которую он силился втянуть своего шурина:{29} тому подобная экспедиция, возможно, спасла бы и корону, и голову. Зато турецкая война пробудила ревнивый гнев Пруссии, которая вступила в блок с морскими державами против Австрии, так мало значения придавая восточной угрозе. Что касается венцев, то они не забывали о том, что были спасены в последний момент благодаря энергии и смелости принца Евгения во время Великой Осады, когда знамя Пророка так долго развевалось на подступах к бастионам столицы.