Геноцид армян. Полная история - Раймон Арутюн Кеворкян Страница 4

Обстоятельства его прихода к власти несли печать определенной незаконности и, вероятно, цареубийства, но, в конце концов, нарушения закона и убийства были обычной практикой, укоренившейся в кругах османского двора. Многие историки также подчеркивали ожесточенную враждебность, с которой консерваторы, религиозные деятели и в целом османские мусульмане относились к так называемому «Танзимату» — политике реформ и централизации, призванной реорганизовать государство в централизованную форму правления и поставить все субъекты Османской империи в равные условия перед законом. Трудно сомневаться в том, что централизация власти вызвала недовольство беков, или племенных вождей, которые пользовались широкой автономией на протяжении веков. Еще меньше сомнений вызывает то, что предсказуемый, если еще не наступивший, конец традиционного османского устройства, основанного на такой социальной иерархии, в которой османские мусульмане занимали верхние ступени, а «неверные» располагались в самом низу, сильно тревожил правящую элиту и священнослужителей.

Если даже Абдул-Гамид II не был сам инициатором этого процесса модернизации, то он унаследовал его последствия и, в частности, «конституцию Мидхата», восстановление которой позднее стало одним из политических требований младотурок. Даже тот факт, что султан очень быстро приостановил действие этой конституции, отстранил от дел ее автора, распустил парламент, не помешал ему продолжить политику своих предшественников в области административной реформы, реорганизации армии, создания современной системы образования и, в целом, принятия на вооружение западных моделей. Но этого, по-видимому, было недостаточно для удовлетворения молодых османских «модернизаторов».

Русско-турецкая война 1877–1878 годов, с которой султан столкнулся сразу же, как только взошел на трон, напомнила правящей элите, что Османская империя оказалась в необратимом упадке, теряя свои владения одно за другим. Модернизация османского государства и общества была естественной реакцией на этот упадок. Однако новая неудача — поражение в Русско-турецкой войне — означала, что усилия не принесли желаемого эффекта, что империя продолжает свое падение и не в состоянии эффективно противостоять аппетитам великих держав. По крайней мере, к такому выводу пришли многие из правительства, а также влиятельные консервативные и религиозные круги.

Как же спасти империю? Нет сомнений, что вокруг этого вопроса сплотились все оппозиционные силы, даже если они давали на него диаметрально противоположные ответы. Как это часто бывает, когда многонациональная и поликультурная империя распадается, каждая группа сосредоточена только на своем будущем. В первую очередь это верно для тех групп, которые оставались у власти в течение многих столетий.

Сама природа системы была такова, что поначалу оппозиция султану была, прежде всего, внутренней и институциональной. Так, наиболее активная оппозиция происходила из рядов государственных должностных лиц, гражданских и военных, принадлежавших к доминирующей группе. Историки отмечают, что сама идея оппозиционности по отношению к суверену-халифу была совершенно чужда мусульманским массам. При Абдул-Гамиде простого подозрения было достаточно, чтобы быть сосланным в отдаленные провинции империи, например, в Йемен или восточные провинции Малой Азии. И в самом деле, болезненная подозрительность султана, которую неоднократно подчеркивали современники, на протяжении всех тридцати с лишним лет его царствования постоянно вербовала новых членов в ряды его оппозиции. Представители османской элиты, получившие образование по одной и той же модернистской модели, иногда оказывались в оппозиции просто потому, что впали в немилость, даже не имея существенных несогласий с режимом. Их политические страсти не шли далее требования восстановления конституции.

Это, однако, не касалось священнослужителей, начиная с тех, чьи корни были в религиозных орденах. Они не могли принять, как мы уже говорили, этой идеологии равенства и сопутствующего ей риска потерять свой более высокий статус, дарованный им исламом. Поскольку духовенство имело определенное влияние на мусульманские массы, оно сыграло важную роль в формировании общественного мнения, которое отвергало западные инновации и неодобрительно косилось на растущую роль немусульман.

В отличие от указанных групп, младотурки, которые основали в 1889 году Ittihad-ı Osmani (османское единство. — Ред.)[16] в Военно-медицинской академии, а именно: Мехмет Решид[17], будущий вали (губернатор) Диарбекира, Ибрагим Темо (1865–1939), Абдулла Джевдет (1869–1932) и Исхак Шюкути (1868–1903) — воплощали в себе начало истинной политической оппозиции, потому что они ассимилировали в себе ключевой элемент сплочения и основу силы западного общества того времени — национализм В то время у них было мало сил; это была скорее школа мысли, чем организованное движение, но их направляющая идея уже прокладывала себе дорогу.

Помимо мучительных размышлений о перспективах Османской империи, вопросом своего будущего задавались и те, кто не был связан с мусульманским турецким большинством. Их статус «неверных» несколько улучшился с введением Танзимата, но они продолжали восприниматься турецким населением как неблагодарные, обманщики и хитрые спекулянты, стремящиеся нажиться за счет других[18]. Хотя некоторые члены этих миллетов (этнорелигиозные сообщества. — Ред.) работали в правительстве, они занимали только подчиненное положение и не несли никакой политической ответственности, а в повседневной жизни, как правило, суды и администрация в целом придерживались практики неравного отношения и облагали немусульман налогами сильнее, чем коренное население. Мусульманские массы продолжали считать эти миллеты инородными образованиями, почти внутренними врагами.

Для нетурецкого населения, проживавшего в европейской части империи, Берлинский договор 1878 года как бы вбил клин в доктрину о территориальной целостности империи, оставалось только доработать некоторые детали их развода со Стамбулом. По-другому обстояло дело с арабскими, армянскими и курдскими элементами империи, судьбы которых были сильнее связаны с судьбой османского государства по причине самого факта их присутствия в азиатской части империи. Органическая религиозная связь, которая цементировала арабский мир, практически оторванный от своей египетской составной, со столицей и с султаном-халифом, конечно же, не была поверхностной, но казалась недостаточно прочной, чтобы длиться вечно. Впечатляющее экономическое развитие Египта не осталось незамеченным и вызывало зависть у многих родовых и племенных групп Сирии и Месопотамии и даже Аравии и Йемена. Это чувство усиливалось на фоне контраста между форсированной модернизацией египетского общества и стагнацией османского, которое управлялось, по мнению многих, неэффективной и коррумпированной администрацией.

Османский армяно-курдский мир, в свою очередь, пробуждался от глубокого многовекового сна. Армяне видели тот прогресс, которого добилась восточная часть их исторической территории под властью России, даже если он сопровождался политикой ассимиляции и репрессий. Формально Танзимат освободил их от зависимости от курдских беков, но в результате возродилась древняя вековая вражда, которая в свое время вылилась в некий «симбиоз», выгодный для каждой из сторон. Курдские вожди, замененные на должностных лиц, с трудом смирялись с утратой своих многолетних привилегий ради модернизации и централизации государства по европейской модели, о которой они не имели ни малейшего представления. Тем не менее ни курды, ни армяне не видели пока еще своего будущего вне Османской империи.

Что касается «армянских